Вера Клаусова - Страх. Детектив на один вечер
– Это мои мечты. Я сожгла их.
Голос Вероники раздался совершенно явственно, и только тут я увидел, что она сидит на земле у моих ног. Теперь она казалось совсем маленькой, уставшей и бледной, изорванное красное платье висело лохмотьями. Я перевел взгляд обратно на кучку пепла и заметил, что из-под чадящих остатков виден край красной шелковой ленточки. Вероника перехватила мой взгляд и кивнула:
– Да, мои туфельки я тоже сожгла. Теперь я свободна, могу идти, куда хочу, и ничего не носить с собой.
Я протянул к ней руку, собираясь утешить, но она исчезла. Я встал на догоревшее кострище и затоптал пепел в землю. Вероники не было, но ее голос звучал в моей голове как колокол:
– Забудь обо всем и ступай за мной…
Когда я пробудился, эти слова звучали где-то глубоко в подсознании. Я встретился глазами с ее взглядом со стены. Мне показалось, что она снова улыбнулась и даже слегка встряхнула волосами, но когда я привстал на локте, чтобы приглядеться, чудо исчезло, и Вероника словно бы сказала: «Ты же взрослый человек и понимаешь, что нарисованная девушка не может ни двигаться, ни улыбаться! А я ведь провисела тут целую вечность. Думаешь, мне это нравится?»
Я встретился с Томашем за завтраком в его большой старомодной столовой. Он ел молча и при этом машинально перебирал утреннюю почту. Быстрыми движениями он вскрывал конверты, пробегал глазами письмо и отбрасывал одно за другим с равнодушным видом. Писем было много, и я не решался его отвлекать. Я молча съел яйцо всмятку и грейпфрут и выпил чашку кофе с молоком. Только когда Томаш покончил со своим занятием и закурил свою первую сигару, я отважился задать ему мучавший меня еще с вечера вопрос:
– У тебя наверху висит девушка. Кто она?
Томаш оторвал невидящие глаза от последнего письма, которое до сих пор крутил в руке, и уставился на меня как на ненормального.
– Гм… – проворчал он. – Что ты сказал? Какая девушка?
– Девушка на картине. Вероника. Кто это?
Он ответил не сразу, сначала расправил письмо, аккуратно сложил его вчетверо и сунул в карман халата. Только теперь до него, видимо, дошел смысл моего вопроса:
– А, ты об этом. О портрете? Только он не мой.
От изумления я чуть не свалился со стула:
– Как не твой?! Почему же… почему тогда он там висит? И чей он?
Томаш улыбнулся:
– А что, он тебе понравился? – спросил он. – Ну, думаю, если захочешь, ты можешь его получить.
Это уж было чересчур даже для меня. Только вчера Вероника бесплотным призраком вошла в мою жизнь, а теперь мне говорят самым обыденным тоном на свете, что я могу получить ее портрет и владеть им до конца жизни, стоит мне только пожелать. Видимо, я банально вытаращил глаза, потому что Томаш засмеялся. Потом он наклонился через стол и стал рассматривать меня с выражением холодного интереса. Наверное, я казался ему одной из его подопытных морских свинок или белых мышей, с которыми он провозился всю жизнь. Чувство было не из приятных.
– Послушай, – сказал он, наконец, – по-моему, этот портрет – убогая мазня неизвестного художника, к тому же с приторной манерой письма. Тебе так не кажется?
Я вспомнил репродукции Пикассо на стене его кабинета. Рядом с ними портрет Вероники, без сомнения, должен был казаться убогим и приторным.
– Полагаю, если бы он что-то стоил, – продолжал Томаш, – вряд ли прежний хозяин оставил бы его здесь.
– Да, но модель… – упрямо повторил я свой первый вопрос. – Сама Вероника?
– Гм… – пробормотал Томаш. – По правде говоря, я не знаю, кто эта девушка или кем была. Но мне кажется, что она когда-то жила в этом доме. Много лет назад. Правда, не уверен, что это так.
Тем не менее, мне показалось, что я приблизился к ней на шаг. Выходит, она жила в этом доме, ходила по этим комнатам. А портрет мог висеть на том же месте, что и теперь. Она смотрела на него и сравнивала с изображением в зеркале, с признательностью улыбаясь. Наверное, она была счастлива здесь. А потом… потом она покинула этот дом. Но почему?
– Но как тебе достался этот портрет? Я так понял, он принадлежит прежнему хозяину? Почему же он его не забрал?
Томаш пожал плечами:
– Он висел на том же месте, когда я сюда переехал. Тот человек, у которого я купил дом, не стал его забирать и попросил, чтобы я оставил его повисеть. Я не стал возражать, потому что если его снять, на стене останется дырка от гвоздя, да и обои вокруг него выцвели.
