Две недели до рая - Марина Серова
Я видел, как тяжело ей было это сделать. Алена была мудрее, лучше меня и, конечно, рассуждала здраво, когда говорила, что пора покончить с играми и принять ответственность на себя.
«Продай дом. Разберись с долгом и пройди курс лечения. Я тебя очень прошу. Игромания – это такая же зависимость, как наркомания», – сказала она.
Мы стояли в прихожей ее квартиры, где все сияло и блестело безупречностью. Словно в этом доме, вылизанном до медицинского стерильного блеска, отражалась чистота и непорочность ее души.
Я понимал, что она права, но взбесился и начал орать. Я упрекал сестру в том, что ей все досталось слишком легко и что она ничего не хочет сделать для других, что она холодная, расчетливая эгоистка, которая под маской блаженной святости пробивает себе путь к деньгам отца.
Алена велела мне убираться. Она выставила меня за дверь и с горечью сказала, что мне пора повзрослеть и понять, что она мне ничего не должна.
«Ты пожалеешь!» – прошептал я, поняв, что на лестничной площадке мы не одни – любопытный сосед высунулся в этот момент из-за двери напротив.
Я ринулся вниз по лестнице, натягивая на голову капюшон своего джемпера. Я бежал, и последние слова стучали у меня в голове: «Ты пожалеешь. Ты пожалеешь».
В этот момент я уже все решил, хотя даже самому себе не мог в этом признаться. Только выскочив на улицу, я остыл, выдохнул и понял, что все сделал правильно – пришел, прячась от камер, и покинул здание так, что никто не увидел моего лица. Боже храни этих долбанутых защитников природы, которые не позволили застройщику вырубить старые деревья у ограды, благодаря которым я смылся незаметно.
Вернувшись в Тарасов, я стал готовиться к убийству. Силы у меня были, решимости доставало, оставалось только заглушить голос совести. С этим оказалось легко справиться – ведь Качанов, не переставая, говорил о том, какая у него замечательная дочь, чем еще сильнее разжигал внутри меня тлеющую ярость.
Тем не менее мне казалось, я долго не решусь на этот шаг. Я постоянно давал себе время передумать. Но когда умерла мать Алены и Качанов позвонил мне с просьбой передать деньги родным Нины Ильиничны, я понял, что судьба посылает мне шанс. Шанс навсегда покончить с чувством яростной злобы и зависти, которое съедало меня изнутри.
Я останусь один. Отец будет принадлежать только мне. И рано или поздно я откроюсь ему. Для человека, потерявшего дочь, я стану утешением, новообретенным сыном. И когда-нибудь он поймет, что я лучше ее.
Убийство я совершил абсолютно спокойно. Голова моя соображала ясно, я был холоден и осторожен – как и положено настоящему охотнику. Безумная старушенция, которая в последний момент выскочила из своей квартиры, не испугала меня. Я часто бывал в этом доме, общался с жильцами, зарекомендовал себя с хорошей стороны и знал, что никто не воспримет ее всерьез, даже если она пальцем на меня укажет.
Добравшись пешком до центра города, я вызвал оттуда такси, чтобы никто не смог привязать меня к месту убийства. Машину я отпустил на повороте в поселок и быстро добежал до своего дома, где гуляли мои пьяные друзья. Народу было больше двадцати человек – я намеренно собрал такую толпу, чтобы была возможность незаметно ускользнуть посреди веселья. Моего отсутствия, как я и ожидал, никто не заметил – к тому моменту, как я рванул в город, все уже были сильно выпившими. Вернувшись, я изобразил такую же степень опьянения, незаметно влился в компанию и продолжил ночную вечеринку. Из разговоров собравшихся стало ясно, что в мое отсутствие сосед возмущался громкой музыкой и фейерверками. Я запомнил, на случай если все же придется доказывать свое алиби.
Утром я проснулся со странным чувством. Мне казалось, произошедшее мне приснилось. Только нож, который я спрятал под кухонной раковиной, и окровавленные перчатки свидетельствовали о том, что я все-таки осуществил задуманное. Мои друзья спали вповалку в гостиной и спальнях второго этажа. Я медленно прошел между ними на улицу и сел в кресло на веранде, глядя на встающее в мутной дымке солнце. Мне все еще не верилось. В голове, как при похмелье, мелькали страшные картинки вчерашней ночи – словно я приходил в себя после дикого запоя. Ее дом, ее дверь, ее слова, но главное – ее глаза, распахнутые в ужасе после удара. Она умерла мгновенно, я знал, куда бить. Но этой секунды ей хватило, чтобы все осознать.
Похолодев, я закрыл глаза – господи, на такое можно было решиться только на сильном адреналине! Ведь кто-то мог меня видеть. Анна Павловна могла выйти на площадку. Друзья могли меня хватиться, а сам я мог, убегая, наследить или потерять нож.
Мог, могла, могли… стоп! – прервал я себя. Дело сделано, и назад пути нет. Тебя ничто не связывает с ее смертью. Расследование потопчется на месте, или полиция обвинит ее парня. А когда все закончится, ты сможешь вздохнуть свободно.
Так и должно было случиться. Но Качанову зачем-то взбрело в голову нанять эту гребаную сыщицу, которая оказалась не такой уж дурой, как показалось вначале. А я, ослепленный своей самоуверенностью, наделал-таки ошибок и думал, что мне все сойдет с рук.
Как иронична жизнь!
Жалею ли я о том, что сделал? Постоянно об этом думаю с тех пор, как бежал по темным улицам и ощущал горячую, влажную гладкость ножа под своей кофтой. Чувства внутри меня были самые противоречивые и описанию не поддаются.
Нет, папа, наверное, все-таки не жалею. Ни о чем не жалею.
* * *В аэропорту царило привычное оживление. Я сдала в багаж сумки и теперь терпеливо ждала своего вылета в зале ожидания. За окном начался сильный дождь, и я забеспокоилась, как бы рейс не отложили. Мне было жизненно необходимо покинуть город, чтобы восстановить силы и зализать свои раны. Или я никогда больше не смогу делать свою работу. Последнее расследование меня вымотало и опустошило.
Вчера на мой счет пришла огромная сумма, а на телефон –
