Сладких снов - Андерс Рослунд
Камера для посещений мало чем отличалась от тех, которые Гренс видел до сих пор: с матрасом в полиэтилене, простым столом, стульями и окошком за толстой решеткой. Женщина выглядела сломленной. В наручниках, ведомая двумя охранниками, она просеменила к столу. Бледное лицо, спутанные волосы, испуганные глаза смотрят в пол.
Гренс заверил стражей, что вполне справится без них. Допрос пройдет быстрее и эффективнее, если его оставят один на один с подозреваемой, а коллеги в форме подождут за закрытой дверью.
Комиссар вышел к автомату у входа в комнату для посещений и вернулся с двумя чашками кофе. Дорте молча взяла одну, выпила в один присест. Гренс предложил ей вторую, еще дымящуюся. Дорте осушила ее наполовину.
– Я слушал материалы допросов, – начал комиссар, – и кое-чего в них не понимаю.
Он поднялся, сделал круг по комнате и остановился возле зарешеченного окна с видом на сплошную стену.
– То есть это не совсем так, – поправился он. – Я не понимал, когда слушал в первый раз. Не мог взять в толк, почему ты так отвечаешь. Но теперь, кажется, кое-что начинает проясняться.
Он посмотрел на Дорте.
– Потому что твои чувства – это правда. Ты ведь не просто так задавала эти вопросы следователю, снова и снова. Чем занята твоя дочь? Где она? Как выглядит? Ты ведь… ее защищаешь?
Тут она что-то сказала, но так тихо, что разобрать было невозможно.
– Дорте, я тебя не слышу. Попробуй еще раз. Я угадал? Ты ведь спрашивала об этом, снова и снова, не потому, что хочешь контролировать каждый ее шаг?
– Да.
Шепотом, но достаточно громко, чтобы быть услышанной.
– Не для того, чтобы ограничить ее свободу?
– Да.
– Ты всего лишь хотела прикрыть ее?
– Да.
Последнее «да» получилось ненамного громче, чем предыдущие, но гложущее чувство отпустило. Гренс угадал.
– У нас, у полицейских, которые занимаются этим расследованием и ради этого съехались в Копенгаген со всего мира, есть одна теория. Тот, кто подставил твоего мужа, передав нам его фотографии, был на него зол. Произошла утечка информации. Внутри замкнутой группы случился конфликт, и один участник отомстил другому, позволив посторонним заглянуть в замочную скважину секретной двери. Может, намеренно указал на невиновного, чтобы навести подозрения. Или же все вышло случайно, при пересылке фотографий. Собственно, много ли надо, чтобы довести человека до такого состояния, когда он не владеет собой? Лично я никогда не верил в эту версию. Все было совсем не так, и мы оба это знаем. Правда, Дорте?
Она не отворачивала лица, но молчала, предоставляя комиссару возможность самому сформулировать свою мысль.
– Это ведь ты отправила фотографии, Дорте. И сделала это так, чтобы они в конце концов попали ко мне.
Снаружи что-то заскрежетало, и один из охранников заглянул в комнату:
– Все в порядке?
– Все в порядке. Будьте добры, закройте дверь с той стороны.
Большая связка ключей ударилась о сталь, когда охранник снова запер замок. Эти звуки парень слышал сотни раз на дню. Гренс подумал, что недолго выдержал бы на его месте.
– Дорте?
– Да.
– Признайся, если это действительно сделала ты. Это важно и для меня, и для тебя. А еще больше для Катрине, которую ты, как сама говоришь, хочешь защитить.
Ее губы дрогнули, а потом Гренс услышал тихий-тихий ответ:
– Да.
– Что «да», Дорте?
– Это сделала я. Я отослала фотографии в шведскую гуманитарную организацию. С ними можно связаться анонимно. Мне всегда было тяжело с такими, как вы. С полицейскими, особенно датчанами.
Первый снимок был отправлен в гуманитарную организацию, не в полицию напрямую. И знали об этом только Гренс, Вернер и Бирте. Она говорила правду.
– Ты имеешь в виду фотографии своего мужа? И Катрине?
– Да.
– Но зачем?
– Просто…
Дорте трясло. Гренсу захотелось ее утешить.
– …просто…
Он ее обнял.
– …это он так решил. Мы упаковали сумки и должны были ехать…
Скажи, что она все сделала правильно.
– …она готова, так он сказал… Готова работать с другими, а я… я…
Эверт Гренс молчал. Ждал, пока она сможет продолжить. У него был богатый опыт ведения допросов.
– Я не могла этого допустить! Просто не могла! Фотографировала всегда я, поэтому заранее просчитала, чтобы на снимках была видна его спина. Я попросила его чуть подвинуться, чтобы… Он был очень, очень осторожным. Следил за тем, чтобы не засветиться. Но в конце концов я отыскала эти снимки в компьютере и отправила, а потом пришли вы. Спасите ее, посадите за решетку меня и его, а ее…
На какое-то мгновение Гренсу показалось, что сейчас она рухнет, сложится у его ног, как карточный домик.
– Дорте, если только это правда… Объясни мне, почему ты от него не ушла, вместе с Катрине?
Но хрупкое тело удержалось в вертикальном положении, она все еще сидела на стуле.
– Это же так просто – открыть дверь и…
Она не отвечала.
– Но вместо этого ты продолжала делать снимки.
Молчание.
– Он тебя бил?
Дорте покачала головой.
– Угрожал?
– Нет.
– Тогда я все еще тебя не понимаю.
Она разрыдалась, на этот раз беззвучно. А потом заговорила, держась за край стола.
О том, как решилась искать помощи на стороне. О том, как шаг за шагом, постепенно, стала соучастницей, – отвечая на вопрос, который ни разу не был ей задан. О грани, которую так легко перейти. И о том, что это не она контролировала Катрине. Это делал он и, держа дочь на коротком поводке, заодно манипулировал и матерью. Эверт Гренс слушал, пока не настала его очередь говорить. Объясняться.
Что с этими снимками – худо-бедно – можно, пожалуй, довести дело до суда. Но не факт, что их будет достаточно для обвинительного приговора с длительным тюремным сроком. И даже логотип на рубашке сам по себе ничего не доказывает, если только человек по другую сторону камеры не подтвердит, что это он.
То есть если Дорте не станет свидетельствовать против мужа, злоумышленник вскоре выйдет на свободу, равно как и его калифорнийские приятели. И тогда ее дочь снова окажется в опасности.
Они долго смотрели друг на друга.
Мама Катрине плакала, когда принимала решение. Тихие, сдержанные слезы – признак облегчения.
– Да, – наконец ответила она.
– Да?
– Да.
А потом подбежала к металлической двери, забарабанила в нее и объявила, что они закончили. Как будто боялась передумать.
Охранники загремели ключами, и Дорте обернулась:
– Я готова свидетельствовать. Расскажу все. Даже если после этого никогда больше не увижу Катрине.
