Слоновая кость - Мерседес Рон
Себастьян опустил пальцы мне на затылок, и каждый волосок у меня на шее встал дыбом. На мгновение остались только звуки дыхания и стук сердец.
– Я все испортил, Марфиль… Обещал, что не буду… – Его губы оказались в опасной близости от моих. – Поклялся держаться подальше… Поклялся…
– О чем ты говоришь?
Он прижался своим лбом к моему и закрыл глаза. Говорил так, будто каждое слово давалось с невыносимым трудом.
– Как же мне продолжать, если…
– Себастьян…
Он открыл глаза, услышав, как произнесла его имя.
– О чем ты говоришь?
У меня разрывалось сердце, когда видела его таким.
– Ничего, не обращай на меня внимания, – сказал он, отстраняясь и вновь становясь сдержанным, неприступным Себастьяном. Или делая вид.
Я наблюдала за ним несколько мгновений, взвешивая, правильно ли настаивать, видя, в каком он состоянии.
– Я боюсь. Слишком много всего происходит. Иногда кажется, что вот-вот взорвусь, но достаточно просто знать, что ты рядом, чтобы этот страх исчез.
Мои слова подействовали на него странным образом.
– Ты не должна этого чувствовать, – сказал он так тихо, что могла его неправильно расслышать.
– Что-то подсказывает, все, что случилось за последние несколько месяцев, – лишь предвестие чего-то ужасного.
Его глаза противоречиво сверкнули, и он снова обхватил мое лицо.
– Послушай, Марфиль, – сказал он, глядя мне в глаза. – Ты не должна никому доверять, даже мне.
Из всего, что мог сейчас сказать, это было последнее, что ожидала услышать.
– Сначала говоришь, что никогда не причинишь вреда, а теперь… чтобы я тебе не доверяла.
Себастьян сжал челюсти, и я увидела, как на секунду на шее обозначились вены.
– Это разные понятия.
Слова Самары снова вспыхнули в памяти.
– Ты опасен?
Он закрыл глаза на секунду, прежде чем ответить.
– Не для тебя… Я бы никогда не причинил тебе вреда.
Его слова утешили. Улыбнулась, осознав, что его руки все еще на моем лице, а его губы всего в каких-то миллиметрах от моих.
– Ты правда провел ночь в машине?
Он, казалось, расслабился, заметив, что царившее напряжение немного схлынуло. Не хотела больше слышать, как он говорит о секретах, доверии и обиженных бывших женах.
Он опустил руки и выпрямился во весь рост.
– Моя спина называет тебя самыми ласковыми словами.
– Больно?
– А ты как думаешь?
Посмотрела на него с желанием поцеловать. Расцеловала бы каждый миллиметр его спины…
– Думаю, могла бы сделать тебе лучший массаж в жизни, и ты снова будешь как огурчик.
– Да? Неужели?
– Когда захочешь и где захочешь.
– Кажется, мы и так уже зашли слишком далеко.
Не в силах ничего с собой поделать, посмотрела на перевязь, в которой все еще покоилась его левая рука, которую он повредил в автокатастрофе.
– Ты сможешь выполнять работу только с одной рукой?
Себастьян хмуро посмотрел на перевязь.
– Через несколько дней буду как новенький… но могу позвать напарника, если считаешь, что…
– Ни в коем случае!
Себастьян слегка улыбнулся, заметив панику в моем голосе при мысли о том, что его «двойник» будет слоняться по квартире.
– Голодна?
Кивнула, заметив, что тревога, которую испытывала с прошлой ночи, медленно испаряется.
– Тогда помоги мне.
Последовала за ним на кухню, и мы по очереди вымыли руки, он только правую.
– Начни с просеивания муки.
Несколько раз моргнула.
– Прости, что?
Себастьян закатил глаза и достал из холодильника коробку с яйцами.
– Необходимо просеять муку, прежде чем использовать ее для приготовления теста для блинов. Буду сыпать, а ты просеивать.
Подошла к нему, чувствуя себя совершенно бесполезной.
– Когда ты готовил, было веселее. Уверен, что это не навредит? Клянусь, несколько раз видела, как ты шевелишь пальцами.
– У меня не паралич, а просто растяжение связок. Делай, что говорю, хорошо?
Я внимательно выслушала инструкции, и мы вместе приготовили несколько вполне приличных блинчиков.
– Подожди! Хочу, чтобы этот был в форме Северной Америки!
Переливание жидкого теста на сковороду превратилось в игру.
– Марфиль, ты четыре раза пыталась сделать блинчик в форме мордочки Микки Мауса, действительно думаешь, что придать ему форму материка будет проще?
Тон голоса был жестким. С него было достаточно.
– Дай мне.
Он вырвал у меня из рук сковороду, чтобы вылить приготовленную смесь, и я не смогла удержаться от смеха, увидев, что мы оба покрыты мукой и брызгами теста.
Когда готовил он, каждый блинчик получался идеальным.
– Я рассмеялась еще громче и, приложив руку ко рту, умудрилась брызнуть на себя тестом для блинов.
Себастьян смотрел на меня не двигаясь, и, наконец, на его губах появилась улыбка.
– Отныне это моя территория. Ты ни в коем случае не должна приходить сюда, даже во сне, поняла?
– Ну уж нет! Поняла, что обожаю готовить.
Себастьян покачал головой, взял сковороду, которая все еще стояла на огне, вылил последние порции теста и продолжил готовить еще некоторое время. Когда подошел ко мне с двумя тарелками, стратегически расположенными на его правой руке, и поставил тарелку передо мной на стол, не могла не почувствовать, как тепло разливается по всему телу.
Блинчик, который он испек, был в форме слона, и получился почти идеальным.
Посмотрела на него краем глаза и увидела, что он едва смотрит на меня. Он ел блинчик с таким невозмутимым видом, будто только что не совершил самый милый жест.
Я улыбнулась и приступила к завтраку.
25
Себастьян
Надвигалась буря. Я облокотился на кухонную стойку, ожидая, пока Марфиль закончит собираться в университет. Прошла неделя с тех пор, как мы вернулись из преисподней, которую она звала домом.
Мало что могу сказать о том, что произошло в доме Алехандро Кортеса. Не был удивлен, что этот придурок Козэл приехал к Кортесам, но никогда не думал, что окажусь так близко к Марфиль, как в том заброшенном сарае.
Каждый день я пытался вести себя так, как будто этого никогда не было, изо всех сил старался не увлечься и держать руки и тело подальше от нее, но с каждым разом это становилось все сложнее. Каждый гребаный день, когда видел, что этот засранец Козэл все еще пристает к ней с цветами, боялся, что проявятся мои истинные чувства. Уже позволил Марфиль увидеть гораздо больше, чем хотел показать, и, хотя встреча с Самарой оказалась хуже, чем мог представить, вывела из себя не она, а собственная глупость.
Марфиль вышла сияющая и необычная, как и всегда. Не мог не чувствовать, что, несмотря на реальность, в которой жили, в каком-то измерении она была моей
