Дик Фрэнсис - По рукоять в опасности
— Нет, — возразил я Тобиасу, — вовсе нет.
— Не надо притворяться. Да и еще раз да. — Тобиас указал в мою сторону своей зубочисткой. — Готов держать пари, что не кто иной, как Оливер Грантчестер надоумил миссис Бенчмарк предложить Алу перемирие и заманить его в этот злополучный сад. И пусть в данный момент Грантчестер находится в тюрьме, но рано или поздно он выйдет оттуда, а он, вероятно, знает, как пользоваться этим списком, который мы никак не можем расшифровать. И, может быть, Грантчестер уже объяснил миссис Бенчмарк, что ей следует высмотреть в этом списке, поэтому показывать ей список ни в коем случае нельзя.
Настало гнетущее молчание. Пэтси медленно встала.
— Оливер Грантчестер обманул меня, — сказала она. — Вы правы. Нелегко признаваться в этом. — Ей трудно было говорить. — Я ничего не знала об этом списке, пока Оливер не спросил о нем Александра. Можете не показывать его мне. Я не хочу его видеть. — Пэтси посмотрела мне в глаза. — Мне очень жаль. Прости меня.
Я тоже встал. Наклоном головы Пэтси простилась с присутствующими и вышла.
* * *В конце этого дня, не давшего никаких результатов, кроме полного разочарования, я вернулся в Лондон, где в доме на Чесхэм-плэйс меня принял дядя Роберт. В беседе за кружкой пива я рассказал Самому о том, как три умных головы в течение двух полных рабочих дней пытались расшифровать список банковских счетов Нормана Кворна и потерпели неудачу.
— Ничего, может, завтра им повезет, — ободряюще сказал дядя Роберт.
— Нет. Они отказались продолжать эти бесполезные поиски. У них ведь есть и другие важные дела.
— Не расстраивайся, Ал. Ты сделал все, что мог. Я сидел, наклонясь вперед и опершись локтями
на колени, и держал кружку обеими руками, стараясь ничем не выдать своего паршивого самочувствия. Слово за слово, очередь дошла до визита Пэтси в банк. Я сказал Самому, что Пэтси стало ясно намерение Грантчестера ограбить пивоваренный завод.
— Однако между Грантчестером и Норманом Кворном возникли нелады. Миллионы исчезли безвозвратно. Хорошо, что Айвэн гак и не узнал об этом. Некоторое время мы оба молчали. Потом Сам спросил:
— Ал, что ты делал в госпитале? Пэтси не захотела ответить, когда я спросил ее об этом.
— Что делал? Да как вам сказать? В основном спал.
— Ал!
— Ну, так и быть... Это Грантчестер послал бандитов ко мне в Шотландию. Он думал, что вы отдали мне на хранение «Золотой кубок короля Альфреда». Однако бандитам он не сказал, что именно они должны искать, боялся, наверное, как бы они сами не украли кубок, поняв, какая это ценность. Что было дальше, вы знаете. А когда Грантчестер узнал, что этот проклятый список, оказавшийся бесполезным, у меня, то позвал тех же самых бандитов, чтобы они «убедили» меня отдать список их хозяину, но я не послушался их — или его — и не сделал этого.
Дядя Роберт смотрел на меня, пораженный.
— У меня повреждено несколько ребер — трещины. А Грантчестер сейчас в тюремной больнице. В конце концов, между мной и Пэтси вполне возможен мир. Делить нам нечего. Ох, дядя, вы опять спаиваете меня...
* * *Сначала мы с матерью ужинали, а потом играли в скрабл. Выиграла мать.
Ложась спать, я принял таблетку и крепко проспал несколько часов. Утром меня удивила встреча на лестнице с Кейтом Роббистоном, пока я слонялся по дому, не зная, чем заняться в ожидании завтрака.
— Можно вас на минутку? — сказал он, увлекая меня за собой в опустевший кабинет Айвэна. — Ваш дядя и ваша матушка беспокоятся из-за вас.
— Почему? — спросил я.
— Ваша матушка говорит, что выиграла у вас в скрабл, а дядя утверждает, что вы не говорите ему всей правды, что-то скрываете от него. — Доктор рассматривал мое лицо, отеки и синяки на котором пошли на убыль, хотя от усталости оно приобрело землистый оттенок. — Вы ничего не сказали ни своей матери, ни дяде об ожогах.
— Зачем волновать их еще больше?
— Так где же эти ожоги?
Я скинул рубашку, а доктор снял с меня повязки. Его молчание показалось мне зловещим.
— Врачи заверили меня, что никаких признаков инфекции нет и я скоро приду в норму, — первым заговорил я.
— Да, пожалуй.
Узнав, в какой больнице я лежал, Кейт Роббистон по телефону Айвэна позвонил доброй бабушке, которая меня лечила. Он долго молча слушал ее, все время глядя на меня, и его пристальный взгляд постепенно становился все мрачнее.
