Ирина Лобусова - Без суда и следствия
— А собственно, почему бы и не рассказать?
— Рассказать — что?
— Почему я его ненавижу.
В напряженной атмосфере комнаты было что-то такое, что невероятно мешало дышать.
— В тот день она впервые показала мне письма. Я совершенно ее не ждал, я вообще не знал, что она в городе, она ворвалась в мой офис внезапно, и, как всегда, я отложил все свои дела только для того, чтобы поговорить с ней. Она хотела говорить, она принесла письма. В ее глазах я видел отблеск настоящего счастья, а если говорить правду, я никогда не видел ее счастливее, чем в тот день. Она вообще легко поддавалась эмоциям. Помню, так было еще в детстве — сначала плакать, потом смеяться… Или наоборот. Это нечеловечески страшно. Понимать, что счастье всего лишь отголосок трагедии, которую ты мог бы предотвратить… Впрочем, с детства она была просто зверски избалована, ни в чем не знала отказа. Так и выросла. В твердой уверенности, что как только она чего-то захочет, то сразу же должна все получить. Но мы многое не выбираем. И я не мог выбрать тогда — то ли радоваться вместе с ней, то ли все пресечь в корне. Разумеется, она приехала к нему в город, она приезжала достаточно часто к нему, но в тот день она забежала на минутку ко мне. Он сказал ей, что очень ее любит и даже готов на ней жениться. Она прибежала ко мне поделиться своим счастьем и показать письма.
Честно сказать, ее выбором я был потрясен. Вечный неудачник без определенного рода занятий, какой-то вшивый художник, да еще и женатый, вдобавок живущий на хлебах у сестры жены… И к тому же — странное совпадение — сестра его жены была моей самой лучшей любовницей. Из разговоров с Юлей я мог составить представление о том, что такое этот тип. Письма завораживали, но меня поразили не они, а то, что этот придурок изъяснялся с ней таким старомодным способом. Писал письма. Конечно, он не мог ее не заворожить. Она рассказала, что даже ездила с ним в Крым. Разумеется, этот тип был не той кандидатурой, которую я мог выбрать в супруги для самого близкого человека в моей жизни. Но что я мог сделать? Она его любила. В душе я предчувствовал, что это скоро все закончится. Но она говорила все время: разве мужчина, который пишет такие письма, может ее не любить? А полгода спустя она рыдала у меня в кабинете, рыдала истерически, с надрывом и горько, подряд несколько часов. Влюбленный субъект не собирался на ней жениться. Я все это знал заранее, но то, что знал заранее, я не мог ей сказать. В припадке отчаяния она хотела разорвать в клочки эти письма, но я не дал. Я забрал их и спрятал в сейфе.
Тогда уже я понял, что это нечеловечески больно. Видеть слезы самого дорогого для тебя человека. Я решил сохранить письма, чтобы когда-нибудь больно ударившему ее подонку предъявить счет. Но я говорил ей стандартные, ничего не значащие утешительные фразы. Я утешал ее так, как всегда в детстве. Когда она была маленькой, то, если ее обижали, даже родители, она сразу прибегала ко мне. Я говорил, что он еще может передумать и она не должна сдаваться, что он еще может снова вернуться к ней. И я предложил оплатить ее учебу в юридической академии и снимать хорошую квартиру в городе. Она согласилась и вроде бы утешилась. Через некоторое время она нашла шикарную двухуровневую квартиру, которая стоила пятьсот долларов в месяц. И я снял эту квартиру, потому что ни в чем не мог ей отказать. Помню, когда мы только туда вошли, она сказала: «Теперь я буду находиться поближе к Андрею…» Я обалдел: «Нина, что ты делаешь…»
— НИНА??!!
— Да, конечно, Нина. О ком же я еще могу говорить? Нина, моя сестра.
Я задохнулась от ужаса, и на какую-то долю секунды мне показалось, что все плывет, как в полусне, перед моими глазами и что вновь захватывающий кошмар не закончится никогда. Кошмар. Я не могла сказать иначе. Все, что я хотела, — просто узнать, кто убил этих детей, и вытащить Андрея из тюрьмы. И вот, расследуя три детские смерти, я натолкнулась — на что?! Я пришла сюда только для того, чтобы выяснить, является ли этот человек убийцей. А вместо этого окунулась в жуткий кошмар прошлого…
По инерции я попыталась сопротивляться:
— Она не могла быть вашей сестрой, потому что ее фамилия — Кравец… И она была не замужем…
— Вы, как всегда, все прекрасно знаете! Нина Кравец — моя младшая сводная сестра. Фамилия нашей матери — Филядина-Кравец. Мой отец умер, когда я был совсем маленьким, мать вторично вышла замуж за человека по фамилии Кравец. От этого брака родилась Нина. Так и получилось: старший сын — Филядин, дочь — Кравец. Что тут можно не понять? Мать не занималась ни мной, ни Ниной. Девочка практически выросла на моих руках. Я полюбил ее как родную дочь. Я для нее зарабатывал деньги. И когда я вышел из тюрьмы и разбогател (видите, вы даже не знали, что в молодости я сидел в тюрьме), я решил дать ей все. В своей жизни я не любил никого, кроме этой девочки. Ни одной женщины. Никого. Для меня она была самым близким человеком. И поэтому я страдал вдвойне, когда кто-то причинял ей боль.
