Дик Фрэнсис - След хищника
— О чем вы размышляете? — спросил Ченчи.
— О надежде, — ответил я и подумал, что похитители, засевшие в квартире, наверное, все-таки не имеют с НИМ никакой связи по рации, поскольку они ни разу не упомянули ЕГО в течение того часа, когда я прослушивал их разговоры с помощью «жучка». Но ОН мог догадаться о «жучках»... если ОН не дурак... и, может, ОН велел им отключиться, дав первые инструкции.
Будь я на ЕГО месте, я держал бы связь с этими двумя с того самого момента, как они отправились на дело. Но существует не так уж много радиочастот, и вероятность того, что тебя подслушают, высока. Но ведь есть коды и условные фразы... Хотя как обговорить условную фразу, которая сигнализировала бы о том, что отовсюду полезли карабинеры и что пришлось пристрелить парня, принесшего выкуп?
Если бы они не забрали выкуп вместе с маячком, они, возможно, смогли бы улизнуть. Если бы им не так отчаянно хотелось забрать выкуп, они не застрелили бы водителя, привезшего его.
Карабинеры действовали тупо, но похитители были ничуть не лучше, и, пока ОН не решит в конце концов прикрыть эту лавочку, надежда есть. Я по-прежнему считал, что надежда эта достаточно слабая. Но вряд ли кто осмелится сказать об этом отцу жертвы.
Слезы, в конце концов побежали-таки по щекам Ченчи. Наверное, от бренди. Он плакал молча, не пытаясь смахнуть или скрыть слезы. Многие мужчины доходили до такого состояния куда быстрее его. Насколько я знал из своей практики, большинство родителей похищенных быстро ломались. Через гнев, тревогу и скорбь, через ощущение вины, надежду и боль, через все эти стадии они приходили к одному и тому же. Я повидал столько людей в отчаянии, что иногда смеющееся лицо просто потрясало меня.
Сидевший напротив меня Паоло Ченчи ни разу в моем присутствии не улыбнулся. Поначалу он пытался придать своему лицу приятное выражение, но, как только он привык к моему присутствию, маска сползла, и теперь передо мной сидел человек, чувства, силу и безрассудство которого я знал. Городской житель, светский человек, удачливый в бизнесе, мудро смотревший на меня с портрета в библиотеке, был чужим. В нашу первую встречу ему не понравилось, что я слишком молод. Теперь он вроде бы привык ко мне. Его вопль о помощи достиг нашего офиса, когда еще не прошло и дня после исчезновения Алисии, и уже на следующий вечер я стоял у него на пороге. Однако сорок девять часов такого кошмара могут показаться целой жизнью, и после облегчения, которое он испытал при встрече со мной, он уже не был столь придирчив.
Сейчас он смирился бы и с четырехруким синим карликом, а не только с худощавым типом в пять футов десять дюймов ростом, с обычными каштановыми волосами и усталыми серыми глазами. Но, в конце концов, он платил мне, а если бы я ему действительно стоял поперек горла, он легко мог от меня избавиться.
Когда Ченчи в первый раз позвонил в нашу контору, он был краток и прям. «Мою дочь похитили. Я позвонил Томазо Линарди из Миланской кожевенной компании спросить совета. Он назвал мне ваше имя... он сказал, что именно ваша фирма вернула его домой в целости и сохранности и помогла полиции выследить похитителей. Мне нужна ваша помощь. Пожалуйста, приезжайте».
Томазо Линарди, владелец Миланской кожевенной компании, сам был два года назад похищен ради выкупа, и неудивительно, что Паоло Ченчи его знал, поскольку Ченчи и сам занимался кожевенным бизнесом. Половина итальянской обуви, импортируемой в Англию, сказал он мне, проходит через его фирму на стадии некроеной кожи.
У этих двоих, между прочим, нашлось еще кое-что общее, хотя и не столь прочно их связывающее, а именно: интерес к лошадям. Ченчи интересовался этим, конечно же, из-за Алисии, а Линарди из-за того, что владел основной долей капитала ипподрома. Этот холдинг в фешенебельном, доходном куске плоской земли был той частью его собственности, которую пришлось продать, чтобы собрать выкуп за него самого, что он, к горю своему, и обнаружил по освобождении. В его случае удалось вернуть только малую часть выкупа в миллион фунтов, хотя спустя месяц почти всех похитителей арестовали. Семь миллионов, которые за него требовали поначалу, означали бы еще и потерю почти всего его бизнеса, так что он в конце концов успокоился, смирился и остался весьма благодарен «Либерти Маркет» и потому порекомендовал нас другому пострадавшему.
По делу Линарди я работал еще с одним партнером. Мы нашли жену Линарди не просто в отчаянии по поводу судьбы ее мужа — она была еще и в ярости из-за размера выкупа. Его любовница рыдала в три ручья, сын захватил его кресло в офисе, его повариха билась в истерике, его сестры лаялись, и его собаки скулили. Вся эта театральщина разыгрывалась фортиссимо, и в конце концов мне показалось, будто меня накрыло приливной волной.
