Павел Саксонов - Можайский — 7: Завершение

Далее. Гостиница Сан Галло находится здесь же, поблизости: буквально в двух шагах от площади, прямо за прокурациями. Меня заверили, что никаких русских в ней нет, равно как нет, получается, и Молжанинова, но вы проверьте это. Только будьте осторожны: дело нешуточное. Придумайте что-нибудь со свойственной вам, в чем я убедился, находчивостью. Чувствую, нас решили поводить за носы!

И последнее на сегодня: сейчас подойдите к моему столику и учините что-нибудь вроде скандала — это будет ожидаемой реакцией, без каковой сопровождающий меня полицейский может что-нибудь заподозрить. Вы понимаете: итальянцы и сами настолько горячи, что и во всех других ожидают увидеть такую же горячность.

Связаться со мной вы сможете вот по такому адресу: палаццо Мантони. Но сделайте это только при самой настоятельной необходимости. Если ее не будет, ждите моих инструкций: я найду способ — навроде того, посредством которого вы уже получили мою записку в вашей собственной гостинице.

Ну, с Богом! Действуйте!

Вадим Арнольдович тщательно — на множество кусков — порвал листок и поднялся. Официант — не переставая, впрочем, улыбаться — благоразумно отошел от столика на шаг.

— Синьор? — спросил он Вадима Арнольдовича.

— Моменто! — покосился на официанта Вадим Арнольдович и взял в руку бокал.

Далее последовала возмутительная сцена: Гесс — с бокалом в руке — проделал — не спеша, под любопытными взглядами посетителей кафе — путь до столика Можайского и встал подле него, совершив церемонный полупоклон.

— Эгреджио синьоре![21] — сухо вымолвил он. — Вы нанесли мне оскорбление, что совершенно недопустимо для порядочного человека. Полагаю, вы не откажетесь встретиться со мною завтра…

Вадим Арнольдович деланно запнулся и перевел оледеневший взгляд на того, кого он посчитал — из двоих спутников-мужчин Можайского — полицейским агентом:

— Где у вас тут принято стреляться?

Агент — если только это и вправду был агент — поперхнулся:

— Стреляться? Стреляться? — затараторил он. — Почему стреляться?

— А вот почему! — ответил ему Гесс и выплеснул в лицо Можайского шампанское.

Шампанское, впрочем, в лицо его сиятельству не попало: уж очень ловок оказался Вадим Арнольдович, вроде бы и проделавший всё, что было необходимо, но так, что жидкость и брызги по большей части оказались просто на столе.

Можайский, отряхиваясь салфеткой, встал. Его всегда мрачное лицо сделалось настолько зловещим, что тут же — не медля ни секунды — на Можайского навалились оба его спутника, также повскакивавшие из-за стола.

— Стойте, стойте! — кричал один.

— Остановитесь! — вторил другой.

Девицы хлопали ресницами, но — это было очевидно до смешного — без всякого страха.

Можайский высвободился из объятий:

— Но, господа! — «возмутился» он. — Вы же видите: мне нанесено страшное… нет: чудовищное оскорбление! Такое только кровью смывается! Не знаю, как у вас, а у нас в России…

— К черту Россию! Синьор извинится! — агент — или это был не агент? — умоляюще посмотрел на Вадима Арнольдовича. — Синьор! Мы просто пошутили! Примите наши самые искренние извинения! Вы — настоящий продэ[22]! Прошу вас, извинитесь и вы перед эцелендза! Шампанское в лицо — это уже слишком!

Гесс насупился, но внимательный наблюдатель смог бы заметить в глубине его глаз неосторожные смешинки. К счастью для Вадима Арнольдовича, внимательных наблюдателей в компании Можайского не нашлось.

— Так вы что же: тоже из России? — спросил Можайского Вадим Арнольдович.

Можайский мрачно кивнул:

— Как видите… сударь!

— А почему вас называют эцелендзой?

— Позвольте представиться: князь Юрий Михайлович Можайский!

— Ах, князь… Можайский… позвольте: это не вы ли — тот самый полицейский, о котором в столице ходят разные байки?

— Байки? — не понял агент. — Что такое байки?

— Раконти[23], — пояснил Гесс.

— А! Раконти! Понял! Понял! Но ведь это замечательно!

— Куда уж лучше! — буркнул Можайский и протянул Вадиму Арнольдовичу руку. — Мир?

Вадим Арнольдович согласился:

— Мир!

— Браво!

— Браво!

— Присоединяйтесь к нам!

— Нет, господа, извините: я уж как-нибудь за собственным столиком посижу!

Вадим Арнольдович — однако улыбнувшись на прощание — отошел от Можайского и венецианцев и вернулся к себе.

