Ксавье Монтепен - Лучше умереть!
«Значит, к Люси…» — подумал Овид. А в слух произнес:
— Может быть, я провожу вас? Мы хотя бы сможем побыть вместе чуть подольше…
— Великолепно! Возьмите извозчика и ждите где-нибудь неподалеку от мастерской.
Девушка поспешно расправилась с едой и ушла.
Через десять минут она уже сидела в карете. Овид решил, что момент теперь самый подходящий, и спросил:
— Много у вашей хозяйки надомниц, голубушка?
— Нет. Она не любит, когда работают не при ней. И тем не менее, в порядке исключения, некоторым она позволяет это. Вот Люси, например…
— Что за Люси? — перебил Овид.
— Та самая швея, к которой мы едем.
— Молоденькая, наверное?
— Да.
— Хорошенькая?
— Она не красавица, но и не уродина; глупа, как утка, да еще и воображает о себе невесть что! Разыгрывает из себя святую невинность. Правда, надо отдать ей справедливость, мастерица она очень искусная, хозяйка не зря с ней так носится. К примеру, сейчас мы везем ей материал для бального платья, послезавтра его нужно будет примерить в Гаренн-Коломб, а в субботу к девяти вечера клиентка должна быть непременно уже в нем. И представьте: к назначенному времени оно обязательно будет готово, причем без малейшей погрешности — в самом что ни на есть идеальном виде!
— Бальное платье, Гаренн-Коломб! — с удивленным видом воскликнул Соливо.
— Для жены мэра: она приглашена на вечер к префекту округа Сена.
— И этой барышне, Люси, придется везти платье для примерки в такую даль?
— На поезде это не так уж и долго. Я лично не раз уже к этой даме ездила. Нужно сесть в поезд на вокзале Сен-Лазар. Потом выйти на станции Буа-Коломб, перейти через железную дорогу, ведущую в Версаль, а потом вдоль нее идти по тропинке — она приведет прямо к дому мэра, он стоит возле дороги на Париж. Днем — прекрасная прогулка, но ночью!
— А вам, голубушка, доводилось ездить туда и ночью?
— Да, однажды пришлось, вместе с Люси. Мы отвозили вечернее платье; нужно было, чтобы она при нас надела его, и мы проверили, все ли в порядке. А клиентка очень придирчивая, угодить на нее не так-то просто! Вот и вышли мы от нее только в одиннадцатом часу.
— И вам нужно было вернуться на станцию Буа-Коломб?
— Да, оттуда есть поезд в шесть минут первого.
— Да уж, невесело, должно быть, в такое позднее время, когда вокруг нет ни души, возвращаться по тамошним тропинкам! Вам, надо полагать, страшновато было!
— Это точно. Всю дорогу дрожали, как два осиновых листочка.
— И то же самое придется проделать ради этого платья? — спросил Овид, указывая на лежащий на сиденье пакет.
— Боюсь, что да. Ах! До чего же мне надоела эта работа!
— Успокойтесь, голубушка! Немного терпения… Работа, конечно, противная, но, может быть, вам недолго осталось так мучиться. Что-то подсказывает мне, что в самом ближайшем времени некто — вас не только обожающий, но и очень уважающий — захочет изменить ваше положение на куда более блестящее.
В этот момент карета остановилась напротив дома 9 по набережной Бурбонов. Аманда взяла пакет, вышла из фиакра и сказала Овиду:
— Подождите меня здесь. И пяти минут не пройдет, как я вернусь.
С легкостью газели прыгая по ступенькам, Аманда довольно быстро взобралась на седьмой этаж. Там она дважды стукнула в дверь.
— Войдите! — донесся голос Люси. — А, госпожа Аманда!… Наверняка вы несете мне какую-то срочную работу!
— Не ошибаетесь. Работа и в самом деле очень срочная, да еще и для самой нашей «любимой» клиентки. Угадайте, для кого…
— Не иначе как для той дамы из Гаренн-Коломб… — рассмеялась Люси.
— Точно. Бальное платье.
— А когда примерка?
— Послезавтра в три часа. Наряд потребуется нашей даме в субботу, дабы пойти на прием к префекту.
Люси воздела руки к потолку.
— В субботу! — воскликнула она. — Но ведь сегодня уже среда!
— Придется вам поработать и ночами, только и всего! Хозяйка велела передать, что вы получите за это соответствующее вознаграждение. Она очень дорожит занудливой клиенткой из Гаренн-Коломб и готова пойти на все, лишь бы та осталась довольна.
— Ну хорошо! Сделаю. А платье нужно, как и в прошлый раз, везти к ней домой?
— Разумеется, но я поеду с вами. Так сказала хозяйка.
— Какая разница: ведь нам и вдвоем страшно было в этом безлюдном месте… Но раз уж так надо!
— Ладно, я зайду к вам, и мы договоримся насчет поездки. До свидания, госпожа Люси.
