Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке
Для доставки обмундирования в общежитие был выделен специальный автобус.
Затем всех новичков вызвали в Отдел и собрали в Ленинской комнате, оклеенной политическими плакатами и стендами, иллюстрировавшими, как должен был выглядеть образцовый сотрудник милиции; перед ними выступил уже знакомый полковник Зайцев. В течение двух часов он рассказывал им о работе Отдела. Былое ощущение лёгкости предстоявшей работы, создавшееся за пару дней от беззаботной болтовни Андрея Сытина, быстро покинуло Виктора. Будущая работа приобрела более чёткие контуры, повеяло серьёзным делом.
— Каждый из вас будет закреплён за конкретным отделением и получит наставника, с чьей помощью вы будете знакомиться с работой на месте, — сказал в заключение полковник. — С завтрашнего дня у вас начинается ознакомительная практика. Можете называть это стажировкой, если угодно. Свою форму оставите здесь, в гардеробе, чтобы выглядеть всегда как с иголочки. На работу будете приезжать в гражданской одежде. А теперь все свободны…
* * *Шок от первого дня стажировки был столь силён, что Виктор не мог вернуть себе хорошее настроение даже вечером, когда Андрей Сытин позвал его в свою комнату, чтобы в кругу старых и новых знакомых отметить Старый Новый год. Следующий день был у Смелякова выходной, и Виктор позволил себе засидеться у Сытина за полночь.
Когда он вернулся к себе, навстречу ему вышел Саша Журавлёв, проживавший в той же комнате. Он работал в отделе уже год.
— Витька, здорово, — он протянул руку. — Ну как первый день? Хреново?
— Не то слово, — Виктор кивнул. — Чувствую себя последним дураком.
— Не надо нервничать, старик. Всё образуется.
— Тебе хорошо говорить, у тебя это всё уже позади. Скажи, ты тоже ничего поначалу не мог запомнить?
— Тоже. Я не только не мог ничего запомнить, я ещё и боялся всего… Слушай, давай дёрнем по случаю Старого Нового. Ты как? А то я припозднился, теперь уж поздно по гостям…
— Вообще-то я уже дёрнул.
— Ерунда. Давай по рюмочке «Чинзано» хватанём.
— «Чинзано»? Это что? — не понял Смеляков.
— Вермут итальянский.
— Откуда? — удивился Виктор.
Журавлёв пошёл на кухню.
Их квартира состояла из просторной комнаты, кухни, туалета и ванной — почти шикарно. Обычно в общежитиях был общим на целый этаж санузел, куда надо было мчаться через весь коридор да ещё стоять там в очереди. Кухня тоже в общежитиях была чаще всего тоже одна на этаж, пропахшая прогорклым маслом, хозяйственным мылом и копотью.
Журавлёв громыхнул чем-то в холодильнике и вернулся в комнату с бутылкой «Чинзано», отвинчивая на ходу крышку.
— Ну, Витька, с начинанием тебя, — крякнул Сашка. — За твой первый день на посту.
— Спасибо, — Смеляков медленно выпил напиток, вкус которого показался ему настолько удивительным, что сравнить его было не с чем.
— А в Москве, что ли, запросто можно такую штуку купить? Ну, вот это самое «Чинзано»?
— Нет, старик, это посольские мне подарили.
— Посольские? — не понял Виктор.
— Да, дипломаты. Они часто подносят подарки. Ты не смотри на меня так удивлённо. Ты ещё ничего, собственно говоря, не знаешь. Это только поначалу кажется, что мы должны видеть в них исключительно врагов…
— А как же иначе? Мы же на службе.
— Служба службой, а дружба дружбой. Слышал такую поговорку? Вот она к нам с тобой в полной мере относится. Ты пойми, что иностранцы — такие же люди, как мы с тобой и как все наши ребята. Просто живём мы в разных странах. Я в начале службы тоже брови сводил, когда ко мне кто-нибудь из посольских подходил и разговоры заводил…
— А теперь?
— Теперь я со многими в хороших отношениях.
— А работа?
— Работа есть работа. Они же не дураки. Они прекрасно знают, чем мы занимаемся. Но у них своя работа, а у меня — моя.
— Но подарки? — уточнил Виктор. — Разве это разрешается? Ведь это может рассматриваться…
— По инструкции, от подарков мы отказываться не должны. Но получив их, нам полагается сдать подарки и получить за это денежную премию.
— Ну и?
— Кое-что сдаём, кое-что оставляем себе, — Журавлёв протянул руку к «Чинзано». — И в этом смысле мы имеем то, чего не имеют очень многие граждане нашей страны.
— То есть?
— Сигареты, конфеты, спиртное. Ну да хватит об этом… Со временем сам всё увидишь. Теперь давай сразу за Старый Новый год, а то погода сегодня чертовски холодная была, продрог я совсем, спать хочу. Выпьем — и на боковую.
