Последняя почка Наполеона - Григорий Александрович Шепелев
Зал был, точно, битком. На сцене очень известный скрипач играл "Кампанеллу" под аккомпанемент фортепьяно. За роялем сидел столь же знаменитый маэстро. Светловолосая башка Аньки и Сонина голова, вовсе белокурая, отражали свет люстр на первом ряду. Анька озиралась по сторонам. Заметив в проходе Риту и Свету, она им радостно помахала. Соня им послала воздушные поцелуйчики.
– Пианист слабо держит темп, – заметила Света, с лицом, похожим на умное и с приложенным к щеке пальцем следя за происходящим на сцене, – в последнем такте произошёл особенный диссонанс. Ты это услышала, Рита?
– Да, разумеется. Кроме этого, соль диез во второй октаве просела на четверть тона.
Справа и слева вежливо попросили о соблюдении тишины. Отыграв, оба музыканта с поклоном приняли благодарность в виде аплодисментов, после чего каждый из них кратко поделился своими воспоминаниями о Ситковецком. Скрипач ушёл, пианист остался. Дама-конферансье с невообразимой причёской провозгласила:
– Генрик Венявский. Большой блестящий полонез для скрипки и фортепьяно. Солистка – Вера Саллей. За роялем – Дмитрий Башмиров!
Четыре последних слова, надо сказать, прозвучали в несколько раз торжественнее и громче, чем предпоследние три.
– Верка, Верка, Верка! – хором исправили эту несправедливость Рита, Света, Анька и Соня. Плюс к тому, ими была исправлена фонетическая ошибка конферансье, которая умудрилась звучно воткнуть в фамилию Верки лишнюю букву. Зал поддержал их рукоплесканиями, граничащими с овацией. Неплоха была Верка в концертном платье и с ослепительными заколками в волосах. Её было трудно узнать даже с инструментом. Занудливо пропищав какую-то чушь про гения скрипки, она взглянула на своего прославленного партнёра. Тот улыбнулся, кивнул, ударил по клавишам. Оглушительный полонез вверг Риту в растерянность. Наблюдая, как Верка рубит смычком, она прошептала:
– Это играет чёрт!
– Нет, это играет Верка, а никакой не чёрт, – возразила Света, – она этот полонез восемь лет назад исполняла именно так. Верка – молодец!
Зал был с ней согласен. Он наградил скрипачку овациями. Откланялась Верка высокомерно, как Яша Хейфиц. Её, а также и пианиста сменил на сцене струнный квартет. Он стал исполнять венгерскую музыку.
– Пошли пить, – предложила Рита. Света взглянула с недоумением. Указала на первый ряд.
– А эти две дуры?
– Дальше пускай сидят. Они к нам потом присоединятся. Завтра к Анфиске поедем все, вчетвером. И Верку возьмём.
Под венгерский танец ушли с концерта Рита и Света. И нажрались– таки две свиньи. Нажрались изрядно. Выйдя глубокой ночью из кабака на Страстном бульваре, побрели прочь две наглые дуры и лесбиянки. И до сих пор бредут. И пускай. Не трогайте их. Тогда, может быть, они вас не тронут. Но если вдруг они к вам пристанут – скажите им, что вы знаете меня. Они испугаются. Уверяю. Я ведь про них могу ещё что угодно выдумать.
Эпилог
Сожжённое письмо Николая Васильевича Гоголя к Хомяковой
Дорогой друг мой! Сударыня! Рад приветствовать вас письмом в вашем новом доме, в который вы, как я слышал, благополучно вселились. Также я рад был узнать при давешней моей встрече с Анной Андреевной, что ваш муж оправился от простуды. В развитие моих недавно опубликованных писем о месте женщины в обществе и о месте в нашей жизни болезней, а также о моём взгляде на католичество, я хочу вам всё-таки рассказать о том, что произошло со мною семь лет назад в Италии, когда был ещё жив, хоть и нездоров, мой великий тёзка, с которым я милостию Божией был знаком. За год до того, как мы познакомились, я имел огромное счастье почти весь вечер беседовать с его первой женой, сеньорой Антонией, на концерте которой я был в Неаполе. Ведь она, как вы, вероятно, знаете, оперная певица. После кончины великого музыканта я имел столь же длительный разговор с его последней возлюбленной, имя коей смею здесь называть потому, что она дала мне на это право – с блистательнейшей сеньорой Франческой Кьянти. Рассказы двух этих дам об их изумительном скрипаче были весьма схожи и с одинаковой частотой прерывались ручьями слёз, хотя сеньора Антония уверяла, что ненавидит его, как Дьявола, а сеньора Франческа, наоборот, клялась, что любит, как Бога, и, несомненно, будет любить всю вечность.
Я верю им, потому что слышал его игру в Миланском театре. Мне, как известно, довелось жить в Милане три с лишним месяца. Там я, к слову, и познакомился с замечательным живописцем Ивановым, полотно которого «Явление Христа народу» до сей поры не завершено. Но я отвлекаюсь. Друг мой! Я мог описывать Днепр при тихой погоде. Я мог описывать необъятную тишину украинской ночи с волшебным трепетом звёзд её – тишину, присасывающуюся к сердцу, как взгляд любимой. Я мог описывать женскую красоту, лишающую рассудка. Но я не знаю, как описать игру Паганини. Скажу лишь, что от неё шевелились волосы, как от ветра, и что когда скрипка Гварнери пела женскими голосами – мне не хотелось жить, ибо я впервые почувствовал и душой и телом, как невообразимо то, что ждёт нас за гробом. Клянусь вам – вечность вперила в меня огромные свои очи, и моё сердце рвалось от немого крика: "Господь! Мне незачем будет жить, если отвернёшься!" После того, как скрипка умолкла, никто не смог поднять рук, чтоб зааплодировать. Все молчали. Страшная неподвижность и тишина продлились минуту. Что делал он? Он стоял на сцене и не смотрел на окаменевшую публику. Он подстраивал свою скрипку. Потом театр задрожал от невероятных оваций и криков "Браво!"
Мы познакомились в тот же вечер. Но обо всём – по порядку. Сперва хочу привести самое начало главы семнадцатой книги Откровений святого апостола Иоанна. Вы догадаетесь, для чего. Оно звучит так:
"И пришёл один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и, говоря со мною, сказал мне: «Подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих. С нею блудодействовали цари земные, и вином её блудодеяния упивались живущие на Земле.» И повёл меня в духе в пустыню. И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её. и на челе её написано имя: «тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.» Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и видя её, дивился удивлением великим.»
Сударыня! Именно эти строки я прочёл наизусть
