Михаил Рогожин - Супермодель в лучах смерти
Воркута говорил спокойно, чувствовалось, что не скрывал своего недоумения, но и не делал никаких выводов. Сам факт покушения его не интересовал.
Павел достал из его пачки сигарету и нервно закурил. Если Воркута прав, значит, вся жизнь графа приобрела какой-то фарсовый оттенок. Он пьет и дружит со своими убийцами. А они, вроде пауков, знают, что из их паутины ему уже не выпутаться, и потому позволяют ради смеха потрепыхаться.
— А где Леха? — все еще отказывался верить Павел.
— Его уже нет. Маркеловская охрана застрелила.
— Остается верить тебе…
— Как знаешь, мне ведь по барабану. Я с Маркеловым сам подведу дебет-кредит. Но не вздумай его спугнуть. А то знаю я таких. Вцепишься ему в горло и себя же подведешь под пулю.
Павел затушил окурок. Встал и, потерев лоб, обратился к Воркуте:
— Дай мне время упорядочить мысли. Я тебя не видел. Люба будет под моим присмотром. Понадоблюсь, сам найдешь. И учти, Янис не случайно нервничает. Он либо знает, либо подозревает о какой-то угрозе.
— Не бери чужого в голову, — посоветовал на прощание Воркута, и Павел вышел из его каюты.
Он вернулся к себе, разделся, сел на постель и впал в какое-то полубредовое состояние. Уставший от пьяной бессонной ночи, массы дурацких событий и откровений, мозг отказывался ворочать мыслями. Видения обрушивались на Павла. Где-то рядом Маркелов, обнимая Татьяну, небрежно позволял графу Нессельроде еще немного пожить. А Лавр штопал свою сеть, чтобы в любой момент набросить на Павла и столкнуть его за борт.
Павел физически ощущал, как его голова ударяется о ступеньки лестницы, а внизу в баре его ждет Лора-гестапо с зажатыми в руке усами Леонтовича. И никуда Павлу не деться от этих монстров. Один лишь Янис способен позвать Апостолоса, чтобы тот спас Павла от мучений. Но миллионер перепутал его с артистом и считает графа любовником Пии. Напрасно Павел объясняет, что в постели его ждет Люба, Апостолос не верит, и мучения Павла не прекращаются.
Периодически Павел приходил в себя, вливал в пересохший рот минералку и снова погружался в кошмары. Ему не было страшно, а было невыносимо противно. В глубинах растревоженного сознания зарождалась мысль убить Татьяну и Маркелова. Войти в их спальню и разрядить всю обойму. Иначе они сами превратят его сначала в шута, а потом в изрешеченный труп. Павел стонал, бредил и не слышал звонков телефона.
…А на корабле жизнь потихоньку возрождалась в своих привычных, но несколько помятых формах. Апостолос с раннего утра уже топтался в рулевой рубке. Он выглядел бодрым и прекрасно отдохнувшим человеком. Спал он вообще мало. Но раза три-четыре в месяц отрубался почти на сутки. И тогда его уже никто не мог разбудить. Пока же усталость еще не обременяла его огромный организм.
Рядом в инвалидной коляске сидел улыбающийся Лефтерис в капитанском кителе.
— Как тебе конкурсантки? — спросил Апостолос.
— Курицы. В мое время женщины возбуждали, а эти усыпляют.
— Положим, уснул ты от «Узо».
Лефтерис, продолжая улыбаться, решил немного пощекотать Апостолосу нервы и признался:
— Единственная девушка, от которой не клонит в сон, к сожалению или счастью, далеко отсюда.
— Имеешь в виду Антигони? Не мог отказать себе в удовольствии в чужих ранах поковыряться?
— Так коль о девушках заговорили… Не нравится, спрашивай о Пии. Ее, кстати, в каюту какой-то русский чуть ли не на себе тащил.
— Спасибо, дотащил, — не отреагировал Апостолос. Он смотрел на море, поеживавшееся от щекочущих его ласковых лучей утреннего солнца. — Ты прав, корсар. Антигони лучшая из существующих девушек. Она для меня насмешка судьбы. В то время, когда я решил, что взял в жизни все мне положенное и даже больше, появилось это хрупкое создание, и оказалось, что я несчастнее любого нищего неудачника. До нее я никому не завидовал, а теперь завидую каждому молодому красивому парню.
— О, когда-то ты был самым красивым греком!
— А… толку что? Мы с тобой два старых, потрепанных в битвах и штормах фрегата. А мимо нас проходят новые легкие каравеллы. И у их штурвалов стоят молодые капитаны.
— Это ты про графа Нессельроде? — с хитрой миной поинтересовался корсар.
