Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья - Адам Нэвилл
Все двери открыты и темнеют, словно разинутые от удивления рты.
Один внедорожник, по-видимому, выехал со специальной забетонированной стоянки для парковки автодомов, а затем был брошен примерно в двадцати метрах от нее. Все четыре двери открыты; один ремень безопасности свешивается с заднего сиденья и касается травы.
Оборачиваемся вокруг.
Рядом с ближайшей палаткой на аккуратно подстриженной траве видно напоминание о близости кемпинга к морю. По земле тянутся полупрозрачные, все еще поблескивающие от соленой воды длинные бурые водоросли. Они разбросаны здесь недавно, еще не успели высохнуть и превратиться в ломкие веточки под воздействием солнца и воздуха. Спутавшиеся, они лежат грудой возле вырванной двери палатки, словно огромные блестящие спагетти.
На траве валяются мокрая, мятая сетчатая подкладка и синий нейлоновый навес крыльца. Извлеченные из рухнувшей палатки, они похожи на бескостное крыло. Блестящие жесткие пряди мокрой травы исчезают внутри развалин, словно роясь в поисках выживших.
В воздухе висит запах. Исчезающий аромат морской флоры и фауны, тонкий и маслянистый. Такой проникает в носовые пазухи всякий раз, когда нюхаешь серебристые бока крупной рыбы, чтобы оценить ее свежесть. Взглянув на каждую из рухнувших палаток, можно увидеть вокруг них одинаковые куски свернувшихся клубком или вытянутых водорослей. Над руинами висит взвесь из рыбьей чешуи, отливающая бриллиантовым блеском.
Возле упавшего и растерзанного семейного тента к запаху чешуи и мокрой от росы травы примешивается еще один. Над уродливыми разрывами в ярких панелях палатки висит запах мокрой собачьей шерсти. По мере приближения он становится все резче и вскоре усиливается из-за аммиачного смрада извлеченных и нагретых солнцем внутренностей.
В поле зрения появляется бездыханное тело собаки.
Оно распростерлось возле красной машины, стоящей рядом с палаткой. Один полуприкрытый глаз уже исследуют мухи. Между оскаленными зубами высунут и свисает изо рта багровый язык, будто он пытался сбежать от творящегося над телом собаки насилия.
Бледный живот между окоченевших задних лап сплюснут, как сплюснуты лежащие вокруг палатки, будто его содержимое было раздавлено или извлечено. Из живота грязной занавеской, окрашивающей траву в черный цвет, тянутся серовато-фиолетовые органы пищеварительной системы, по форме напоминающие обмотанные червеобразными трубками пластиковые мешочки. Хотя когда-то это был страдающий избыточным весом золотистый ретривер, рана от укуса, зияющая на боку, настолько обширная, что у пса обнажился позвоночник и своим темным силуэтом он стал напоминать веретенообразную борзую.
В рухнувших тентах не осталось ни одной живой души. Но рюкзаки, постельные принадлежности, коробки с едой, личные вещи и туристическое снаряжение никуда не делись. Все смешалось в кучу, когда палатки тащили по траве, словно мешки. Некоторые предметы высыпались из щелей, проделанных в тканевых панелях в попытке добраться до сопротивлявшегося внутри них содержимого.
Обитатели пяти палаток, оставшихся стоять в верхней части поляны – от одноместной до гигантской, способной вместить небольшой цирк, – спешно эвакуировались. В интерьерах, среди складных столов и стульев, подвергшихся внезапным перестановкам, видны спальные мешки, распахнутые и скомканные. В одной надувной матрас проколот и покрыт малиновыми полосами. Это говорит вот о чем. Пока тенты, расположенные ближе к деревьям, хватали и волокли по траве, а затем освобождали от живого содержимого, у спящих в этих оставшихся стоять палатках было время – возможно, лишь мгновения, – чтобы подняться, расстегнуть двери и выглянуть на шум.
Некоторые из обитателей уцелевших тентов могли уйти пешком. Каждая оставшаяся стоять палатка по-прежнему защищена с одной стороны припаркованным автомобилем владельца. Следовательно, за рулем этот кемпинг никто не покинул. В одном месте остались стоять, как неразлучные любовники, два прикованных друг к другу цепью горных велосипеда.
Однако также присутствуют факты, свидетельствующие о том, что обитатели палаток так и не покинули этот загон. Их застигли врасплох, и они не смогли продвинуться дальше своих наспех расстегнутых дверей – этих тонких тканевых щитов, закрывавших спальные отсеки. Недалеко от них на траве валяются предметы ночной одежды. То тут, то там на идеально ровной поверхности зеленого загона разбросаны футболки. Купальный халат распластался, раскинув пустые рукава, словно сигнализируя о помощи тем, кто будет пролетать над кемпингом. На траве, рядом с тремя оставшимися стоять палатками, виднеются несколько пар резиновых тапочек. Но они не лежат рядом друг с другом. Шлепанцы из одной пары разделяет расстояние до двадцати метров, как если бы первый слетел с ноги в одном месте, а второй – в другом.
На фоне травы выделяются еще три телефона, их экраны пусты и темны.
Единственный спальный мешок, лежащий на некотором расстоянии от стоящих палаток, вывернут наизнанку. Смятая трава, образующая тянущуюся за ним борозду, указывает на то, что, похоже, его выдернули из палатки и протащили на некоторое расстояние. За счет веса обитателя спального мешка зловещая дорожка получилась гладкой. Белая флисовая подкладка испачкана, будто в какой-то момент во время транспортировки по аккуратно подстриженному загону кишечник спящего не выдержал. Влажное пятно исследуют мухи.
Весь этот мусор указывает, в каком направлении исчезли те, кто спал в палатках, оставшихся стоять или рухнувших. Неряшливая полоса из брошенной одежды, обуви и личных вещей ведет к асфальтированной дорожке, соединяющей кемпинг с лежащей внизу бухтой из покрытого рябью красного песка.
Оживленный
Перед нами камень. Вокруг нас тьма.
Древний известняк тускло подсвечен снизу. Дольмен, бледный на выступах, но большей частью позеленевший от непогод, пятнистый, как патина на медной пластине. Столб имеет оттенок засохшей слизи или мертвых водорослей – палитра, при более пристальном взгляде способная вызвать тошноту. Каменный монолит, покрытый порами и изрытый давно сгинувшими паразитами. Неровная поверхность испещрена пазухами, крошечными чернеющими туннелями. Ячеистая от великого множества крошечных ртов, в течение длительного времени жевавших камень в море или, возможно, в пещере, где он терпеливо ждал извлечения.
На лицевой стороне каменного столба нанесено небрежное изображение. На грубой колонне, стоящей внутри железной, приросшей к половицам колодки, проглядывает уродливая фигура. Неужели ее луковицеобразное брюхо вытесано руками жителей неолита, обитателей морозной тундры из диких бессловесных времен? А эти недоразвитые и хрупкие, цепляющиеся за края камня конечности являются крыльями? Кто сделал этот рисунок или оттиск: художник или священник? И что изображает такой смутный и жуткий образ? Можем ли мы предположить, что заостренная или клювовидная форма, венчающая грубый барельеф, когда-то была жуткой головой, запрокинутой для крика? Это
