Вечный шах - Мария Владимировна Воронова
— А ее никто и не опрашивал, — заметил Дубов, — в материалах дела во всяком случае нет, иначе я бы обратил внимание.
— Так или иначе, но когда Борис Витальевич сначала с ней перемигнулся в институте, как когда-то с исчезнувшей подружкой, а вскоре подкараулил во дворе, сумела сложить два и два, но, бедная девочка, решила, что лучшая защита — это нападение. Напустилась на него, он ударил. Удача сопутствовала негодяю, удар оказался смертельным, но Смульский испугался, что крик девушки привлек чье-то внимание, мало ли, кто-то заметит номер машины или вообще узнает его в лицо, и ниточка потянется. Испугался, запаниковал и решил, что лучше сработать на опережение, самому преподнести наиболее выгодную для себя версию событий, чем трястись и ждать, когда вытащат за ушко да на солнышко.
— Вполне логично, — кивнул Дубов, — примем во внимание, что к тому времени Петровского уже не было в живых, он не поддерживал своего пациента, и психика Смульского наверняка находилась не в самом лучшем состоянии, отсюда и такой на первый взгляд странный поступок.
Гортензия Андреевна многозначительно кашлянула:
— Вы просто не видели, как он себя вел на суде. Нервы как канаты. По вашей теории, он нового доктора себе нашел?
— Может, и нашел, а вернее, успокоился, потому что процесс складывался для него вполне благоприятно. Свидетели поют как по нотам, чего волноваться-то?
— Кстати, о свидетелях, — продолжала учительница сурово, — директриса с теткой — стервы высшей пробы, им гадостей наговорить — одно удовольствие, но мадам Смульская выдавала не просто хулу, а расчетливую и продуманную ложь. Как вы думаете, Анатолий Иванович, зачем она это делала?
Дубов только фыркнул:
— Какая жена мужу алиби не составит?
— Так вот мне интересно, кого она, думала, покрывает? Неверного супруга или сумасшедшего убийцу?
Дубов только руками развел.
— Ладно, ребята, тайны женской души и правда вещь непостижимая, оставим Смульскую в покое. Но все равно не верится, что успешный врач рискнул всем — репутацией, работой и даже свободой — ради своего приятеля, у которого при этом явно тяжелое расстройство психики. Слыхала я, конечно, про комплекс бога, но думала, что он развивается только у хирургов. — Гортензия Андреевна подошла к зеркалу и стала прилаживать непокорный локон обратно к прическе. — Если все так, как вы говорите, то у этого Петровского тоже были серьезные проблемы с головой.
— Пока это только версия, в которую на удивление хорошо ложатся факты, — резюмировал Дубов, — сейчас ваша задача, дорогая Ирина Андреевна, вернуть дело на доследование, благо поводов к тому вагон и маленькая тележка. Ну а ваш покорный слуга встретится со своим товарищем, следователем по делу Кольцова, и изложит ему нашу любопытную теорию. Это будет мне стоить еще как минимум одного тяжелого утра, но чего не сделаешь ради торжества справедливости. А дальше будем наблюдать, держа руку на пульсе. Очень надеюсь, что мы спасем Иннокентия Михайловича, если он действительно невиновен. Во всяком случае, я приложу к этому все усилия.
Засмеявшись от удовольствия от хорошо выполненной работы, Ирина вдруг поняла, что страшно хочет есть. В напряженной беседе время пролетело незаметно, но до конца обеда осталось еще двадцать минут. За коктейлем она, конечно, не успеет, но надо выпить хотя бы чаю с сахаром, чтобы не грохнуться в обморок, когда будет объявлять о переводе дела на доследование. Интересно будет посмотреть на физиономию Смульского, когда она это объявит, и за реакцией Леночки, мадам Смульской, тоже надо последить. Действительно очень интересно, знала она о необычном хобби своего мужа и покрывала его ради репутации благополучной семейной женщины или все-таки считала себя женой хорошего, только слегка ветреного мужчины?
Сунув в банку с водой кипятильник, Ирина, чтобы показать Дубову, что она не хуже его умеет организовать свой служебный быт, расстелила на углу стола салфетку и достала подаренные коллегами чашки с блюдцами, из которых пила очень редко, а обычно давала напрокат для посиделок по случаю Нового года или Восьмого марта.
Дубов выскочил из кабинета, чтобы через секунду вернуться с пачкой вафель «Снежок». Ирина в принципе терпеть не могла их пронзительно-кислую белую начинку, но сейчас они пришлись очень кстати.
Все трое расслабились, как всегда бывает после мозгового штурма, когда ответ найден, а решение принято, жадно ели вафли и болтали о разной ерунде.
Вдруг в дверь постучали, и на пороге возник долговязый рыжий парень в вытертых добела джинсах и футболке с олимпийскими кольцами. Руки его были покрыты густой золотистой шерстью.
— Здрасте, — сказал парень, — моя фамилия Червоненко.
Ирина вдруг вспомнила, что червонный значит золотой, таким образом, фамилия подходит парню как нельзя лучше. Только после этого сообразила, что так зовут доктора — уклониста от дачи показаний. В принципе можно отпускать его на все четыре стороны, раз она возвращает дело на доследование, но Ирина еще не забыла утреннюю хамскую телефонограмму и возмутилась, что парень своим вторжением помешал ей доесть ее законную вафлю, поэтому завредничала и сказала, что доктор явился рановато, заседание начнется только в три.
— А я вас хотел спросить, — протянул парень, переминаясь с ноги на ногу, — вы же судья?
— Верно.
— Так я хотел уточнить, мне обязательно надо правду говорить?
— Естественно.
— Прямо всю-всю?
— Само собой.
— А можно сказать как бы правду, но не целиком? Не полностью?
Ирина засмеялась:
— А больного вы тоже осматриваете не полностью? Ногу только?
Доктор кивнул с преувеличенной серьезностью:
— Конечно. Я же травматолог. Нет, правда, товарищ судья, можно сказать все как было, но кое-что не сказать? Такое неважное совсем? Даже, можно считать, не относящееся к делу?
— Нет, нельзя.
Парень скривился:
— Так я и знал. Специально ведь операцию назначил на сегодня, чтобы алиби себе создать, но не прокатило.
— От правосудия не убежишь, имейте это в виду на будущее, молодой человек, — важно заметил Дубов.
— Да я уж понял, — Червоненко горестно вздохнул.
Ирине стало его