— Благодарю вас, — наконец сказал он. — Очень вам признателен.
— Ничего не говорите матери, — взмолился я. — Зачем ей новые огорчения сразу после смерти Айвэна?
— Хорошо. Согласен с вами.
Доктор Роббистон сказал, что не станет трогать искусственную кожу, приживляемую к моей собственной, и снова забинтовал поврежденные места от подмышек до лодыжек. — В больнице вам сделали несколько инъекций морфина, — сказал он. — И в тех таблетках, что дал вам я, тоже содержится морфин.
— То-то я смотрю, они такие сильные.
— Вы можете приобрести пагубную привычку к наркотикам, Ал. Не вижу в этом ничего веселого.
— Этим я займусь как-нибудь позднее.
Он дал мне таблеток, которых должно было хватить на четыре дня, и я искренне поблагодарил его за оказанную помощь.
— Не злоупотребляйте ими и имейте в виду: езда на автомобиле ухудшает ваше состояние.
* * *Я позвонил Тобиасу в офис и не застал его там. Мне сказали, что он уехал куда-то на уик-энд.
— Но сегодня ведь еще только четверг, — возразил я.
Мистер Толлрайт вернется, вероятно, в понедельник, невозмутимо ответили мне.
Черт бы его побрал, подумал я.
Маргарет тоже на месте не оказалось.
Важная банковская персона оставила для меня сообщение: «Все расходы, связанные со скачками на приз „Золотой кубок короля Альфреда“, будут оплачены банком, тесно сотрудничающим с миссис Бенчмарк, которая в настоящее время занята организацией и устройством всего необходимого».
Молодчина Пэтси! Важная персона уже успела стать воском в ее руках.
Утро прошло спокойно, а после полудня я поехал в Ламборн и прикатил туда в самый разгар вечерних дел.
Эмили — в столь привычной для нее обстановке — уверенно расхаживала по двору в своих жокейских бриджах, стройная и деловитая, раздающая инструкции конюхам и жокеям, похлопывающая лошадей по шее и крупу и протягивающая им угощение. Глядя на Эмили в такие минуты, всякий увидел бы, как любит она этих сильных, красивых животных с гладкой, лоснящейся шерстью. А лошади в ответ ласково терлись о ее руку головами.
Некоторое время я наблюдал за Эмили, прежде чем она почувствовала мое присутствие. Я еще раз до глубины души осознал, как нераздельно принадлежит Эмили этому миру и как счастлива она, что живет такой жизнью.
Я еще сидел в машине Айвэна, когда во двор въехал передвижной денник и из него стали выводить Гольден-Мальта.
Он появился из денника, дрожа от возбуждения и осторожно опуская копыта на мостки, по которым сходил вниз, как будто искал надежной опоры, пока длился весь этот спуск. Но не успел он ступить на твердую землю, как все его движения стали плавными и грациозными, пружинистыми, и его каштановая гладкая шерсть огнем загорелась в лучах вечернего солнца. С каким высокомерием великолепного породистого животного вскидывал он голову!
Я не мог оставаться равнодушным при виде Гольден-Мальта. Дважды пришлось мне уводить его, чтобы спрятать от чужих алчных глаз в никому не известном месте, и он доверялся мне. Глядя на его блистательное возвращение домой, я просто не понимал, как осмелился на такое...
Эмили подошла ко мне, когда я выбрался из машины. Мы вместе наблюдали, как Гольден-Мальта несколько раз провели по периметру двора, чтобы избавить от напряжения в ногах после путешествия в деннике на колесах. — Он великолепен! — сказал я, не в силах оторвать глаз от этого надменного красавца.
Эмили кивнула:
— Небольшая перемена обстановки пошла ему на пользу.
— А как насчет субботы?
— Он не захочет опозориться. — Эти слова прозвучали рассудительно, но я уловил в голосе Эмили сдерживаемый трепет тренера, который предвидит возможность победы в больших скачках и предвкушает наслаждение триумфом.
Мы вошли в дом. У Эмили не оказалось сил даже на такое обычное дело, как приготовить ужин. Не было сил на это и у меня.
Мы довольствовались тем, что съели хлеб с сыром.
В десять часов она — по заведенному порядку, ставшему для нее привычкой, — отправилась проверить, все ли ее предписания выполнены. Я вышел следом за Эмили и стоял, сам не зная зачем, во дворе, глядя на звезды и взошедшую над горизонтом луну.
— Эм, — сказал я, когда она снова подошла ко мне, — не одолжишь ли ты мне какую-нибудь лошадь?
— Какую еще лошадь? — удивленно спросила она.
— Любую.
— Но... зачем?
— Я хочу... — Как объяснить ей, чего я хотел? — Прокатиться в Дауне... побыть в одиночестве.
