Татьяна Столбова - Смерть по сценарию
— Я тоже вчера об этом думала! — оживилась я. — Даже у Пети спрашивала, страдаю ли я раздвоений личности. Потому что сама никак не могу вспомнить, убивала или нет.
— И что ответил Петя?
— Петя ответил... Подожди, что ты там говорил насчет Кукушкинса? Ты полагаешь, что Кукушкинс — Денис?
Это предположение и поразило, и рассмешило, и ужаснуло меня. Мадам явно перестаралась. Получилось так, что она, сама того не желая, направила оперативника по ложному следу. Но как мне переубедить его? С чего начать? Судя по его виду и настроению, он решительно вознамерился выяснить, кто же на самом деле скрывается под псевдонимом Кукушкинс. Уж не подозревает ли он Кукушкинса во всех преступлениях?
С одной стороны, мне самой было страшно интересно узнать настоящую фамилию любимого писателя. А с другой стороны... Надо же искать убийцу. А Оникс Сахаров тратит время на посторонние дела...
Он рассуждал о чем-то, не спеша вышагивая рядом со мной и обходя все выбоины и трещины в асфальте с прибалтийской аккуратностью; я не слушала, занятая важной проблемой: сказать ему, что он ошибся адресом, или нет? А если я и скажу, разве он меня послушает? Усмехнется, как Миша, и ответит, что разберется во всем без меня... А то еще и прибавит-язвительно: «Какая ты умная!»
Я действительно была умная, потому что ничего говорить ему не стала. Мы дошли до метро и там распрощались. Оникс вернулся к автобусной остановке, а я поехала к Линнику. Он давно уже меня ждал...
Глава двадцать вторая
Линник торчал в окошке, обозревая улицу, и, когда увидел меня, замахал обеими руками. Давно мне так не радовались. Впрочем, если убийца — он, то в этом нет ничего странного. Жертва сама идет в руки, отчего ж не порадоваться?
И все же я сомневалась в виновности Паши. Во-первых, он чист и прямодушен; во-вторых, он — лучший друг Миши. А несмотря на обилие современных кинофильмов и литературных произведений с героями, предающими дружбу, я как-то не верила, что такое может случиться в действительности. По мне, чтобы предать, нужно прежде всего по определенным причинам подойти к этой крайней черте. А затем пережить столько, что впору собирать вещички и устраиваться на жительство в психиатрическую лечебницу. Потому что для нормального человека предательство — настоящее — не пройдет так просто. Оно будет мучить его беспрестанно, днем и ночью, в любом месте, и, разумеется, окружающие быстро заметят, что с ним творится что-то неладное.
Да, со дня гибели Миши я ни разу не видела Линника в его обычном легком настроении. Но это можно объяснить горечью утраты. Мы все с того дня немного не в себе. То шутим, то замолкаем и замыкаемся в себе, то страдаем... Чтобы постичь психологию настоящего преступника, надо знать, каким он был до совершения убийства, а не после. Такова моя теория. Еще раз повторю: я считаю, что предательство дает не мгновенный (в этом случае — дневной, недельный) срыв, а длительный, очень заметный со стороны. Что касается Паши, я в упор не помню, каким он был до. Я его, кажется, и не видела довольно долгое время. Разве что на студии, мельком.
Иначе говоря, к тому моменту, как я вызвала лифт, мне так и не удалось прийти к окончательному выводу — виновен Линник или нет? Но делать нечего. Надо рискнуть. Когда еще Денис починит свой компьютер!
Паша ждал меня на лестничной площадке у своей двери. Взгляд у него был открытый и прямой. Как все же хорошо, что люди не могут читать мысли друг друга. Вот прочитал бы он сейчас мои и выгнал бы меня к чертовой матери. А если виновен, так и кокнул бы сразу, без лишних разговоров.
Согласно своему плану, я немедленно сообщила Лин-нику о том, что только что рассталась с оперативником Сахаровым и он ждет моего звонка, чтобы узнать, какая информация содержится в добытых мной дискетах. Паша на это никак не отреагировал. Он был немного взволнован, но явно не по этому поводу.
— Мне звонила Невзорова, — сказал он, как только за мной закрылась дверь его квартиры.
— И что? — мрачно поинтересовалась я.
Вот уж Невзоровой в моем расследовании нет места. Я для себя решила, что она не могла задушить Веронику (сил бы не хватило), и с чувством глубокого удовлетворения забыла о ней. И вот теперь Линник напоминает...
— Несла какую-то околесицу. Кажется, пьяная была. Спрашивала, не знаю ли я, где ты.
— Что ты ей ответил?
— Ответил, что ты скоро должна прийти. Позвони ей, Тоня. По-моему, у нее есть для тебя информация.
— Какого рода?
— Откуда же я знаю? — удивился Линник. — Она мне ничего не сказала. Плакала только.