Полчаса спустя, условившись с Овидом встретиться вечером, Аманда вернулась в мастерскую. Озабоченный стоявшей перед ним задачей Овид отправился бродить по бульварам. В восемь вечера он встретился с Амандой и повел ее на ужин.
— Завтра, голубушка, я не смогу с вами пообедать, — объявил он, — мне по делу нужно отправиться в Фонтенбло. Но поужинаем мы вместе…
— Ожидание встречи скрасит мне долгий нужный день.
— Вы просто прелесть!
Люсьен Лабру и командированные в Бельгард рабочие прибыли на место в десять вечера.
Наутро Люсьен отправился на завод и встретился с его владельцами; работы должны были начаться на следующий день.
После беседы с клиентами он счел своим долгом проинформировать господина Армана о ее результатах.
В дороге молодой человек получил возможность с головой уйти в размышления. Он думал о своей невесте, но стоило ему представить себе Люси, как рядом с ней тут же появлялся образ госпожи Арман. Перед ним вновь в мельчайших подробностях предстала сцена, разыгравшаяся в воскресенье в комнатке мастерицы. Бледное лицо несчастной Мэри, ее сжатые губы, слезы, застывшие в глазах. Он прекрасно осознавал, на какие страдания обрек ее сердце, ранив его своим безразличием; какие муки постигли эту душу, в которой его любовь к Люси разбила последнюю надежду; ему было ее очень жаль, и он сокрушался, что никак не может ответить на ее любовь.
«Она смертельно больна… — думал он. — А из-за меня страдает еще больше… Оставаясь верен своему слову, я сокращаю ей и без того недолгую жизнь. Не лучше ли было бы сделать доброе дело, из чистого милосердия позволив ей до последнего дня надеяться, что когда-нибудь я смогу ответить на ее любовь? Ей ведь так недолго осталось жить! Надежда поддержала бы ее, скрасив последние мгновения жизни. Я мог бы рассказать обо всем Люси — она очень великодушна и наверняка согласилась бы со мной — и сделать это доброе дело».
Мысли Люсьена были настолько проникнуты состраданием, что в конце письма своему хозяину он написал:
«И будьте так любезны, господин Арман, передайте госпоже Мэри заверения в моей бесконечной признательности и глубочайшем уважении к ней. Несмотря на то, что нас разделяет большое расстояние, мысленно я все время рядом с ней. Я всего лишь ваш скромный сотрудник, но я вам очень предан и не забываю о том, что своим теперешним положением обязан прежде всего ей».
«По-моему, этими строками я избавлю свою совесть от тяжкого груза…» — подумал он.
Закончив письмо, Люсьен написал еще одно — Люси, — проникнутое глубокой нежностью и бесконечной любовью. Оба послания с вечерней почтой отправились в Париж. И если Люси была очень рада его письму, то Арман обрадовался нисколько не меньше. Оно показалось ему добрым предзнаменованием — настолько, что он готов был отказаться от своего намерения устранить Люси.
Обрадованный, он поднялся в апартаменты Мэри, чтобы сообщить ей содержание последних строк. С того момента, как разыгралась та сцена в комнатушке швеи на набережной Бурбонов, лицо несчастной девушки не покидала тень глубокой печали. Образ Люси, стоявшей непреодолимой преградой на пути к счастью, постоянно терзал девушку, неумолимо подогревая ее отчаяние. Жак Гаро, входя в ее комнату, с порога произнес:
— Есть новости от Люсьена, радость моя…
Слабая улыбка промелькнула на лице Мэри, и взгляд ее чуть оживился.
— Правда?
— Да, и очень для тебя хорошие.
— Да что ты говоришь? — горько воскликнула Мэри.
— Сама прочитай!
И Поль Арман протянул Мэри листок, пальцем указывая, где нужно читать.
Девушка дрожащей рукой взяла письмо. Кровь прилила к ее щекам. Она прочитала.
— Ну? — спросил миллионер.
— Конечно, — вздохнув, прошептала она, — он помнит о том, что я просила тебя помочь ему. И, полагаю, признателен мне вполне искренне. Думаю даже, он совсем неплохо ко мне относится. Но в этих строках нет и намека на зарождающуюся любовь. Люсьен не любит меня… и никогда не полюбит… Как он может полюбить меня вдруг, если любит другую?…
И Мэри уронила голову на грудь. Последние слова она произнесла так тихо, что Поль Арман скорее догадался, чем услышал, о чем она говорит.
— Но писал-то Люсьен Лабру мне, — поспешил он пояснить, — и поэтому вынужден был придерживаться определенных рамок. Он ведь человек очень воспитанный. И написал лишь то, что прилично в подобном случае; по-моему, он всерьез поразмыслил над тем, о чем мы с ним тогда беседовали. И теперь рассуждает здраво. Он просто понял, что разобьет себе жизнь и лишит себя будущего, женившись на этой девице, на какой-то момент вскружившей ему голову.