Никто и не заметил, что Можайский-то представился, а вот Вадим Арнольдович — нет!

13.

«Кто бы это мог быть?» — думал Вадим Арнольдович, поглядывая на человека, сидевшего через столик от него.

Этого человека, несмотря на заверения Можайского, он не узнал. Более того: человек этот и просто знакомым ему не показался!

«Ничего не понимаю…» — думал Вадим Арнольдович, перебирая лица в собственной памяти.

Между тем, человек — полный, барственный, совсем не похожий на венецианца или итальянца — поманил к себе официанта и громко, не стесняясь собственного голоса, попросил счет.

«А ведь он — русский!» — тут же решил Вадим Арнольдович, услышав и акцент, и характерное пренебрежительное отношение к правилам чужого языка. — «Несомненно русский!»

Человек рассчитался и поднялся из-за стола. Вадим Арнольдович тоже подозвал официанта.

Еще через минуту оба — незнакомец впереди, Гесс следом — оказались на площади.

«Куда теперь?»

Человек, казалось, тоже сомневался: он огляделся по сторонам, приметив при этом и Гесса, но не моргнув и глазом; покусал губы, как бы размышляя, а затем вернулся в галерею прокураций и пошел по ней, не обращая на следовавшего за ним Гесса никакого внимания.

Из галереи человек свернул в узенький проход, рассекавший здание и соединявший площадь с крошечным мостком через речушку, названия которой Вадим Арнольдович не знал. Перешел, поднявшись по ступеням, через мостик и вошел в невероятно узкую улочку, на первом же из зданий которой Вадим Арнольдович приметил табличку с названием моста, но, как ни странно, не речушки — Cavalletto.

«Художники тут что ли обитают?»[24] — подумал Гесс, втискиваясь следом за незнакомцем в темный проход.

На слежку это уже никак не походило: укрыться было негде ни тому, кого преследовали, ни тому, кто следил. Гесс и незнакомец так и шли друг за другом и на виду. Впрочем, Гесс начал подозревать, что незнакомец и не видит в нем, в Гессе, преследователя, очевидно, принимая его за простого спутника, которому тоже нужно в эти места.

А потом улочка раздалась вширь, и оба оказались на миниатюрной площади. Незнакомец остановился и снова начал озираться. Остановился и Гесс. И тоже начал озираться, делая вид, что тоже пребывает в недоумении.

— Скузо, синьоре…

Гесс вздрогнул: озираясь по сторонам, он и не заметил, как незнакомец решительно шагнул к нему.

— Скузо, — повторил человек, — театро… э…

Гесс, пораженный, смотрел на человека во все глаза. Рука того метнулась к кармашку на груди: на свет показался сложенный листочек. Человек развернул его и прочитал:

— Театро Сан Галло… это здесь?

— Понятия не имею! — ответил Гесс, от изумления даже отступив на шаг. — Театр? Вы уверены?

— Да вот: смотрите сами!

Человек протянул Гессу бумажку. Гесс принял ее и действительно прочитал:

San Marco, campo San Gallo, teatro San Gallo.

— Так это что же: и есть площадь Сан Галло? — воскликнул Гесс, возвращая бумажку.

— Ну… да… очевидно!

Незнакомец завертел головой, и Гесс — вместе с ним.

— Чертовы макаронники! — выругался незнакомец. — Хоть бы один указатель повесили!

— Венецианцы — не макаронники, — машинально поправил Гесс, в глубине души, однако, полностью согласный со своим удивительным «подопечным».

«Может, Юрий Михайлович ошибся?»

— Какая разница! — парировал человек. — Где мы, черт побери? Вы можете это сказать?

— Нет!

Незнакомец шагнул в сторону и задрал голову:

— А это еще что такое?

Гесс последовал его примеру и обнаружил, что здание, своею боковой стеной составлявшее улочку, с портала оказалось чем-то вроде церкви… или и вправду церковью?

— Ad majorem Dei et…

— Maria…

— Да вот и крест!

Крест и в самом деле примостился сбоку, на щипце, почти неразличимый.

— Про церковь мне ничего не говорили! — пожал плечами незнакомец.

— А что вы вообще здесь делаете? — напрямую брякнул Гесс.

— Вы не поверите! — незнакомец не насторожился, не подумал увиливать, не задал Гессу встречный вопрос: он просто начал фонтанировать объяснением! — Вы не поверите! Еще неделю назад я мирно проживал в своей квартире на Васильевском острове, никого, что называется, не трогая и полагая в душе, что и меня трогать никто не собирается! Но третьего дня я получил письмо с вложенной в него вот этой запиской…