Кровавый апельсин - Гарриет Тайс
– Я задам еще один вопрос, и ответьте на него в последний раз. После этого мы продолжим так, как хотите вы. Прошу вас тщательно это обдумать, как и все последствия, – говорю я холодным голосом.
Мадлен смотрит на меня еще мгновение, а потом опускает глаза и кивает.
– Вы ударили ножом Эдвина, – спрашиваю я, – или Джеймс?
Молчание в комнате затягивается. Я снова слышу шум дороги и дыхание Хлои неподалёку, шуршание ботинок по полу и треск колготок, когда я кладу ногу на ногу, а потом снова выпрямляю их. Хлоя чешет руку, и этот звук мог бы сравниться с шумом мотоцикла внизу. Только Мадлен сидит неподвижно, такая тихая, что отсутствие звуков и движения заполняет всю комнату. Я поворачиваю голову, и в шее раздается треск, подобный выстрелу в ухо. Я отсчитываю удары сердца, один, два, три… но она все еще молчит. Мне хочется заговорить, но в то же время мне хочется проглотить произнесенные слова, забрать их и затолкать обратно в горло. Хлоя переминается с ноги на ногу, я слышу шелест ткани ее костюма, словно она отдирает липучки. Я задерживаю дыхание.
Я уже начинаю задыхаться в этой тишине, но тут Мадлен поднимает голову и снова смотрит на меня. Она встречается со мной взглядом, и в этот раз отвернуться приходится мне, мое тело наполняют жар и желание выйти из комнаты, убежать, притвориться, что никогда в жизни ее не видела. Она вздыхает, и я чувствую, как пульс учащается, а ногти врезаются в ладони.
– Да, – говорит она. – Да, Джеймс ударил ножом Эдвина. Своего отца. Эдвин бил меня слишком часто и сделал Джеймсу больно в последний раз. Сорвался Джеймс, а не я. И вы, как мать, как вы предлагаете мне теперь поступить? – Она шипит, но звук прорезает воздух подобно крику.
Одна трещина в тишине, и стена обрушается. Хлоя идет к столу и садится, а я сажусь поглубже на стуле и глубоко вздыхаю. Это я и ожидала услышать. Это единственное разумное объяснение.
– Я рассказала Патрику, – говорит Мадлен. – Рассказала ему, когда он пришел в полицейский участок. Он знал. Вот почему я отказывалась комментировать произошедшее. Мы пытались понять, что делать.
– Патрик был готов обмануть суд? – спрашивает Хлоя.
– Он смотрел на это не так. Знал, что мне нужна помощь.
Мы с Хлоей обмениваемся взглядами. Очевидно, что Патрик попал в большие неприятности, чем мы осознавали.
– Однако я не намерена так поступать, – говорю я, – теперь, когда вы это произнесли, слова нельзя забрать обратно. Так что придется рассмотреть все варианты.
– Давайте скажите мне. Но я знаю, что они все чертовски плохие, – замечает Мадлен.
На мгновение я потрясена – она редко ругается.
Я рассказываю ей все, пытаясь сосредоточиться:
– Вы можете признать свою вину, как я говорила раньше. Смягчить приговор особо не получится, и вам дадут пожизненный срок. Можете заявить о своей невиновности, и, хотя не можем предложить вам альтернативную стратегию защиты, мы можем заставить обвинение найти доказательства. Это значит, что они предоставят свои доказательства и попробуют добавить их в дело против вас. И мне будет позволено только указать на фактические ошибки. Я не смогу предложить им альтернативный сценарий или защитить вас. Поэтому если обвинение не сможет предоставить убедительные доказательства, возможно, но только возможно, все закончится оправданием. Или вы можете признать себя невиновной и пойти в суд на основе того, что мы только что обсуждали, вот только мы с Хлоей не сможем представлять вас. Или вы можете позволить нам использовать эти сведения, которые обоснуют вашу защиту, потому что это ваш сын совершил преступление, а не вы. Мы устроим перекрестный допрос. Возможно, суд присяжных вам не поверит, но это вас защитит.
Я говорю спокойно, излагаю мысли по порядку, радуясь, что могу действовать хоть немного профессионально даже в такой ситуации. Но все ужасы ситуации Мадлен все еще стоят перед моими глазами, вонзаются мне в грудь.
– Что бы вы сделали, Элисон? – спрашивает Мадлен. – Что бы вы сделали на моем месте?
Я качаю головой:
– Не знаю, мне жаль, но я не могу говорить вам, что делать. И я не знаю, как бы поступила сама.
– Хлоя? – спрашивает она, но Хлоя тоже качает головой.
Еще одно долгое мгновение Мадлен сидит в тишине, а потом говорит:
– Вы говорили о том, что можно признаться в непреднамеренном убийстве. Что это повлечет за собой?
Еще одна пауза. Хлоя смотрит на меня, а я на нее, это наш самый длинный разговор без слов.
– Вы скажете суду то, что говорили нам, что сказали психиатру. Но то, что вы рассказали сейчас, вы уже не должны говорить. – Мои подмышки потеют, в комнате слишком жарко, слишком душно.
– Если я так поступлю, вы будете меня представлять? – спрашивает Мадлен. – Даже хотя…
И я знаю, каков правильный ответ, знаю, какое профессиональное обязательство наложено на меня. Знаю, что если соглашусь с ней, то нарушу самое фундаментальное правило в кодексе барристеров. Не мне вмешиваться в правосудие таким образом. Но мысль о жестокости, страхе, гневе, разбитом сердце, о том, через что она прошла и через что прошел ее сын, обо всех тех мужчинах в истории, которым раз за разом сходило с рук такое дерьмо…
– Мы могли бы попробовать, – говорит Хлоя. – Посмо трим, примут ли они такое заявление без разбирательства. Но если нет, если хотите избежать риска и не позволить Джеймсу давать показания, то вам придется признаться в убийстве и принять последствия.
Знаю, Хлоя чувствует то же самое, что и я. По крайней мере, в этом мы солидарны.
– Это будет очень сложно, – говорю я. – Но мы попробуем со всем разобраться.
Вскоре после этого Мадлен уходит. Она кажется измученной, но в глазах нет напряжения. Она передала весь стресс мне и Хлое, полагая, что мы решим, как лучше представить все это дело в суде.
– Это кошмар, – говорю я Хлое.
– Да. И не говори. Иногда мне кажется, что это была сама сильная сторона Патрика.
– Какая?
– Понимание, какие вопросы лучше не задавать. Это старо как мир: никогда не задавай вопрос, ответ на который не знаешь.
– Или не хочешь знать, – говорю я.
– Именно.
Я убираю блокнот и ручку в сумку и встаю. Я тоже вымотана, особенно теперь, когда больше не думаю о деле Мадлен.
