Николай Шпанов - Ученик чародея
Что это было?
Если принять во внимание, что Марта была чешкой по происхождению, вдовой авиационного инженера и, следовательно, вращалась в кругу его коллег, следовательно, имела возможность шпионить среди людей, возобновивших работу в области военного самолётостроения, следовательно, могла пользоваться этими связями, чтобы выпытывать данные, составлявшие тайны самолетостроительных фирм; следовательно, овладевая такими тайнами, могла передавать их иностранным агентам; то, следовательно, таким агентом и являлся вышеупомянутый русский по имени Кручинин. Хотя сам этот русский и не был пойман с секретными документами в руках, но добытого данным расследованием материала вполне достаточно для возбуждения уголовного преследования против Марты Фризе. То, что изобличённая свидетелями и вещественными доказательствами Марта Фризе продолжает отрицать какое-либо касательство к военным тайнам и к шпионажу в пользу Советского Союза, значения не имело.
Возможность создать дело «О шпионаже Москвы» была выгодна всем инстанциям. «Скандал с разоблачениями» поднял бы акции разведывательной и диверсионной службы Гелена. Поэтому прежде всего было отдано распоряжение изготовить секретные документы, с которых шпионка Фризе якобы сделала микроснимки для передачи агенту Москвы Кручинину. Тут же должны были быть изготовлены и сами микроснимки, которые могли бы быть отобраны у Кручинина.
54. Часовня Святой Урсулы
Оживление на Птичьем рынке спадало. Хозяйки расходились по переулкам, нагруженные корзинами с овощами. Запах сельдерея и укропа волною следовал за каждой проходившей мимо Кручинина женщиной. Он устроился на одной из скамеек, расставленных позади фонтана, где любят устраиваться цветочницы. Отсюда были хорошо видны все подходы к часовне святой Урсулы, стоящей в углу площади Птичьего рынка. Самому можно было оставаться вне поля зрения агентов, которые может быть наблюдали за дверью часовни. Окидывая взглядом все углы, — на площадь выходило несколько переулков, — и близлежащие подъезды, Кручинин старался по поведению прохожих определить, есть ли среди них агенты. Вокруг Кручинина, совершив свои покупки, между корзинами цветочниц расхаживали женщины. Эти корзины расцвечивались всеми красками, какие только создала природа в руках хитроумных садоводов. Осень не уничтожила их искусства: цветов было так много, груды их были так огромны и великолепны, что рынок походил на фантастический сад, усеянный яркими клумбами, — делом рук великого садовника, обезумевшего в неудержимой щедрости. Нет-нет из гущи цветов вырывались пчелы и начинали с сердитым гудением носиться над головой Кручинина. Вероятно, они приехали сюда, опьянённые ароматом цветов, в чашечках которых собирали мёд. Чайные, розовые, багровые почти до черноты и белые розы источали аромат, нежный, как детская сказка. Его перебивал острый до приторности запах гвоздики. Тут же Кручинин мысленно склонялся к разбросанным вокруг нежно-зелёным пучкам резеды, чтобы втянуть их робкий аромат, не способный пробиться сквозь испарения разноцветных султанов левкоя.
Чтобы сбросить овладевшую им сонливость, Кручинин прошёлся между корзинами, выбирая место поближе к часовне. Усевшись на спину льва у входа в крытый рынок, он погрузил лицо в горсть набранных в ладони лепестков душистого горошка. Красные, розовые, фиолетовые, истекающие ароматом ещё более нежным, нежели их окраска, они должны были скрыть любопытство, с которым Кручинин наблюдал за подходами к капелле. Там все ещё не было ни одной подозрительной фигуры.
Эрна пришла именно с той стороны, откуда Кручинин и ожидал её появление, — из полутёмного малолюдного переулка Капуцинов. Всякий, кто захотел бы выследить её, был бы ею замечен. Дойдя до угла, она приостановилась и подождала, глядя в только что оставленный переулок. Он был пуст. Тогда Эрна быстро пересекла площадь и вошла в тот цветочный ряд, где незадолго до того сидел Кручинин. Если бы он не ушёл оттуда, она прошла бы рядом с ним, не могла бы его не заметить, передала бы ему всё, что нужно, и, может быть, они бросили бы друг другу несколько слов. Теперь же она шла, отдалённая от него красно-бело-лиловым валом цветов и парусиновыми зонтами торговок, огромными, как церковные купола. Шла не спеша, разглядывая цветы; задержалась у одной из корзин и взяла маленький букетик… душистого горошка. Да, да, именно так: в её руке были те же нежные лепестки, что наполняли его горсть! Неужели она помнит, что рассказывала ему у колючей проволоки лагеря «702», как однажды, будучи на работе в садике перед домом коменданта, увидела цветы — это был для неё праздник. Они распустились под самыми окнами дома, и она не смела к ним приблизиться. Это был душистый горошек. Его аромат, робкий, как лепет ребёнка, не доходил до неё и все-таки это был праздник… Даже когда она рассказывала об этом, глубокая складка вокруг её рта разгладилась, и в глазах появился тёплый блеск… Десять лет такой жизни, какую вела она, не стёрли из её памяти подобную мелочь?.. И что это было: крошечная подробность из её лагерной жизни или деталь её первой встречи с Кручининым?..