Вилла Франчезе была куда более спокойным домом. Мы с Паоло Ченчи посидели еще с полчаса, чтобы дать бренди улечься, раздумывая о том о сем. В конце концов слезы его высохли, он глубоко вздохнул и сказал, что раз наступает день, то ему нужно переодеться, позавтракать и отправиться в офис.
Естественно, я, как обычно, отвезу его. И конечно же, я могу сфотографировать купюры. Он думает, что я, конечно, прав и что это лучшая возможность хоть что-то потом вернуть.
В этом консервативном доме завтракали в столовой — кофе, фрукты и горячий хлеб подавали под фреской с пастушкой в стиле Марии-Антуанетты.
К нам присоединилась Илария. Как всегда, молча положила себе на тарелку то, что ей больше всего нравилось. Ее молчание было формой протеста — в данном случае явным отказом здороваться с отцом. Даже ради приличия.
Казалось, он привык к этому, но мне это казалось из ряда вон выходящим, особенно в нынешних обстоятельствах. Тем более что между ними не было вроде бы ни ссоры, ни злобы. Илария жила жизнью привилегированной дамы, не работала, по большей части путешествовала, играла в теннис, брала уроки пения, ходила по магазинам и на ленчи — все благодаря деньгам своего отца. Он давал, она брала. Иногда я думал — может, ее так злит зависимость от отца, что она яростно отказывается ее признавать — вплоть до того, что даже не пытается пристойно себя вести... Но она вроде бы и не стремилась никогда найти работу. Мне совершенно четко сказала об этом ее тетя Луиза.
Иларии было двадцать четыре. Свежее личико, чеканный профиль, не худая, с великолепно подстриженными и часто мытыми волнистыми каштановыми волосами. У нее была привычка поднимать брови и смотреть на кончик носа, как сейчас, когда она пила кофе, что, вероятно, отражало все ее взгляды на жизнь и, вне всякого сомнения, приведет к образованию морщин, когда ей стукнет сорок.
Она не спросила, нет ли новостей об Алисии. Она никогда не спрашивала об этом. Казалось, она злилась на свою сестру за то, что ее похитили, хотя никогда прямо об этом не говорила. Однако ее реакция на мое предложение о том, что не стоит ей приходить на корт в определенное время, быть там вместе с друзьями и с ними уходить, поскольку похитители могут потерять надежду от отсрочки в получении выкупа и еще раз нанести удар по той же семье с целью поторопить, была не просто отрицательной, но даже язвительной: «По моему поводу так суетиться не будут».
Ее отец был поражен этими горькими словами, но и она, и я поняли по его лицу, что это правда, даже если он сам никогда себе в этом и не признавался. На самом-то деле было бы куда проще похитить Иларию, но даже будь жертвой она, ее младшая сестра, папочкина любимица, все равно затмевала бы ее в глазах отца. Она продолжала с тем же молчаливым упрямством ходить в то же самое время в те же самые места, прямо-таки нарываясь на неприятности.
Ченчи умолял ее не делать этого, но все без толку.
Я подумывал — может, она и в самом деле хочет, чтобы ее похитили?
Чтобы отец доказал свою любовь к ней, как и к Алисии, продавая драгоценные вещи, только бы получить ее назад?
Поскольку она не спрашивала, мы не стали прошлым вечером говорить ей о том, что ночью будет передача выкупа. Пусть спит, сказал Ченчи, думая о предстоящем ему испытании и желая избавить дочь от этого.
— Возможно, Алисия будет дома к завтраку, — сказал он.
Теперь он посмотрел на Иларию и с огромной усталостью рассказал ей, что передача выкупа сорвалась и что теперь за Алисию придется собирать другой, больший выкуп.
— Другой... — Она недоверчиво воззрилась на него, не донеся чашку до рта.
— Эндрю думает, что мы сможем получить первый выкуп назад, но не сразу... — Он чуть ли не умоляюще всплеснул руками. — Милая моя, мы станем беднее. Это дополнительное требование дорого нам обойдется... Я решил продать дом в Миконосе, но даже этого будет недостаточно. Придется расстаться с драгоценностями твоей матери, как и с коллекцией табакерок. Остальное я должен получить в счет этого дома и имения, и если нам не вернут первый выкуп, то мне придется взять деньги взаймы под оливковую плантацию и придется потом выплачивать долг из дохода от нее, так что ничего у нас не останется. Земля, которую я продал в Болонье, чтобы получить первый выкуп, больше дохода нам не даст, и нам придется жить только на доходы от моего бизнеса. — Он слегка пожал плечами. — Голодать не будем. Мы по-прежнему будем жить здесь. Но ведь надо выплачивать еще пенсию слугам, пособия моим вдовым тетушкам, на которые они существуют... Нам предстоит борьба, моя милая, и я думаю, что ты должна об этом знать и приготовиться.