Томаш затянулся сигарой и немного помолчал. Потом продолжал:
– Знаешь, в мансарде с тех времен остался еще старый комод. Не знаю уж, забыл ли он его или сделал это специально, но когда я ему потом звонил, он сказал мне, что я могу оставить комод себе. Ну, я так и сделал: в конце концов, это неплохой экземпляр старинной мебели, почти антиквариат. Думаю, в ящиках еще даже остались его вещи. Честно говоря, у меня как-то не дошли до них руки за эти годы. Полагаю, там всякая ерунда, вроде старых фотографий, писем, ну, и тому подобного. Как-нибудь я им займусь, но попозже.
– Ну, я мог бы тебе в этом помочь, – неуверенно предложил я. – Если уж я все равно живу у тебя…
Томаш отрицательно махнул рукой:
– Об этом не может быть и речи. Ты же приехал сюда, чтобы сосредоточиться и продолжить работу. Речь идет о твоем большом романе, деле всей жизни. Так что не пытайся выкрутиться. Или тебя тут что-то не устраивает?
– Нет-нет, все в порядке, – ответил я сконфужено. – Только вот…
– Может, тебе не нравится твоя комната? Если хочешь, можешь перебраться в другую, места тут много. Думаю, спокойная обстановка для писателя – это самое важное.
Томаш был таким тактичным, что мне стало неловко. Ну, не мог же я, в конце концов, заявить ему, что то, что он назвал моим «большим романом», меня теперь нисколечко не занимает, а главное и единственное мое желание – побольше разузнать о той, которая была изображена на портрете. Я мечтал познакомиться с ней, узнать, где она живет, увидеть ее, говорить с ней…
– Да нет, комната отличная, – ответил я. – Через несколько дней я соберусь с мыслями и начну работу.
Томаша вполне удовлетворил мой ответ, и больше мы не заводили разговор на эту тему. Ведь я все равно не сумел бы объяснить того, что со мной произошло. Тем более, избавиться от волны чувств, которые нахлынули на меня после встречи с этой незнакомкой на картине. Все это было ужасно абсурдным, да и сам я казался себе попросту смешным.
Несколько дней я провел в раздумьях, как снова попросить у Томаша разрешения осмотреть комод в мансарде – и, наконец, решил сказать ему правду, разумеется, приукрашенную.
– Помнишь, мы говорили о картине в моей комнате? По-моему, я знал ту девушку на портрете, – сказал я тоном, который мне самому казался непринужденным и почти равнодушным. – Вроде бы я когда-то встречался с ней, хотя уже и не помню, где и когда. Ты не возражал бы, если я немного осмотрю то, что осталось в том комоде под крышей? Может быть, мне удастся отыскать нить. Знаешь, мне очень хочется узнать, кто эта девушка и где она теперь. Как фамилия того человека, у которого ты купил дом?
Томаш смерил меня исподлобья и буркнул:
– У меня, разумеется, было где-то записано, только я вряд ли сразу сумею это найти.
Я понял, что он принял мои слова за новую уловку, чтобы в очередной раз отвертеться от неприятной работы и отдалить момент, когда не останется ничего другого, кроме как сесть за стол. Томаш отлично знал, какой я лентяй, тем более, в начале работы. Но ему и в голову не могло прийти, что я поставил своей главной целью узнать о Веронике как можно больше.
Комод оказался самым обыкновенным, старомодным, выкрашенным белой краской, довольно большим, с четырьмя массивными ящиками. Добротная вещь, но до антиквариата ему было далеко, тут Томаш преувеличил. Я заметил, что у меня дрожали руки, когда я выдвигал верхний. Но я не стеснялся этого.
Разумеется, ничего особенно ценного там не оказалось. Ящики были набиты всякой всячиной. Очевидно, чувство порядка Веронике (если он принадлежал ей) было почти незнакомо. Внутри оказались старая одежда, явно сваленная в одну кучу перед отъездом, да всякие безделушки из числа тех, которые берешь в руку, словно взмешивая и оценивая, стоит ли их прихватить с собой или оставить на месте навсегда позабытыми в ящике старого комода в мансарде. Наверняка Вероника именно так и поступила: задумывалась на несколько секунд над каждым предметом и наполнялась воспоминаниями, с ним связанными. А потом со вздохом укладывала его на прежнее место и задвигала ящик. Сколько воспоминаний и вещей нельзя захватить с собой, тех бесценных мелочей, отслуживших свое, лишних, разбитых, испорченных, которые когда-то были так любимы… С большой поклажей за плечами путешествовать невозможно.
