Виктор Черняк - Жульё
Почуваев составлял к стене опорожненные банки из-под солений, маринадов, залезая на донце каждой, выскребал то зубчик чеснока, то незамеченный кусок янтарного кабачка и с видимым наслаждением доедал.
Один раз Мишка Шурф встретился с Фердуевой глазами, и ей показалось, что Мишка все понял: ну что ж, ему и оповещать заинтересованный люд, а может и переоценивает проницательность Шурфа... Фердуеву бесило все, особенно ноги Акулетты, дрянь задирала их под потолок, демонстрируя желающим кружевное белье; Акулетта плясала без лифчика и груди ее мелькали в полурасстегнутой блузке.
Неожиданно выскочила кукушка из часов, прокуковала половину одиннадцатого. Почуваев обвел присутствующих взглядом старшего по званию, будто на построении, углядел некомплектность личного состава:
- Где эта... как ее, - Почуваев не прикидывался и впрямь плохо запоминал имена, - ну та, которую этот боров щупал.
Почуваев совершил ошибку: боров не спал, только делал вид, что отключился.
Мишка Шурф врубил музыку погромче, и Фердуева благодарно взглянула на мясника, но Помреж щелкнул лошадиной челюстью, будто потревоженный природным чувством осторожности и выключил магнитофон. Тишина оглушила. Все замерли в разных позах, напоминая механические фигурки, у которых вдруг кончился завод.
Акулетта повалилась на стул, развязно раскинув колени. Наташка Дрын обвила шею Пачкуна, зашептала жаркие слова, впиваясь в розовое ухо дона Агильяра. Помреж смотрел на Фердуеву, как всегда в минуты непонимания, ожидая подсказки, и только Мишка Шурф, похоже и впрямь все понял, улыбнулся тайком и отвернулся к темноте за стеклом, выбеленной снегопадом.
Дурасников открыл глаза, оглядел себя: может он причина молчания? Может, вышел конфуз? Расстегнута ширинка или слюна вытекла из уголков рта? Зампред поднялся, тяжело оглядел комнату, будто со сна припоминая, как и зачем здесь оказался.
Помреж измотался в последние дни, не досыпал, не выдержал, подал голос первым:
- Приманка где?
На Фердуеву снизошла ледяная уверенность: ей-то что, ну пошли вместе попариться, ну попарились, ну попросилась Светка погреться еще, не ребенок, хочешь - сиди, хоть изжарься. Фердуева приложила ладони к щекам, будто припоминая давно забытое:
- Пошли попариться вдвоем часа полтора назад, ей не хватило, решила остаться, очистить шкурку паром, прогреть косточки.
- Она ж пьяная в дым! - заголосила Акулетта и в гневе свела колени.
- А кто здесь трезвый? - ввернула Наташка Дрын, оторвавшись от обожаемого уха.
- Заткнись, дура! - Пачкун больно ткнул Наташку в бок. За доном Агильяром водился нюх на беду не хуже помрежевского.
Почуваев побледнел: если что, ему не отвертеться, дача-то его, баня его, загул на его территории и вся маета по держанию ответа на него падет. Кабаний затылок отставника расцвел красными пятнами. Ни слова ни говоря, Почуваев выскочил во двор, все замерли, ожидая возвращения Эм Эм с вестями. Через пять минут Почуваев ввалился со двора. Акулетта взвизгнула: такой рожи у хозяина дачи никто отродясь не видывал, будто мукой обсыпали лицо и руки ходуном ходили, похоже с потолка, кто дергал за нитки вверх-вниз. Почуваев опустился на пол и, тупо глядя на банки вдоль стены, промямлил:
- Ужас! Сгорела девка...
Люди рыжего Филиппа никогда не манкировали: если сверху шел приказ пасти квартиру Фердуевой до полуночи и даже позже, значит, так надо.
Жильцы дома благосклонно взирали на ближних подходах к подъездам субботний вечер, возвращались кто откуда - как медленно катит низкосидящий "москвичок", меченный гербами, с синей полосой на голубом, кастрюльном, фоне. Нас охраняют! И люди, только что нахохлившиеся в безлюдье путей, ведущих к дому, расправляли плечи, и дробь чужих шагов за спиной уже не пугала, не встряхивала дрожью.
Желтолицый сержант вылез из машины, подождал напарника. На панцирной сетке лифтовой шахты клочьями серела свалявшаяся пыль, кабина опускалась надрывно, милиционеры безразлично скользили по похабным надписям на стенах, обляпанных едкоцветной зеленью, краской военных городков, затерянных в неприступных лесах.
Лифт дотащил милиционеров до этажа Фердуевой, вышли, не закрывая железный обшарпанный зев кабины, если кто вниз вызвать пожелает - обождет! Желтолицый ткнул кулаком дверь Фердуевой, обивка надежно скрывала стальные полосы и все же костяшки ощутили бронированную мощь. Желтолицый провел пальцем по стальной раме. Неприступная твердыня, наддал простеганную поверхность плечом, куда там, - не шелохнулась, не то, что фанерные дверцы новостроек: кулаком ткни, и пятерня уже гуляет в прихожей.
