Загадка неприкаянной души - Ирина Грин
Иван кивнул.
– А дети? – Она с надеждой посмотрела на сыщиков. – Дети есть?
– Сын. Платон.
– Платон, – повторил Анастасия Егоровна, и по щекам ее вдруг заструились слезы.
Иван привык, что у Аси перед тем, как она расплачется, сначала темнеют глаза, набухает нижняя губа. А тут без всякого предупреждения – раз, и прямо-таки реки из глаз потекли. Рыбак даже растерялся от такой внезапности.
На помощь пришел Роман Михайлович:
– Будет тебе, мать, будет. Ты лучше, раз уж гостей зазвала в дом, чайку сообрази, что ли?
Женщина молча встала и вышла из комнаты.
– Надо же, – пробормотал Герасимов‑старший. – Платон… Это какой-то древний ученый был, да?
– Ага, – кивнул Федор.
– Лучше бы Ванькой назвал… Или Михой в честь деда. Так нет же, и здесь выпендриться решил. Платон…
Он еще хотел что-то сказать, но в комнату вернулась Анастасия Егоровна с большим подносом, на котором стояли чашки, стопка блюдец, чайные ложки и банка варенья.
Она уже не плакала, лишь периодически судорожно всхлипывала.
– Помочь тебе, что ли? – спросил Роман Михайлович.
– Сиди уж. – Женщина поставила на стол поднос и, махнув на мужа рукой, снова вышла из комнаты.
– Мы же отлично жили, – приглушенным голосом начал Роман Михайлович. – Не шиковали, конечно, но Кирюхе старались ни в чем не отказывать. Надо на экскурсию – бери. Пять, десять рублей. В кино – держи. Да и так просто, в школу, на булку с чаем, пирожок с соком, на мороженое – всегда деньги давали. Хотя уже строиться начали. Хотите глянуть на наши хоромы?
Не дожидаясь ответа гостей, Роман Михайлович подошел к окну и отдернул ажурную тюлевую занавеску. Рыбак подошел ближе и увидел недострой, напоминавший почти полностью разрушенный кариесом зуб.
– Думал, подниму гостиницу, места-то у нас хорошие, от желающих летом отдохнуть отбоя нет. Да вот оно как вышло.
Из сбивчивого рассказа мужчины Иван понял, что Кирилл с детства испытывал тягу к поискам кладов. Накопив к десятому классу нужное количество денег, он купил металлоискатель и отправился на поиски сокровищ. В результате был пойман на месте преступления. Чтобы отмазать единственного сына от грозившей ему судимости, отцу пришлось продать виноградник, кормивший семью. Нет, ему не было жалко денег, но, когда Кирилл, вернувшись домой, заявил, что не собирался всю жизнь прожить так, как они с матерью, что он сам хозяин своей жизни и будет поступать, как считает нужным, отец не выдержал и указал неблагодарному отпрыску на дверь. Больше они с матерью сына не видели.
Первые лет пять Роман Михайлович ждал, что Кирилл нагуляется и вернется. Иногда ловил себя на том, что прислушивается к шагам на улице, ждет, что вот сейчас хлопнет калитка. Потом тяжело заболела Анастасия Егоровна. Чтобы поставить ее на ноги, пришлось продать последнее, что еще оставалось в доме. Сидя у постели жены, Роман Михайлович вдруг понял, что, если жена уйдет, он останется один-одинешенек на этом свете, никому не нужный. Любви, о какой пишут в книжках, которые Анастасия Егоровна покупала каждый раз, как ездила в район, у них давно не было. Он один раз прочитал пару страниц и чуть не задохнулся от смеха. Бабочки у них в животе порхают! Это же надо! Нет, у них с Настей было нечто лучшее. Роман Михайлович не мог подобрать слов для этого чувства. Вроде как идешь ты в дальний путь, подобрал в лесу палку, опираешься на нее и чувствуешь – а ведь лучше с палкой-то. Вот этой палкой, палочкой-выручалочкой, и была для него Анастасия Егоровна. И вот сейчас она сломалась.
– Не уходи, – молил он жену, – не бросай меня.
Он готов был отдать все, лишь бы она выздоровела, вот только ничего у него не осталось. И виноват в этом был неблагодарный сын. И тогда Роман Михайлович возненавидел отпрыска. Так и жил он в те дни, между страхом потери и ненавистью к тому, кого считал виновником всех своих бед.
Жена, благодарение всем святым, выздоровела, страх за нее ушел. Не до конца, нет. Память о пережитом навсегда осталась с ним, иногда возвращаясь по ночам, заставляя проснуться и лежать, прислушиваясь к дыханию жены. А вот ненависть осталась. Злая, острая, безжалостная. Иногда она вспыхивала, словно сухая головешка, и если бы в такой момент Кирилл заявился домой, то отец пренепременно убил бы его.
А еще примерно через пять лет Роман Михайлович вдруг понял, что убивать сына он не будет. Что по большому счету ему уже все равно, как и чем он живет, и живет ли вообще, или давно похоронен где-нибудь в лесу, словно дикий зверь. Хотя кто их хоронит, диких зверей?
Откуда-то, вероятно из кухни, донесся пронзительный свист чайника, и через пару минут в комнату вошла хозяйка.
– Рома, ты бы хоть чашки расставил, – мягко упрекнула она мужа, и тот бросился к столу.
– Вы хоть видели Платона? – спросила Анастасия Егоровна, наливая гостям дегтярно-темный напиток.
– Видел, – кивнул Иван, – один раз.
А Лебедев сказал:
– Ща!
Полез в рюкзак, достал ноутбук, пощелкал клавишами и вывел на экран фотографию, где Герасимов‑младший держал на коленях сына. Тот довольно улыбался в камеру.
– Ну-ка, дай-ка сюда. – Роман Михайлович забрал у Федора ноутбук. При виде щекастого пацанчика, так похожего на маленького Кирилла, в груди у него вдруг что-то вздрогнуло и забилось. Чувство было абсолютно новым, никогда прежде не испытанным. Может, это и есть пресловутые бабочки?
Анастасия Егоровна тихо встала за плечом мужа и не сводила глаз с экрана.
– А можно как-нибудь напечатать фотографию? – сказала она и посмотрела на мужа, готовая ринуться в бой, если он будет против. Но тот возражать не стал. Напротив, посмотрел сначала на Федора, затем на Рыбака и снова на Федора:
– Поможете, парни?
– Поможем? – Лебедев с надеждой посмотрел на Ивана.
– Поможем, – кивнул тот. – Щедрый дал контакты своего друга, попробуем его побеспокоить.
Через полчаса под окном затормозил полицейский уазик, в дверь требовательно постучали, и Роман Михайлович поспешил в прихожую – открыть. Вернулся с большим конвертом из крафтовой бумаги.
– Просили передать капитану Рыбаку.
Иван взял конверт, заглянул внутрь и протянул его Анастасии Егоровне.
– Это вам.
Она нерешительно взяла конверт, достала распечатанную на цветном принтере фотографию – качество оставляло желать лучшего, и Лебедев даже с досадой поцокал языком, – но лицо Анастасии Егоровны засияло таким счастьем, что в комнате сделалось светлее.
– Я вам пришлю получше, – пообещал Федор. – Обязательно пришлю.
– Может, по рюмочке? Нашего, крымского? – хитро подмигнув, предложил Роман Михайлович.
– Не пью, – заявил Лебедев и выставил вперед
