Александр Смирнов - Раб и Царь
Дима.
Выходит тебя свои так наказали? — спросил он хозяина.
А тебя разве чужие?
Дима задумался.
Разве разберёшь, где свои, где чужие? Скорее всего, я сам себя так наказал. Так наказал, что за решёткой очутился, а когда вернулся, нет ни дома, ни своих, ни чужих.
Ибрагим налил ещё вина.
Свои и чужие везде есть. Жил я дома, так там все чужие оказались, из тех, кто выжили, конечно. Приехал сюда, а здесь своих нашёл. Взять хоть Петровича. Какое ему дело до меня? А он пожалел, устроиться на новом месте помог. Или Махмуд, — Ибрагим кивнул головой на дверь. — Он за меня кому хочешь глотку перегрызёт.
Это он потому, чтобы голова ему, а не другому досталась.
Чего, чего? — не понял Ибрагим. — Это Махмуд-то? — Да я его от смерти спас. Он мне, как брат.
Этот брат смерти твоей и хочет. Только боится. Понимает, что со своей дурной головой, совсем пропадёт. Вот за твою и цепляется. А подвернётся случай, найдётся голова поумнее, так он тебя сдаст со всеми потрохами.
Что ты мелишь, Дима? У тебя совсем крыша съехала?
Это у твоего Махмуда съехала. Вот мы сейчас разговариваем с тобой, а твой, так называемый брат обсуждает, как тебя убить. Только у него ничего не получится. Он по глупости своей и жадности убьёт не тебя, а себя.
Твоё счастье, Дима, что ты мой гость, а то бы взял тебя бы за шиворот, да и вышвырнул отсюда.
Но ты меня не вышвырнешь, ты меня сейчас спать отправишь.
Вот это правильно. Тебе только спать и осталось. Видно, с голодухи тебе так в голову шарахнуло, что сам не понимаешь, что несёшь. Иди в кладовку. — Ибрагим указал рукой на дверь. — Там коробки картонные, они мягкие. Проспись, а завтра я тебе подберу, что-нибудь получше для ночлега.
Дима ушёл, а Ибрагим остался наедине с бутылкой вина.
Видно день этот был каким-то пьяным. Ни только Ибрагим и Дима выпивали в тот вечер. Махмуд, накрыв на стол для гостя своего хозяина, тоже сел за стол с выпивкой только не с хозяином, а с его конкурентом по рынку — Рябым.
Хороший ты парень, Махмуд, — говорил Рябой, наливая вино своему гостю, — только хозяина ты себе выбрал плохого.
Это почему же?
Сам рассуди. Если бы ты был у себя дома, тогда всё в порядке, но ты же не у себя дома? Ты в России. Сам понимаешь, какой бы золотой не был бы Ибрагим — верха его здесь не будет. А раз так, то и тебе с ним кранты.
Почему кранты? — не понимал Махмуд.
Потому, что на рынке должен быть один хозяин, а не несколько. Это уже не рынок, а беспредел получится.
Разве нельзя всем мирно торговать?
Тёмный ты человек, Махмуд. Это у вас в горах можно всем мирно торговать, а здесь Россия. Здесь везде должен быть кто-то главный, а Ибрагим не хочет подчиниться нашему закону.
Просто Ибрагим привык жить по другим законам.
Вот как бы ты посмотрел, если бы мы русские приехали к вам и стали устанавливать свои законы?
Мы по своим законам хотим жить, — понимающе, кивнул головой Махмуд.
Вот видишь, и ты это понимаешь, а хозяин твой понять это не может. А раз он таких простых вещей не способен понять, значит, ты так и будешь у него на побегушках бегать. И ровным счётом, ничего не выбегаешь. Работай на меня, — неожиданно предложил Рябой, — из шестёрок начальником тебя сделаю.
При этих словах как-то непроизвольно спина у Махмуда выпрямилась и грудь расправилась. Это не осталось незамеченным со стороны Рябого.
Ты, что, думаешь у меня один только этот рынок? — он показал Махмуду три пальца. — Ещё три имеется. Управляющих не хватает. Работай на меня — управляющим сделаю. Будешь на этом рынке старшим.
От этих слов у Махмуда перехватило дыхание.
А Ибрагима куда? — только и смог выговорить он.
Рябой очень выразительно провёл пальцем по горлу.
Кранты? — спросил он Рябого.
Ну, а что ж ещё?
Неожиданно спина Махмуда снова сгорбилась.
Нет, я не могу этого сделать, — решительно сказал он. — Ибрагим мне жизнь спас.
Тебе Аллах жизнь спас, а Ибрагим тебя своим рабом сделал. Скажи, он предлагал тебе быть управляющим?
Каким управляющим? У него не только рынков, а торговых палаток то всего несколько штук есть.
А я тебе про что?
Значит, я должен ему кранты сделать? — задумчиво переспросил Махмуд.
Рябой понял, что немного переборщил. Слишком много он хотел получить за один раз.
