Бюро темных дел - Эрик Фуасье
Решив искупить свою вину, если, конечно, еще было не поздно это сделать, молодой человек попросил официанта принести ему чистый лист бумаги и письменный прибор. Дрожащей рукой он в спешке набросал записку, сообщив Аглаэ, что, к его величайшему сожалению, упустил возможность увидеть ее в новой роли – обстоятельства непреодолимой силы, дескать, помешали ему в последний момент явиться на премьеру в театр, но таковы уж, увы и ах, издержки его профессии… Попутно он выразил надежду, что Аглаэ не таит на него обиду, и заверил, что непременно побывает на одном из ее ближайших спектаклей.
Когда письмо было готово, он сложил лист бумаги и подозвал парнишку – тощего взлохмаченного шалопая лет двенадцати с шустрым любопытным взглядом, – который убивал время, глазея, как клиенты за соседним столиком играют в кости. Валантен дал ему двухфранковую монету и попросил отнести послание в театр мадам Саки. На всякий случай он пообещал еще два франка, если парнишка управится со своей задачей быстро и вернется до трех часов. После этого, поскольку он с утра ничего не ел и алкоголь уже начинал кружить голову, инспектор заказал себе полноценный обед.
Спустя два часа, когда Валантен покидал кафе, на сердце у него стало заметно легче, а желудок приятно потяжелел. Оставалось чем-то себя занять до вечера. Фланшар запретил ему до новых распоряжений приближаться к главным фигурантам дела. Комиссар заявил, что, во-первых, нельзя их ненароком вспугнуть раньше времени, а во-вторых, ему надо было заручиться поддержкой начальства и удостовериться, что префект полиции прикроет своих подчиненных, если им дадут добро вплотную заняться виконтом де Шампаньяком. Обреченный на бездействие, инспектор приготовился к тому, что день будет долгим. Шагая по улице Фур, он увидел проезжавший мимо катафалк и в конце концов решил направить свои стопы к Южному кладбищу[66].
Когда он подходил к некрополю, зарядил дождь, мелкий, но густой и настырный. Погода опять соответствовала обстоятельствам. Новое кладбище, открытое в 1824 году, пока еще казалось загородным парком: здесь раскинулись широкие лужайки, размеченные купами деревьев, а сторожка была оборудована в одной из старых мукомолен Парнасского холма. Надгробий пока еще было мало, и все они разместились в северной части кладбища, как будто мертвые стеснялись дать себе волю и занять территорию, слишком прекрасную для них.
Валантен дошел по главной аллее до могучего ясеня, который и сейчас, лишенный густой кроны, не потерял своего величия. Под этим ясенем стоял могильный камень – стела из белого мрамора, украшенная замысловатым орнаментом естественно-научной тематики. Просвещенный взгляд легко различил бы среди элементов орнамента компас, угломер и бесчисленные химические символы из «Таблицы веществ по их взаимному сродству», составленной в 1718 году для Академии наук аптекарем Этьеном-Франсуа Жоффруа[67]: «кислотные спирты», «королёк антимония», «витриоловая кислота», «уксусный спирт», «абсорбирующая земля»… Кроме того, всю поверхность стелы опоясывали сто сорок первых знаков десятичного разложения числа пи, вычисленных словенским математиком Юрием Вегой в 1789 году. Сама надгробная надпись поражала своей лаконичностью.
Всего лишь два имени и четыре даты:
Кларисса Верн, 1780–1802
Гиацинт Верн, 1774–1826
Взгляд Валантена упал на эту надпись, и тотчас ожили воспоминания. Всякий раз, когда он приходил сюда побыть в тишине, собраться с мыслями, перед его глазами вставал один и тот же образ из прошлого. Всегда один и тот же: улыбающееся лицо мужчины, вереницами отражений разлетающееся до бесконечности во мраке. Красивое лицо, обрамленное белоснежными волосами, хотя мужчина был вовсе не стар – во цвете лет. Он протягивал руку, приглашая пойти с ним, – протягивал осторожно, деликатно, словно боялся вспугнуть маленького заплутавшего зверька. Эта ласковая улыбка и жест, преисполненный сострадания, стали самыми ранними его воспоминаниями об отце. Валантену тогда было лет двенадцать.
Впоследствии мальчик открыл в этом человеке, одиноком и обычно немногословном родителе, кладезь терпения и доброты. Никому не доверив заботу о воспитании ума единственного сына, Гиацинт Верн сам занялся его образованием. Он передал ему свою веру во всесилие разума и безмерную любовь к наукам. Через несколько лет, когда мальчишки-подростки, его сверстники, уже увлекались книгами о ратных подвигах и переживали первые любовные волнения, юный Валантен дни напролет проводил за чтением статей из «Энциклопедии»[68] или за изучением трудов Ньютона и Лавуазье. Потом случился тот эпизод с запретной отцовской комнатой, где мальчик нашел портрет Клариссы Верн – жены Гиацинта, очень молодой женщины, которая умерла в родах много лет назад. После этого безутешный вдовец решил, что его сын должен начать потихоньку открывать для себя внешний мир. С пятнадцати до девятнадцати лет Валантен делил все свое время между апартаментами отца и научными штудиями в лаборатории Жозефа Пеллетье, счастливый оттого, что может внести скромный вклад в исследования прославленного ученого.
Все эти годы Гиацинт Верн опекал его неустанно. Возможно даже, он окружил его чрезмерной заботой, любовью и нежностью, стараясь таким образом восполнить ему отсутствие матери. Порой Гиацинт уезжал из города – ненадолго, всего на несколько дней, и не более двух раз в год: престарелая кузина, жившая одна в провинции, требовала внимания. Каждый раз Валантен чувствовал, что такие вынужденные отлучки для отца как нож острый. Гиацинт оставлял сына на попечение своей единственной служанки Эрнестины и не покидал их обоих без многословных наставлений о благоразумии и всяческой осторожности. Зато его возвращение всякий раз становилось настоящим праздником, и он никогда не забывал привезти для сына подарок. Однако здоровье родственницы, видимо, ухудшалось и очень его тревожило, поскольку, взрослея, Валантен все чаще замечал, что отец возвращается из своих путешествий в провинцию удрученным и бесконечно печальным.