— Понимаю, — Виктор отпил из стакана, стал и шагнул к окну. — Ты знаешь, я сегодня когда возвращался с поста, вдруг как-то по-особому ощутил себя здесь…
— Где?
— Ну, в Москве. Приехал в общагу, посмотрел в окно и увидел дома. Всюду огни, огни, окна… И в каждом окне — своя жизнь. И я ничего об этих людях не знаю… А ведь у них у всех есть свои заботы, проблемы, любят они друг друга в этих окошках, ненавидят, планы строят на жизнь, на меня, может быть, смотрят, а я их не вижу… И всё это похоже… Не знаю, как точнее выразить… Это как огромный организм, я имею в виду Москву… Понимаешь?
— Не совсем, — признался Журавлёв.
— Ну, вот я представил, что Москва — это организм. Любой большой город — организм. У него полно всяких артерий, всё струится, пульсирует, течёт куда-то. Идёшь по улице — всё вроде бы хаотично. А на самом деле всё упорядочено, за всем стоит какой-то глубокий смысл… Я это на посту очень остро почувствовал, ну и потом тоже… Слушай, Сашка, а ты вот сказал, что поначалу чего-то боялся на посту. А чего боялся-то? — спросил Смеляков.
— Всего боялся: что не увижу чего-то важного, и того боялся, что увижу правонарушителя, а сделать ничего не сумею, и много всякого другого… Но вообще-то в нашей с тобой профессии страх противопоказан. Страх мешает, а поводов он для себя найти может сколько угодно, хоть на пустом месте вырастет… Человек, когда боится, перестаёт себя контролировать. Так что забудь о всякой боязни. Ты — будущий офицер! Это звучит гордо!
Виктору вспомнилось, как он, примеряя милицейское обмундирование, долго сидел и с восхищением разглядывал брюки, по внешним сторонам которых ярко выделялись красные полоски. Как это показалось торжественно и почти невероятно, что вдоль швов на штанинах красовался офицерский кант! Это, конечно далеко не генеральские лампасы, но ведь тоже здорово — уже принадлежность к офицерской семье, хотя Виктор ещё не получил офицерского звания! Вспомнилось, как он долго сидел, поглаживая руками брюки.
И Смеляков улыбнулся.
СЕЛО ЧЕРНОКОЗОВО. АНТОН ЮДИН
Юдин пришёл домой в плохом настроении и, швырнув китель на незастеленную кровать, долго ходил из угла в угол. Иногда он останавливался перед стареньким сервантом, доставшимся ему в наследство от предшественника, и постукивал пальцем по его поверхности. Делая глубокую затяжку, Юдин подходил к столу и сбивал пепел с папиросы в консервную банку из-под сардин, стоявшую на самом краю стола. За окном лежала густая ночная тьма. Свет единственного фонаря во дворе падал на заднее колесо ржавого старого трактора, находившегося здесь с того самого дня, как был построен дом для офицеров ИТК.
Докурив папиросу, лейтенант направился к холодильнику. Обычно Антон Юдин не ужинал, но сегодня его терзал голод. В холодильнике нашлось несколько яиц, кусок варёной колбасы и наполовину пустая банка тушёнки, затянутая слоем плесени. Из включённого радио, висевшего над холодильником, донёсся до Юдина голос диктора:
— Завтра советский народ, всё прогрессивное человечество торжественно отмечают 57-ю годовщину Советской Армии и Военно-Морского Флота. Рождённые Великим Октябрём, Советские Вооружённые Силы с честью и славой пронесли боевые знамёна через суровые военные испытания. Беззаветным служением Родине, делу коммунизма они заслужили любовь и признательность народа нашей страны, трудящихся всего мира…
— Мать твою, завтра же праздник, — выругался Юдин, — а у нас хоть бы хны, у нас всё та же уголовная жопа!
Дверь в квартиру внезапно распахнулась, и Юдин, повернувшись, увидел капитана Терентьева. Он стоял в проходе, одетый в просторные армейские трусы синего цвета и длинную майку навыпуск.
— Петрович? — удивился Юдин. — Ты откуда? Ты же в отпуск уехал, на юг.
Терентьев был начальник оперчасти.
— Отпуск, ядрёна корень, — Терентьев захохотал. — Да ну его в задницу! Что б я ещё хоть раз…
— Ты вернулся, что ли? — никак не мог понять Юдин.
— Как видишь, Антоша, вернулся. И больше меня никто не заставит… Пойдём ко мне, отметим моё возвращение в нормальную жизнь…
Капитан Терентьев был, что называется, «под газами». Он то и дело облизывал лоснившиеся губы, криво улыбался, показывая неровные мелкие зубы, таращил покрасневшие глаза и постукивал ладонью по своему круглому животу, который он называл «трудовой мозолью». Под его левым глазом расплылся тёмный синяк.