— Он в том числе. Прекрасный парень. Вот такой когда-нибудь завладеет сердцем Антигони… И будет прав!
— Не накличь беду, адмирал. Душевные бури не всякий исполин выдерживает.
— У меня с Антигони все закончено. Она не простит. А я просить прощения не умею. И все-таки странно, что промелькнула она в конце моей жизни словно комета, обожгла своим хвостом, поиграла моим сердцем, отдала свое тепло и исчезла в бездне Вселенной.
— Ты продолжаешь ее любить, адмирал?
— Я продолжаю ее помнить, — Апостолос закурил гаванскую сигару и замолк.
Корсар, хорошо зная характер своего могучего друга, понял, что время шуток прошло и лучше не муссировать щекотливую тему. Он прикрыл глаза и замер со своей обычной безмятежной улыбкой.
Дежурный матрос доложил Апостолосу, что в кают-компании его ждут русские бизнесмены. Адмирал тряхнул головой, желая отогнать от себя налетевший рой воспоминаний, и поспешил вниз.
В кают-компании, вальяжно развалившись в креслах, его ждали глава администрации района, где возводилась звероферма, Петр Кабанюк, депутат Госдумы Василий Правоторов и расположившиеся на диване Маркелов и Лавр. Янис прохаживался по кают-компании и, периодически отодвигая шторку, выглядывал в окно.
Апостолос вошел и поздоровался сразу со всеми. Он пригласил своих партнеров, чтобы окончательно выработать единую позицию в их совместном бизнесе. В Афинах они все попадут под обстрел журналистов, и нужно было определить, какое количество информации стоило раскрывать. К тому же не исключено, что члены правительства захотят встретиться с организаторами совместного предприятия, так как впервые такой крупный греческий бизнесмен решается инвестировать свои капиталы в Россию.
— У нас, как, впрочем, и у вас, любят показуху, — предупредил он.
— Может, еще переходящее красное знамя получим? — схохмил Кабанюк, но грек не понял его народного юмора.
Первым заговорил Лавр. При этом он обращался к Кабанюку и Правоторову с пренебрежением работодателя:
— Подготовительные работы полностью завершены. К на-тему возвращению в Одессу будут сданы все постройки. Здание фермы, подсобные помещения, отстойники, холодильные камеры, живодерня, сушилка. Кабанюк клянется, что успеют в срок.
— Что значит клянется, если срок указан в контракте? — спросил Апостолос переводившего ему Яниса.
Тот посмотрел на главу администрации и поинтересовался:
— Господин Кабанюк, вы сроки, указанные в контракте, соблюдаете?
— А то как же, — покраснел во всю ширину физиономии Кабанюк. — Хлопцы все успеют. Там бригада с Казахстана работает за наличку. Они до работы що звери.
Лавр кивнул Маркелову и изложил якобы согласованное мнение:
— Ты, Петро, сам напросился. Мы тебе райские условия создали? Гляди, не подведи.
— Та никогда. Я ж усю технику со всего района согнал.
Апостолос терпеть не мог, когда русские подолгу начинали выяснять то, что сами давно утвердили на бумаге и подписали. Янис объяснял ему суть споров, но это лишь выводило его из себя. Вот и сейчас он понял, что разговор бесполезный, потому что начальство здесь, а стройка там. Он принялся покусывать губы и резко спросил Маркелова по-английски:
— Илья, этот господин районный начальник почему здесь, а не на стройке?
— Потому что круиз для него нечто вроде взятки. Иначе вообще ни к какому строительству до сих пор не приступили бы.
— Теперь я начинаю понимать, почему вы так и не построили коммунизм, — кивнул Апостолос в ответ. Потом добавил: — О депутате я не говорю, он заслужил. Такие люди нам нужны. Теперь переведи им самое главное. В порту Пирей начнется погрузка контейнеров с оборудованием для зверофермы. В них упаковано все, даже сантехника. Поэтому господа Кабанюк и Правоторов должны лично присутствовать при погрузке и каждому журналисту объяснять, какое большое дело для России мы делаем. Пусть фотографируются на фоне контейнеров. По телевидению и на фотографиях в газетах контейнеры с улыбающимися русскими представителями должны быть на первом плане, а потом уже все эти конкурсантки и артисты. Чем шире будет реклама, тем меньше подозрений.
— Я понял и все им объясню, а Лавр проконтролирует, — согласился Маркелов. Он и сам знал, что к чему, но не хотел лишать Апостолоса удовольствия чувствовать себя хозяином положения.
Апостолос подошел к Янису и спросил его уже по-гречески:
— А ты что скажешь?
Янис развел руками, пожал плечами и закатил глаза вверх.
— Остается надеяться на волю Господа нашего. И оставить всех в покое.
