Татьяна Столбова - Смерть по сценарию
Закрыв дверь за Пашей, я достала дискеты, вернулась в комнату и села за компьютер.
***Если я скажу, что была потрясена или ошеломлена, то это будет неправдой. Потому что в русском языке нет такого слова, чтобы описать мое истинное состояние, когда я открыла первый файл и прочитала: «N. Кукушкинс. Психология творчества».
Сердце ухнуло вниз, потом подпрыгнуло вверх и опять упало. Руки ослабли, в глазах замелькали круги и точки.
Не в силах справиться с собой, я поднялась и медленно, на подгибающихся ногах прошла на кухню. Там я покопалась во всех шкафчиках, заглянула в холодильник и нашла бутылку водки. Полную.
Уверена, что Паша — человек тонкой душевной организации — понял бы меня и простил. Вскрыв бутылку, я налила в чашку граммов пятьдесят и выпила. Затем налила еще, поменьше, и опять выпила. Мне стало легче.
Был день, за окном шла обычная жизнь. А я сидела на кухне; в квартире Паши Линника, словно на другой планете. За моей спиной была дверь, за дверью — коридор, дальше — комната, в комнате — компьютер, на экране которого я только две минуты назад видела четкие черные буквы: «N. Кукушкинс. Психология творчества. Роман». Да, кажется, было еще слово «роман».
Или все это мне лишь почудилось?
Я плеснула в чашку еще немного водки, поколебалась, но пить все же не стала. Пора было возвращаться в комнату...
Странно. Я не могла встать. Позже я поняла, что уже в тот момент знала ответ на одну из загадок этого дела. Просто не отдавала себе в этом отчет, так вроде бы говорится. А если точнее — у меня уже не хватало ни свободных чувств, ни свободных мозгов для того, чтобы все осмыслить сразу. Мне нужно было время. Хотя бы немного.
Какие-то мысли бродили в голове, но все посторонние, будто мой организм таким образом сопротивлялся нахлынувшему внезапно озарению. Так, я подумала, что не зря дала сегодня утром моему старичку в метро пять рублей. Еще подумала, что Паша пока не подъехал к дому Невзоровой и у меня в запасе есть как минимум часа три. Как я должна была использовать эти три часа — было ясно. И опять же ясно моему подсознанию, а не мне самой. Я не двигалась с места, глядя через прозрачную жидкость в бутылке на потертую клеенку кухонного стола. Разноцветные разводы на клеенке, как тест Роршаха, складывались в фигуры, навевая различные ассоциациис книгой, с птицей, с пятном крови...
Я закрыла бутылку, поставила ее в холодильник и пошла в комнату. На экране компьютера, теперь уже черном, мелькали звездочки и четыре цифры московского времени. 13 часов 25 минут. Нажав «enter», я вернула на экран текст:
N. Кукушкинс
ПСИХОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА
Роман
На этот раз я справилась с волнением довольно легко. Водка успокоила меня и взбодрила. Чтобы не терять время, я, не читая пока, включила принтер, сунула в него бумагу и стала распечатывать текст десятым кеглем. Я заранее посмотрела — обе дискеты были полные, так что бумаги мне могло и не хватить. У Паши в столе я нашла только одну пачку, уже начатую.
Хорошо, что Кукушкинс был аккуратным парнем. Страницы у него были пронумерованы, пробелы между главами убраны.
Принтер жужжал, выбрасывая листы. Я стояла рядом и складывала их, проверяя на брак. На эту работу у меня ушел час. Бумаги чуть-чуть не хватило, пришлось сунуть принтеру четыре странички одного рассказа Дениса, обратной стороной. Потом я позаимствовала у Линника толстую картонную папку, положила туда пятый роман Кукушкинса «Психология творчества», папку убрала в сумку и с чистой совестью села за компьютер.
Для начала я пробежала текст глазами — сначала на первой дискете, а потом на второй. Как я и предполагала, здесь был не только роман. В конце второй дискеты я обнаружила прямое доказательство моего открытия. Не выдержав, я заплакала и вернулась к началу романа:
«Век мой кончается. Скоро начнется следующий. Я знаю, что кто бы ни встретил меня в его начале, я буду рад ему. Мне кажется, что все должно измениться. Ночь, день, солнце, я сам и кто-то еще. Но я знаю также, что никого не встречу; не увижу ночи, дня и солнца; не услышу кого-то еще. Я уйду с тем веком, который кончается...»