Он замолчал, повернулся ко мне спиной. Не собирался молчать. Просто переводил дыхание.
— После того, как свершилась моя месть, после того, как уничтожившего ее подонка Андрея Каюнова осудили как убийцу и приговорили к расстрелу, я решил, что еще недостаточно его покарал. Теперь мне нужно было уничтожить уважение и любовь к Каюнову в глазах его жены. Раскрыть ей, то есть вам, глаза. И я принялся думать о том, как это сделать. Было недостаточно позвонить и все рассказать. Я не спал ночей, я ни о чем, кроме этого, не мог думать, я прокручивал миллион вариантов в своем мозгу… И вот однажды мне позвонила Юля и сказала, что нашла в кладовке очень странное признание в убийстве, написанное рукой Андрея. Я приехал, и, сориентировавшись на ходу, решил ей все рассказать. Я рассказал Юле, что Андрей убил мою сестру и что было бы неплохо, если бы об этом узнала Татьяна Каюнова, сестра Юли и жена Андрея. Может быть, это отрезвило бы ее и помогло легче перенести его смерть. Я сказал так потому, что знал: Юля безумно любит свою сестру. На самом деле мне было плевать на ваши чувства. Разумеется, Юля полностью со мной согласилась. И мы вместе стали думать, как это сделать. Мы придумали план. У меня были письма. Я подложил в кладовку остальные письма, туда, где уже лежало признание в убийстве, и Юля должна была сделать вид, что случайно все это нашла. То есть вручить эти письма Татьяне. Чего она, кажется, не сделала…
— Сделала.
— Тогда я удивлен, что на вас они не подействовали.
— Откуда вы можете это знать?
— Вы так горячо защищаете своего подонка…
— Это вас не касается. Если уж вы решили сегодня разоткровенничаться, я могу задать вам один вопрос? Как появилось на свет написанное рукой Андрея признание?
— Очень просто! Узнав от ее приятеля Максима Игнатьева о том, что Нина покончила с собой из-за несчастной любви, я был твердо уверен, что она сделала это из-за Андрея. Тогда я позвонил ему и сказал, что это он, Каюнов, убил Нину и, хотя доказать ничего нельзя, на самом деле он убийца. Я довел его до отчаяния и твердо убедил в вине. Так как Андрей страдал комплексом вины за всех — я давным-давно это заметил, — то он и написал это признание в убийстве. Впрочем, я не знал точно, что он его написал. Я узнал о существовании такого признания, только когда уже осуществил свою месть… От Юли. Кто знает, как мог бы я поступить, если б узнал об этом тогда…
— А Максим? Почему вы не подозреваете Максима?
— Когда я снял Нине квартиру в городе, то очень скоро узнал о том, что вместе с ней живет какой-то приятель. Сначала я не знал, как реагировать на это известие. Неужели она решилась меня обмануть? Я выяснил, кто это был. Я прекрасно знал Максима Игнатьева, потому что уже несколько лет Игнатьев на меня работал. Ночной клуб «Гватемала» на самом деле принадлежит мне. Это был один из многочисленной серии моих ночных клубов — впрочем, не многие об этом знают. Через клуб удачно продавались наркотики. Покупателями была в основном молодежь. С ними контактировать должен был тоже человек молодой, их возраста. Поэтому делами от моего имени и под моим контролем управлял Максим Игнатьев. Я доставил его директором этого клуба. Мне было выгодно иметь такого человека, которым очень легко управлять. И когда я узнал, что именно Игнатьев живет с Ниной, я был поражен и раздосадован! Конечно, для меня не секрет было, что Нина немного балуется наркотиками, но не до такой же степени. Нина была вызвана для объяснений. Она и объяснила: так как ей было тяжело забыть обманувшего ее Андрея — в глубине души она любит его до сих пор — то она переключилась на Максима. Максим — это просто так, мимолетное увлечение, он ее развлекает, помогает не быть одной и не сойти с ума. А то, что она не колется, то клянется всем, чем угодно! Не такая она дура, чтоб стать законченной наркоманкой, как Максим. Он просто ее живая игрушка, и вреда от него никакого. Кроме того, он даже понятия не имеет, что за квартиру плачу я. Он не знает, откуда она, Нина, берет деньги. И я поступил по принципу: «Чем бы любимое дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», махнул на все рукой. Я был твердо уверен, что Нина по-прежнему любит Андрея, хоть уже полгода живет с Игнатьевым, а с Каюновым перестала встречаться давным-давно. Мне было трудно представить, что Нина может влюбиться в такого придурковатого шизика-наркомана, как Максим Игнатьев. Которого — к тому же — я в любую минуту могу стереть с лица земли.