Ничего ты не понял, — вдруг сказал он собеседнику. — Кранты это я так, к слову сказал. Ты просто поговори с Ибрагимом, убеди его домой уехать, а мы с тобой здесь останемся — вот и все кранты.
И всё? — радостно воскликнул Махмуд.
И всё. А ты что думал?
А я-то думал, что кранты, это значит зарезать надо.
У вас одно на уме, лишь бы зарезать кого. Не надо никого резать. Наоборот. Возьми бутылку хорошего вина, посиди с ним и убеди его ехать домой. Вот и всё.
Это можно!
Обожди, я тебе отличного вина дам. Ты такого ещё никогда не пил. Очень дорогое, но для друзей ничего не жалко. Посиди, я сейчас принесу.
Рябой встал и вышел в соседнюю комнату, а Махмуд остался сидеть один, удивляясь, что так неправильно понял значение слова 'кранты'.
В соседней комнате Рябой достал из шкафа бутылку, аккуратно открыл пробку, и, вытащив откуда-то небольшой флакончик, вылил его содержимое в вино.
Кранты так кранты, — цинично сказал он сам себе, — и закрыл бутылку пробкой. Причём так аккуратно, что и догадаться было нельзя, что её открывали.
Войдя в комнату, где ждал его Махмуд, Рябой торжественно поднял вверх бутылку и провозгласил:
Ура! Насилу нашёл! Последняя осталась. Бери и беги к своему Ибрагиму.
Он подал бутылку Махмуду.
Иди к нему, выпей с ним и скажи ему то, о чём мы с тобой говорили, понял?
Понял, — радостно ответил Махмуд.
Чего же ты ждёшь? Иди же! Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. — Рябой всунул в руки Махмуду бутылку, и выпроводил его за дверь.
Придя на рынок в свою коморку, Махмуд сел на кровать и стал разглядывать медали, которые были нарисованы на этикетке.
'Интересно, какое оно на вкус?' — подумал он.
Открыв бутылку, Махмуд сделал небольшой глоток.
'Вот уж хрен ему! Сам выпью, а для него и попроще чего-нибудь найду'.
Он достал стакан, налил его доверху и с наслаждением выпил.
Напиток богов.
Не успел он так подумать, как услышал крик хозяина:
Махмуд, где тебя черти носят?
Махмуд схватил непочатую бутылку обыкновенного портвейна и побежал к шефу.
Войдя к нему, он застал своего хозяина изрядно выпившем и в расстроенных чувствах.
О! Что это у тебя? — спросил он, глядя на бутылку. — Портвейн? Тьфу, какая гадость. Впрочем, чёрт с ним. Открывай. У меня всё равно всё кончилось.
Махмуду дважды повторять не пришлось. Он открыл свой портвейн и налил себе и хозяину.
Давай, Махмуд, брат мой, выпьем за нашу родину! Чужие мы здесь с тобой. Представляешь, пришёл ко мне русский, я его накормил, напоил, а он мне вместо спасибо, гадости про моего брата говорить стал.
Про какого брата?
Про тебя, дорогой. — Ибрагим ласково потрепал Махмуда по голове.
Махмуд даже не придал значение тому, что русский говорил про него какие-то гадости. Он был поражён, что разговор сам ложился в то русло, которое ему следовало задать.
Такой тост надо выпить стоя и до дна, — уточнил Ибрагим.
Они оба встали и залпом осушили стаканы.
Тьфу, дрянь какая, — выругался Ибрагим, — они и вина то настоящего сделать не могут!
Вылить? — услужливо спросил Махмуд.
Наливай, коль принёс.
Махмуд начал наливать. Лицо его внезапно побелело, он схватился за горло и рухнул прямо на стол.
Что бы ни предпринимал Ибрагим, для спасения своего 'брата' — всё было бесполезно. Вызывать врачей он не стал, так как: во-первых спасти они его уже не могли, а во-вторых неприятности, которые могли быть в связи со смертью нелегала, были бы очень большие.
Когда Дима проснулся, Махмуд был уже похоронен на кладбище в чьей то могиле, а Ибрагим сидел в своей коморке совершенно пьяный и поминал своего товарища.
А-а, это ты, русский? — еле-еле выговорил он, когда увидел вошедшего Диму.
Ты что же, так со вчерашнего вечера из-за стола и не выходил?
Выходил, дорогой. Со вчерашнего вечера много дел произошло. Помнишь парня, который привёл тебя ко мне? Ты ещё кучу гадостей про него наговорил. Так вот он умер.
О, Господи! — Дима перекрестился.
Выпей за него, — Ибрагим протянул ему полный стакан.
Дима выпил и поставил стакан на стол.
Только больше ничего не говори, — продолжил Ибрагим. — Как видишь, твоя болтовня оказалась полным бредом. Никто не хотел меня убить, и никто не завидовал.
Однако он умер, — попробовал оправдаться Дима.