Дверь Фердуевой никто б открыть не смог, а если вознамерился, шум поднял бы не только на весь дом, но и на все окрестности. Такую дверь только рвать мощным зарядом, а если брать сверлильным инструментом, работы на полсуток и то, ухватишь ли успех за хвост - вопрос.
Желтолицый прислонился ухом к замкам. Тишина. Азиатские глаза обратились в щелки, будто всю мощь зрения желтолицый перекачал в слух, чтоб уловить хоть крохотное шевеление, намек на присутствие живого. Тишина. До этого милиционеры три раза звонили в квартиру Фердуевой из автомата близ магазина Пачкуна. Никто трубки не поднимал.
Снизу топал пешком - лифт-то блокирован милицией - пьяница без возраста, на площадке Фердуевой налетев на милиционеров заблеял:
- Г-г-готовится ограбление! Мусс-с-ора липовые! Переодетые! В-ваши документы?!
Желтолицый приоткрыл глаза-щелки, и пьянчужке поплохело.
- Я? Я что? Н-ничего г-гуляю, господа. Г-господа милиционеры, примите извинения, если обидел словом. М-моя милиция, м-меня... - поперхнулся смешком.
Желтолицый подтолкнул пьяницу в спину, направив на ведущий вверх лестничный марш. Пьяница поднялся на две ступени и замер, подумал и спустился на ступень. Может, всю жизнь ждал отличиться, мысль пискнула в пропитых мозгах аховая.
- Живу-то на этой площадке, куда ж мне топать?
Желтолицый переглянулся с напарником, оба нырнули в лифтовую кабину и захлопнули дверь.
- Эко я их! Точно, бандюги!
Пьяница потопал вверх на свой этаж, не обратив внимания, что кабина лифта так и не стронулась с места. Проверочный трюк желтолицего удался, можно б накостылять шутнику, да жалко время, и светится лишний раз не резон. У магазина Пачкуна отзвонили начальству - квартира пуста, все спокойно.
Результаты обхода и Чорк, и северяне узнали всего через десять минут: квартира пуста, все спокойно.
Машина техпомощи со стаканом из прутьев на телескопической ноге отдыхала во дворе заведения в ожидании новых хозяев, утром ее передадут законным владельцам.
Могло случиться так, что в миг, когда желтолицый приложил ухо к двери, Почуваев, как раз и огорошил компанию слезливо-перепуганно - ужас! Сгорела девка, но вышло иначе. Отставник вверг присутствующих в боязливое уныние чуть раньше, сразу после того, как елейно-фальшивый комментатор тэвэ предложил зрителям вместе поохать над безобразиями, кои множились уже десятки лет и вызывали уже не ожесточение, а скорее горестные усмешки, от бессилия что-либо исправить, как при болезни, или смерти.
Сложилось все так, как хотела Фердуева: и Мишка знал, и Акулетта, и Васька Помреж, что Приманка тянет с отдачей долга. Теперь каждый понимал, что Приманку наказала Фердуева - сожгла заживо, и Мишка Шурф оповестит вскоре пол-Москвы о крутости мадам. Фердуева желала, чтобы северяне получили наглядный урок, и они его получат. Оцепенение крепко держало вмиг отрезвевших, и более других купался в отчаянии Дурасников: он-то навидался крушений карьер как раз по таким мерзким дачно-банным поводам, тут спуску не давали, гуляй, пей, хоть залейся, но... попадаться не моги! Раз скрутили, значит, дурак, могущественным не с руки держать в приближении к себе прокалывающихся придурков.
Дурасников первым сообразил спросить: - Она того... или жива?
Почуваев тупо молчал.
- Может вызвать кого? - впервые в жизни Акулетта вспомнила про закон и людей, изредка помогающих гражданам выпутываться из лихих обстоятельств.
- Вызвать всегда успеется, - мрачно вступил Пачкун. Твою мать! Не заладилось! Некстати случилось. Дурасников не простит, хотя, если верха потребуют головы Дурасникова, то и Пачкуну на него нас... плохо, что понадобится нового прикрывалу улещать, разузнавать слабые места, затаривать дарами, развлекать, располагать к себе известными, но чертовски надоевшими способами.
Каждый об одном думал: занесло сюда, такого-рассякого! Теперь затаскают, муторное время выплывало, ощерившееся последствиями.
Никто в баню не шел, жались по углам, никто не пытался оказать помощь, разве думалось о страданиях чужой девки, корчащейся в обожженной коже.
Пачкун и тут хладнокровия не терял.
- Вызывать не надо... спешка без мозгования всех погубит... до утра обождем, сейчас-то все поддатые, а утром, как стеклышки, скажем, ни свет ни заря рванула в баню, когда все еще дрыхли, и вот приключилась беда.
