Миюки Миябэ - Седьмой уровень
39
Первое, о чем вспомнила Эцуко, подъезжая к Катадо, это то, что именно здесь произошло наделавшее шум «убийство в “Счастливом приюте”». За окном проносился пейзаж, знакомый по телевизионным репортажам.
— Омерзительная история, — заметил Ёсио.
У Эцуко внезапно появились дурные предчувствия. Как будто положение Мисао усугублялось тем, что ее могли перевезти в город, в котором произошло ужасное преступление.
Однако вокруг была такая красота, что даже в состоянии усталой сонливости невозможно было остаться равнодушным. К городу подъехали на рассвете, как раз в тот момент, когда из-за горизонта показалось солнце. Эцуко разбудила спящую на заднем сидении Юкари.
Бледное сияние зари, окрасившее море от края до края, с восходом солнца собралось в сияющий столб, рассекающий водную гладь. Если каждый день наблюдать подобную картину, наверно, перестанешь верить в теорию вращения земли. Солнце казалось здесь живым самоцветом, венчающим небо.
Инструкция, переданная Саэгусой, была написана на листке несколько необычным, угловатым почерком.
Самое главное — освобождение Мисао должно произойти нынешней ночью, около десяти. Но, на всякий случай, им надо быть в условленном месте в половине десятого.
Условленное место — рощица на задворках Клиники Катадо. Неподалеку от служебных ворот. Для ясности была схематично набросана карта. Под ней приписаны слова, которые Саэгуса вслух повторил несколько раз:
«Когда Мисао будет у вас, ничего не расспрашивая, немедленно уезжайте и возвращайтесь в Токио. Позже, при случае, все подробно объясню».
Для большей убедительности эта фраза подчеркнута.
Чтобы добраться до места в указанное время, им надлежало, согласно инструкции, приехать в Катадо ближе к вечеру.
Но Эцуко была вся на взводе, не могла усидеть, к тому же ее пугали пробки на дорогах в дневные часы, плюс соображение Ёсио, что было бы неплохо предварительно осмотреть Катадо и клинику, в результате они выехали из Токио в полночь и вот теперь, рано утром, были в Катадо.
Город располагался на горном склоне, вытянувшись с востока на север. Приблизительно посередине располагался железнодорожный вокзал. Вокруг разросся торгово-развлекательный квартал, где они и позавтракали в одном из немногих кафе, открытых в такую рань.
Сонная официантка оказалась на диво любезна и подробно объяснила, как дойти до ближайшей гостиницы.
— А где расположена Клиника Катадо? — спросил Ёсио.
Официантка распахнула окно и, вытянув пухлую ручку, показала на возвышенность в западной части города.
— Да вон же она.
В лучах утреннего солнца здание клиники казалось средневековой крепостью. Удивляло, как мало окон в этих неприступных стенах. Поблизости ни одного жилого дома, со всех сторон высокий забор. Несколько машин на грунтовой стоянке.
— Если вы привезли больного, — сказала официантка, — прием с половины девятого.
Она сообщила это так непринужденно, точно речь шла о расписании автобусов.
Эцуко вспомнила, что, когда в газетах писали о трагедии в «Счастливом приюте», никогда не забывали упомянуть о том, что город благоденствует за счет расположенной в нем психиатрической клиники. А также о том, что развитие курортной зоны, включающей дачный поселок, в котором произошло убийство, могло бы в корне изменить все городское хозяйство.
— Что стало с дачным поселком после преступления?
Официантка сделала кислое лицо, точно съела лимон.
— Да ничего хорошего! Все пришло в запустение. Площадка для гольфа худо-бедно функционирует, а в санатории ни души, участки, хоть их и раздробили, не находят покупателей, да и от тех, что были уже проданы, отказываются.
Ничего не поделаешь, подумала Эцуко, такова человеческая натура. Тот, кто платит огромные деньги, чтобы приобрести дачу или отдохнуть в санатории, прежде всего ищет покоя, зачем же он поедет в место с такой дурной славой?
Сняли комнату в гостинице, которую рекомендовала официантка. Было около десяти. Юкари тотчас забралась на кровать.
— Дед, ты нам кое-что обещал.
Эцуко села в кресло у окна.
— Расскажи, наконец, что это за человек — Саэгуса.
Ёсио присел на край кровати, взглянув на прикорнувшую Юкари.
— Ты помнишь, Эцуко, пожар, случившийся в гостинице «Новый японский отель»? — спросил он.
Немного подумав, она вспомнила. В Адзабу загорелась гостиница, в огне погибло около сорока человек.
— Да, помню.
— Дело в том, что в момент пожара твоя мать находилась в этой гостинице.
