Александр Бондарь - Альфонс
— Мой дедушка, — рассказывала Елена, — работал в ЧК всю жизнь. Когда началась революция, он был сапожником. Это сейчас демократы брешут, что хорошо при царе жили. А дедушка говорил — плохо. Антесемитизм страшный. Дедушка хотел в Москву или в Санкт-Петербург, а ему не давали. Черта оседлости. Думал в православие перейти, но боялся соседей. Ещё, говорил, подкараулят ночью… Ну её, с Москвой. У них, в этом городе был случай: еврея одного православного хасиды местные, бритвой… А потом — суд. Их оправдали — все газеты были за хасидов…
Анаконда залпом опрокинула полстакана.
— Как только революция началась, дедушка — сразу в Москву. В ЧК пошёл. Говорит им, хочу уничтожать врагов трудового народа. Это сейчас, — она налила ещё полстакана, — брешут демократы, что ЧК невинных людей убивала… Врагов было полно. На каждом шагу — враг. Дедушка говорил — счастливое время. Получил кожанку и наган. И каждый день — человек по пятнадцать-двадцать. Дедушка очень любил в рот из пистолета. Это он при мне болтал друзьям своим, когда в упад нажирался. Много раз болтал. Говорит, любил, чтобы юноши были — длинноногие, стройные, голубоглазые, высокие, блондины чтобы… Говорит, вкладываю пистолет в рот, а сам чувствую — в штанах шевелится. Один раз попробовал: одной рукой за пистолет, а другой — в штаны… Здорово, говорит! Засекли один раз. Взыскание сделали. Недостойно, сказали, ведёшь себя для бойца революции. Попросили, чтобы больше не делал так.
Опрокинув стакан, Анаконда захрустела его огурцом. Потом перевела дух. И продолжала опять.
— А когда закончилась революция, дедушке скучно стало. Он застрелиться хотел, но не решился. Повесился тогда. Верёвка не выдержала. А потом ему говорят: надо товарища Троцкого и генеральные, Сталин нам не годится. Дедушка так обрадовался… Даже пить бросил, побрился, помыл голову и костюм новый купил. Ему дали наган. Дедушка должен был председателя горкома грохнуть. Но тут кто-то донёс. В самый последний момент… — Анаконда приподняла стакан и сделала несколько глотков. Сунула в рот огурец. — К дедушке пришли ночью. Увезли в воронке. В НКВД ему половину зубов выбили. Иголки горячие загоняли под ногти. Яйца табуреткой отдавливали. Дедушка им всех своих перечислил. Кого знал. А заодно — соседей и родственников. Ему повезло тогда. Двадцать пять дали. А остальным: через одного — расстрел. Дедушка просидел на Севере до пятьдесят шестого, пока Хрущёв не освободил. Реабилитировали, как незаконно репрессированного… Когда его хоронили, ордена несли на подушечках, — она сладко заулыбалась, — речи читали, пионеры отдавали салют, улицу назвали дедушкиным именем… Сейчас переименовать хотят. Демократы… — Максимова выругалась по мужски и с такой неподдельной искренней злобой, что Андрей испытал к ней даже какое-то уважение. Хотя весь остальной рассказ вызвал только мурашки.
Максимова допила водку и начала оседать. Язык её как то резко сделался заплетающимся. Максимовой, явно хотелось рассказать что-то ещё из своего архива, но она сама уже не знала — что. Водка вылилась мимо тарелки на скатерть, огурец полетел вниз. Спустя пару минут Анаконда уже сладко дремала, расположившись между стульями.
Газель видела, что услышанное произвело на Андрея неслабое впечатление.
— Мы это всё в сто первый раз послушали. — Спокойно сказала она. — Лена слишком быстро пила. Обычно Анаконда наша успевает рассказать ещё, как дед этот мертвецов трахал и как пробовал мертвечину есть. — Газель отхлебнула кофе и повертела в пальцах пирожное.
И тут взгляды всех обратились опять к Масксимовой. Анаконда неподвижно лежала на полу, а вокруг неё расплывалась теперь неприятно пахнущее пятно.
— Безобразие. — Громко сказала Диана. — Настя, тварь! Где ты, скотина, шляешься?
Настя появилась, не глядя ни на кого.
— Унеси это. — Приказала Диана, ткнув указательным пальцем.
То, что последовало дальше, заставило Андрея сморщиться. Ничего более позорного, ничего более унизительного для женщины-самки видеть ему не приходилось. Настя, тяжело упираясь, волочила безжизненную Анаконду за ноги — так, как если бы та была вещью, предметом. Андрей подумал, что, вот, сейчас Настя, пожалуй, сполна расчиталась с Максимовой за вчерашнее.
Газель ласково и очень-очень осторожно потрогала Андрея за ногу, поползла вверх.
— Ты знаешь, что когда женщина хочет мужчину, она потеет?
Газель вытерла пальцами лоб, потом медленно облизнула губы. Андрей поёжился.
Пошли. — Тихо сказала Газель. Почти прошептала.
Андрей покорно поднялся.