— В своем репертуаре... — пробурчала я, но Невзоровой решила все же позвонить. От меня не убудет. А вдруг она сообщит что-либо важное? У меня из головы не выходил тот ее образ, созданный гримерами и костюмерами... Ну вылитая Вероника. Надо бы узнать, были они знакомы или нет.
Я прошла следом за Пашей в комнату, взяла трубку радиотелефона и набрала номер Невзоровой.
Как и сказал Линник, она была пьяна в стельку. Язык заплетался так, что приходилось догадываться по слогам, какие слова она произносит. Смысл же ее речи заключался в следующем: некий тип, «злой мужчина», по выражению Людмилы, третирует ее уже не первый месяц, заставляя носить в разные издательства его прозаические опусы. Причем требует, чтобы она одевалась как «бомжиха в квадрате», что для Невзоровой просто невыносимо.
Для меня, например, было невыносимо ее слушать. Фантазия моя разыгралась. Я представила себе Невзорову а-ля Вероника у стола главного редактора «Кормы», подписывающую договор фамилией Жемалдинова за моего любимого Кукушкинса, и меня аж передернуло. Не хотелось верить, что Кукушкинс и есть тот самый «злой мужчина», тем не менее совпадение было странным. Я бы даже сказала, подозрительным.
Я приложила все усилия, чтобы вытянуть из Невзоровой фамилию этого типа, но все было тщетно. Она рыдала как белуга и уже ничего не говорила. Потом вообще бросила трубку.
В растерянности я оглянулась на Пашу. В этот момент я как-то забыла, что он тоже подозреваемый, и передала ему в подробностях то, что услышала от Людмилы.
— Поехали к ней! — решительно сказал он, вставая.
— Ни за что!
Мне ужасно не хотелось ехать. Прежде всего потому, что Невзорова, упимшись, сейчас наверняка уже спит и дверь мне не откроет. И я буду подпирать стенку с любовно выписанным на ней словом «б...», а проходящие мимо аборигены будут коситься на меня, на всякий случай запоминая мои приметы, и, возможно, даже вызовут милицию...
Все эти соображения я тут же изложила Паше, надеясь, что он передумает и, что типично для всякого почти мужчины, с тем же пылом будет уговаривать меня никуда не ехать.
Но Паша повел себя странно. С загадочной улыбкой он подошел к шкафу, открыл его, порылся в среднем огромном ящике и с видом фокусника вытащил оттуда какую-то тусклую железку.
— Что это такое? — с неприязнью спросила я.
— Отмычка! — торжественно объявил он.
Этого еще не хватало! Линник собрался взламывать дверь Невзоровой. Какая прелесть! Похоже, он стремится во что бы то ни стало попасть за решетку.
— Паша, ты когда-нибудь сидел в тюрьме?
— Нет, — ответил он и с любопытством посмотрел на меня. — А что?
— А то. Поинтересуйся у Дениса, хорошо ли там.
Подумав, он сказал:
— Меня никто не заметит. Я буду очень осторожен. А ты на стреме постоишь.
Никогда не стояла на стреме и, честно говоря, не испытывала большого желания попробовать. Кажется, в случае чего надо кричать «шуба!» или что-то в этом роде. Или свистеть...
Линник стоял передо мной и, помахивая отмычкой, ждал моего решения.
— Ну вот что, Паша, — сказала я. — Сделаем так. Отмычку ты оставляешь здесь. Меня тоже. Сам едешь к Невзоровой и трезвонишь ей в дверь, пока не проснется. Ну а потом допрашиваешь с пристрастием и выясняешь, что за «злой мужчина» ее третирует. А я пока просмотрю дискеты. Договорились?
Он пожал плечами, разочарованный:
— Договорились...
Положив отмычку в ящик, Паша включил компьютер и пошел в коридор одеваться. Я вышла его проводить.
— Тоня, если на дискетах что-то важное — распечатай. У меня принтер есть. Лазерный. Умеешь им пользоваться?
— Умею.
— Без меня не уходи. Я постараюсь справиться побыстрее.
Я смотрела, как он натягивает куртку на свою ладную спортивную фигуру, и думала: какое счастье, что Невзорова живет не на первом и не на втором этаже. А то Линник с его криминальными наклонностями точно полез бы к ней через окно.
— А это тебе зачем? — встревожилась я, увидев, что он засовывает в карман небольшой ломик.
— Это? — Он слегка смутился. — Вдруг дверь заклинит? Так бывает...
— Не заклинит.
Я взяла у него ломик и положила на тумбочку. Конечно, у меня не было уверенности в том, что он не найдет на улице что-нибудь подобное и не воспользуется в преступных целях, но делать было нечего. Приходилось рисковать. Другого помощника у меня нет, а время не терпит. Надо срочно устанавливать личность убийцы, пока он не грохнул кого-то еще.