Эцуко вытаращила глаза.
— Впервые слышу. Восемнадцать лет назад — мне тогда было уже шестнадцать. Если бы у мамы были ожоги, я должна была заметить.
— Она не пострадала. Хотя и была в большой опасности. Но ее спасли.
— Но… почему я об этом ничего не знала?
Ёсио некоторое время молчал. Как будто положил воспоминания на весы и ждал, когда остановится дрожащая стрелка.
— Саэгуса спас жизнь твоей матери.
— Он вывел ее из огня? — спросила Эцуко и, не удержавшись, добавила полушутя: — Он что — пожарный?
Ёсио, грустно улыбнувшись, покачал головой.
— Во время пожара он был в одном номере с твоей матерью. На самом верхнем этаже гостиницы.
Она уже догадывалась, что скажет Ёсио, но продолжала сидеть, молча глядя на него.
— Такао Саэгуса, — сказал Ёсио, — восемнадцать лет назад, очень недолго, был возлюбленным твоей матери.
Восемнадцать лет назад… — подумала Эцуко. Сколько же тогда было ее матери, Ориэ? Она родила Эцуко в двадцать один, значит — тридцать семь?
— Но ведь Саэгусе сейчас около сорока?
— Сорок три. Восемнадцать лет назад он был двадцатипятилетним юнцом.
Ориэ всегда выглядела моложе своих лет. Когда умерла, казалось, что ей нет и пятьдесяти. В тридцать семь она, должно быть, выглядела на тридцать два, тридцать три.
И все же, у Ориэ — ее матери — пусть недолго — был любовник, да еще моложе нее!
Нет, это нельзя назвать любовью.
Скорее — интрижка?
— А ты, папа, знал?
— До того, как случился пожар, нет.
Он потер рукой шею.
— Я был поглощен работой и не лез в домашние дела.
Эцуко взвилась:
— Ты называешь измену жены домашним делом?!
— Не кричи, Эцуко.
Эцуко вскочила со стула. Она не хотела оставаться лицом к лицу с Ёсио. Открыла холодильник, достала две банки пива, передала одну Ёсио.
— Не можешь слушать на трезвую голову?
— Когда в тридцать четыре года узнаешь, что твоя мать в свои тридцать семь гуляла на стороне, без пива не обойтись.
— Что ж, это годится для рекламного слогана.
Оба почти одновременно открыли банки. Одновременно раздались два хлопка. Это было так забавно, что Эцуко невольно прыснула.
— Извини.
— За что?
— Я не должна была смеяться. Ведь это же не смешно?
— Да уж. — Ёсио отпил пива. — Но каждый раз, когда вспоминаю об этом, мне становится немного смешно. Совсем чуть-чуть.
— Сколько тебе потребовалось времени, чтобы начать посмеиваться над тем, что произошло?
— Наверно, лет пять…
Пять лет. Много это или мало, чтобы оправиться после измены жены? Впрочем, наверно, есть мужчины, которые уже никогда не смогут рассмеяться.
— Что он был за человек?
— В то время работал в отделе происшествий нашей газеты.
Эцуко, обернувшись, уставилась на Ёсио.
— Так, значит, ты был с ним знаком?
— Да, он нередко бывал у нас, вместе пили. Не помнишь его? Приходил к нам в гости. Он еще заваривал кофе, не пользуясь фильтром, мы все потешались над ним.
Эцуко пошарила в памяти, но ничего не нашла. Коллеги отца и корреспонденты часто бывали у них дома. Но никто не запомнился четко.
— Мне он нравился, — простодушно сказал Ёсио и поставил банку на столик.
— Другими словами — ты пригрел на груди змею?
— Эцуко, люди — не змеи.
— Получается, ты сам свел их?
Ёсио почесал висок.
— Получается, что так.
— Это черт знает что! — Эцуко всплеснула руками. — Вот уж не думала, что моя мать способна вытворять такое…
— Никогда не говори плохо о матери! — резко оборвал Ёсио.
Эцуко безвольно опустила руки.
— Я не знаю, как они сблизились. Не расспрашивал. Честно говоря, мне было неинтересно.
Естественно, подумала Эцуко.
— Я отчасти могу понять, твоей матери было очень тоскливо. Я постоянно на работе, дома не бываю, ты к тому времени уже училась в старших классах и хотела казаться взрослой. Только и думала, что о развлечениях и друзьях, постепенно отдалялась…
— Все это не оправдывает измены.
— Настоящей изменой это назвать трудно.
Эцуко вновь опустилась на стул, сложила руки на груди, закинула ногу на ногу. Впервые она сидела перед отцом в такой вызывающей позе.