— Знаешь, некоторые люди брезгуют целоваться. Они говорят, что неприятно брать в рот чью-то слюну. — Газель разговаривала, когда они поднимались наверх. — Я не понимаю таких людей. Очень люблю слюну. У каждого человека — свой вкус, и это — вкус его слюны.
Андрей осторожно и с интересом посмотрел на Газель.
У меня есть большая коллекция.
Газель толкнула дверь и первой вошла в комнату.
— Пузырьки. В каждом — слюна мужчины или женщины. Всех, с кем я когда-то спала. — Она сентиментально пожала плечами. — С человеком когда-нибудь расстаёшься… А потом хочется вспомнить его. Пузырьки эти я замораживаю. Хранятся они долго. Иногда открываю коллекцию… Полижу кого-нибудь.
Газель достала из сумочки пузырёк.
— Пожалуйста, Андрей. Сделай немножко.
Андрей внимательно смотрел ей в глаза, потом также внимательно — на пузырёк. Он вдруг почувствовал тошноту: представилось, как спустя много лет стареющая Газель станет надлизывать пузырёк с его замороженной… Андрей быстро взял шклянку. Несколько раз сплюнул. Потом отодвинул пузырёк в сторону — чтобы на глаза не попадался. И тут он увидел свёрток, который Газель достала из сумочки. Она развернула всё и положила на кровать. Это была школьная форма. Девчоночья.
Газель скромно улыбнулась и облизнула губы.
— Я хочу, чтобы ты это надел. — Сказала она.
Андрей отошёл назад.
— Зачем?
— Ты не хочешь?
…Не хочет? Андрей вспомнил пачку купюр, которую сегодня утром ему дала Надя. Сколько там было?.. Андрей ещё раз оглядел наряд… Конечно, он хочет. Деньги дают благополучие, сытость, независимость, власть над себе подобными… Хочет, конечно.
Андрей натянул колготки, пролез в платье. Газель помогла ему завязать фартук. Потом отошла назад. Придирчиво оглядела.
— Красавица ты моя… Можно, я буду называть тебя Светой?
Конечно, можно.
Газель достала из сумочки помаду, тушь, гель и ещё что-то. Полчаса у неё заняло на всё. Газель больше не интересовалась мнением Андрея насчёт происходящего. Перед собой она видела только куклу.
Газель, когда закончила, взяла зеркальце и дала Андрею полюбоваться. Тот не узнал себя: на кровати сидела густонакрашенная девчонка, на морде у которой ясно читалось: сейчас ей займутся. Газель облизала губы.
— Светочка. — Прошептала она, наклонившись. — Хорошая моя.
Андрей закрыл глаза.
Когда всё кончилось, Андрей приподнялся.
— Можно мне переодеться? — Спросил он спокойно.
— Подожди. — Газель аккуратно погладила Андрея по руке. — Подожди, Светочка. Подожди, мой котёночек.
Дверь открылась. Андрей увидел Настю. Та остановилась, оглядела его. Губы Насти искривила жёсткая злая усмешка. Андрей поперхнулся от ярости. Настя почувствовала это. Она усмехнулась.
— Дверью ошиблась. — Бросила Настя, выходя.
— Скотина подлая. — Это подала голос Газель. — Другой раз ошибёшься — мордой по полу проедешься.
Настя не ответила, тихо вышла. Андрею стало чуть легче. Он ждал, когда разрешат, наконец, переодеться. «А почему Света? — Вдруг подумал он. — Не Таня. Не Лена… Наверное, старая Газелина подружка. Вместе в школе учились. Газель хотела её, но стыдилась признаться, что лесбиянка. Скорей всего, так и было.»
— Света — это кто? — Спросил Андрей, вдруг, сам не зная зачем.
Он, обернувшись, увидел, как Газель заулыбалась стеснительно — так, словно её поймали на чём-то глубоко интимном.
— Света — это я. — Сказала Газель тихонько. — Я сама.
Андрей продолжал, не понимая, смотреть на неё. И Газель-Света начала объяснять:
— Видишь ли, я всегда считала, что очень сексуальна. И у меня была фантазия — переспать с самой собою. Странная фантазия, правда? В школе ещё я любила одеваться по сексуальнее или раздеваться совсем, а потом смотреть на себя в зеркало. Как тот мальчик, Нарцисс. Читал про него?
Андрей покачал головой.
— Есть такая книжка. Называется «Метаморфозы». Её написал Овидий, древний римлянин. Там несколько разных историй. Одна — про Нарцисса. Он был очень красивый. Многие девочки и многие мальчики хотели Нарцисса. Но тот был гордый. Считал, что никто из них не достоин. Одна богиня влюбилась в этого красавчика. Но Нарцисс её тоже отверг. Тогда богиня сказала: «И ты полюбишь того, кто отвергнет твою любовь». Так и случилось. Нарцисс увидел своё отражение в речке. Сначала не понял, что это — он сам. Признался в любви красивому мальчику. Хотел его поцеловать… и поцеловал воду. От горя Нарцисс умер. А богиня превратила его в цветок, который так и называется — нарцисс… Я тоже, как он. Всегда мечтала встретить девочку — копия похожую на меня… и переспать с ней. Вот.