Это была небольшая вводная часть, написанная от лица главного героя. Дальше сразу шел непосредственно сюжет. Главный герой — известный художник — приходит к врачу-психотерапевту и, жалуясь на расстроенные нервы, начинает рассказ о своей жизни. Как это обычно бывает — с описания детства. Врач, увлекаясь его историей, вдруг обнаруживает в ней некоторые нюансы, очень похожие на те, что случались некогда в его собственной жизни. И тогда он перебивает пациента и рассказывает ему о своем детстве. Затем они расстаются, назначив день следующей встречи. И все то же самое. Рассказ пациента — рассказ врача. В какой-то момент оба рассказа сливаются в один, потом снова расходятся...
Здесь было все: любовные страдания, тайные желания и эротические видения; маленькие, но подлые поступки и нелепые длительные связи; незначительные, почему-то запавшие в память случаи; страшные сны; нравственное падение, отлично осознаваемое и тем более отвратительное; симпатии, антипатии и конфликты; поездки в другие города и страны...
Этот роман, хотя я и успела прочитать до прихода Паши всего сто пятнадцать страниц, немного отличался от прежних вещей Кукушкинса более динамичным ходом повествования. В историях обоих героев чувствовалась какая-то нервозность, нараставшая постепенно. Было ясно, что кульминация будет совершенно неожиданной и сильной.
Я сама почти дрожала от непонятного чувства, с каждой страницей волнуясь и переживая все больше. Точно так я воспринимала произведения Кукушкинса и раньше, с одной только разницей: сейчас я, возможно, была его первым читателем.
Мне уже хотелось есть, но оторваться от этого текста было невозможно. Если б не звонок в дверь, я так и просидела бы за компьютером не вставая, пока не дочитала бы роман до конца.
Прозвенел второй звонок и сразу третий. Вытащив дискету, я пошла открывать дверь.
***Зеркало в прихожей неприятно удивило меня. Я была в нем бледная, почти белая, с белыми губами и красными пятнами на скулах. Может, это сказалось волнение от чтения Кукушкинса, а может, сделала свое дело выпитая водка. Паша мог подумать обо мне бог знает что, если б он был более внимательным. Но он прошел в квартиру стремительно, взглянув на меня лишь мельком, и тут же начал выкладывать то, что узнал от Невзоровой. Мне это было уже неинтересно — просто отпала необходимость в ее информации, — но я слушала, так как мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями.
Вот что поведал мне Линник: он звонил в квартиру Невзоровой полчаса, пока не вышла соседка и не спросила его грозно, кто он такой и что тут вообще делает. Не успел Паша открыть рот, как соседка его узнала. Оказывается, она была страстной поклонницей авторской песни, Пашу слышала не раз и восхищалась его талантом, давно мечтала с ним познакомиться, а сейчас она просто не переживет, если он не соблаговолит зайти в ее квартиру и выпить чашечку кофе.
Паша соблаговолил. Соседка, напевая одну из его песен, радостно суетилась на кухне, варила кофе и резала что-то вкусно пахнущее; Паша тем временем набирал номер телефона Невзоровой. Раз, второй, пятый, десятый... Невзорова трубку не брала. Тогда у Паши родилась блестящая идея — через соседкину лоджию влезть в Людмилину квартиру. Соседка уж точно не смогла бы ему отказать. Так и получилось. Она лишь умоляла его сначала подкрепиться, а уж потом лезть через лоджию. Паша, как человек добрый, мольбам внял. Съев штук десять бутербродов с копченым мясом и ветчиной, выпив две чашки кофе, он надписал соседке тоненькую книжечку собственных стихов, которая вышла недавно и уже была у нее, и вышел на лоджию.
До Невзоровой отсюда было всего шага два. Или метр. А если считать в литрах... «Паша, не тяни», — сказала я, и он не стал считать расстояние от лоджии соседки до лоджии Невзоровой в литрах.
Соседка, осчастливленная, наверное, на всю жизнь появлением в ее квартире известного артиста и барда, суетясь и причитая, помогала ему. Иными словами, держала за ногу и не давала перебраться через перила. Пришлось Линнику соврать, что он опять проголодался, она помчалась доваривать борщ, и вот тогда-то он и перелез.
Хорошо, что было тепло и дверь на лоджию оказалась открыта. Войдя в комнату, Паша услышал ужасный храп, ориентируясь на него, пошел искать хозяйку и нашел — на кухне, в кресле с сексуально торчащей пружиной. В руке Невзоровой был зажат стакан, на столе стояла ополовиненная бутыль самогона, около стола — еще одна, совсем пустая. Для начала Паша решил налить и себе — немного, для порядка только. Бутылка прилипла к грязному столу, и он едва ее отодрал. Выпив сто граммов, он закрыл бутылку, спрятал ее и стал будить артистку.