Кручинину хотелось её окликнуть, но его взгляд, обежав площадь, остановился на двух субъектах, вынырнувших из переулка Капуцинов. Следом за этими двумя, растерянно оглядываясь, выбежал третий. Намётанный глаз Кручинина определил в них ищеек, потерявших добычу. Эрна продолжала путь к часовне, не замечая агентов. Между тем один из них уже отыскал её в толпе и устремился следом. Двое других остались на площади, по-видимому, для того, чтобы быть наготове, если Эрна ускользнёт от первого преследователя. Кручинин пристально смотрел на неё, мысленно призывая оглянуться, хотя бы на миг бросить взгляд в его сторону.
Эрна не оборачивалась. Её светло-рыжие волосы сияли в лучах заходящего солнца, едва прикрытые крошечной шапочкой. Кручинину чудилось, будто он видит светящуюся голубизну её глаз, улыбку твёрдо очерченных губ, хотя её лицо было скрыто букетиком душистого горошка. Кручинин ещё только сумел обогнуть разделявший их вал цветов, когда Эрна уже достигла открытого пространства между рынком и часовней. И тут Эрна обронила свои цветы. Они смешались с ворохом истоптанных листьев и увядших стеблей, выброшенных торговками. Метельщики были уже совсем близко к тому месту, от которого Кручинин не отрывал теперь взгляда. Он успел отыскать букетик, прежде чем стальная щётка метельщика смешала его с кучею зелёного мусора, и сжал его в кулаке. Цветы превратились во влажный комок. Кручинин сунул этот комок в карман.
Между тем число агентов на площади стало больше. Приблизиться к Эрне или хотя бы выйти на площадь в таких условиях значило для Кручинина открыть себя. Сжимая кулаки от бессильной злобы, он остановился среди цветочниц. Эрна пересекла открытую часть площади и достигла ступеней капеллы. Кручинин видел, как несколько агентов одновременно с нею приблизились к паперти. Казалось невероятным, чтобы подпольщица такого опыта, как Эрна Клинт, могла упустить из поля зрения эту свору ищеек! И тут неожиданная мысль проникла в сознание Кручинина: Эрна видит агентов; она знает об их присутствии. Все происходящее — провокация, хорошо обдуманное вовлечение Кручинина в западню. Но эта мысль была столь же коротка, как и отвратительна. Нет и нет! Этого не могло быть! Что угодно, — только не такое оскорбление Эрны! И всё-таки, как бы сильно ни было желание прийти на помощь Эрне, Кручинин не имел права лезть в расставленные сети. Оставалась надежда: увидев, что Кручинин не идёт за нею, Эрна уйдёт, минует ловушку.
Быстро взвесив все это, Кручинин остался на рыночной площади. Он видел, как Эрна не спеша поднялась по ступеням храма, видел, как она, словно нехотя, медленно оглянулась, прежде чем её силуэт растворился во мраке часовни. Неужели она так и не обратила внимания на агентов? Только не желая их видеть, можно было не обнаружить слежки. «Что с ней?.. Что с ней?..» — билась в мозгу Кручинина недоуменная мысль. Трое агентов вошли в часовню следом за Эрной. Четверо остались по сторонам паперти. Их бесцеремонность могла объясняться одним: они были убеждены, что тот, кому предназначалась передача Эрны, — то есть Кручинин, — уже в часовне. Вероятно, по их мнению, им оставалось теперь только не выпустить его оттуда.
Кручинин приготовился ждать за своим укрытием из цветов. Однако прошло всего несколько минут, как в тёмном прямоугольнике дверей показались те трое агентов, что последовали за Эрной. Они торопились. Один из них, воровато оглядевшись, протянул стоявшим у лестницы сообщникам небольшой светлый портфель, в котором Кручинин узнал тот, что за несколько минут назад был под мышкой у Эрны. После этого все агенты поспешно разошлись в разные стороны и исчезли в боковых переулках…
Длинная тень старой башни магистрата пересекала площадь. Ни одной цветочницы не осталось на рынке. Торговцы складывали на тележки остатки нераспроданных овощей. Не подозревая о собственной удаче, неистово кудахтали куры, которым посчастливилось не попасть сегодня в суп; торговки безжалостно запихивали их в большие короба, от которых остро пахло птичьим помётом. Старая нищенка в третий раз подходила к Кручинину, по-видимому, заприметив его фигуру. Он счёл разумным переменить позицию: место, где он стоял, было теперь совсем открыто, осёдланный им лев горел на уходящем солнце, как отлитый из меди. Вот появились в разных концах автомобили-цистерны со щётками. Вода с шипением устремлялась на асфальт, сильной струёй сгоняя зловонные следы торговли тем, что ест человек. Накинувшись на добычу, стаи воробьёв уступали не прежде, чем на них обрушивались фонтаны воды. От воробьёв не отставали голуби. Их степенность была ширмой неудержимой жадности. Автомобилю нужно было почти наехать на голубя, чтобы он нехотя перелетел на несколько метров дальше, выискивая лакомства в отбросах. Скрежет вращающихся стальных щёток не заглушал ни перебранки расходящихся торговок, ни воплей репродукторов, установленных над дверьми пивных и проявлявших теперь особенное усердие, завлекая обладателей дневной выручки. Десяток песен, из которых каждая в отдельности была предназначена ласкать слух, сливались в какофонию, наводившую ужас.
