Безмолвие - Джон Харт
— Парни…
Джонни попытался говорить обычным, нормальным тоном, но голос подвел, сорвался. Он сморгнул кровь с ресниц, поискал взглядом какое-нибудь оружие, но ничего подходящего не увидел.
— Ты — Джонни Мерримон, — сказал водитель, делая еще шаг и закрывая собой одну из фар. Джонни успел заметить, что внедорожник — это «Эскалейд» с номерами Западной Вирджинии. Второй, пассажир, тоже вступил в полосу света. Оба молодые, около тридцати, сухощавые, настроены серьезно.
Джонни прохромал к смятому капоту.
— Может быть.
— Я и не спрашивал. Ты — Джонни Мерримон. Вчера ты сидел в тюрьме за убийство Уильяма Бойда.
— Что вы хотите?
Они подошли еще ближе.
— Для начала, — сказал водитель, — я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал.
Джонни увидел только замах, а потом в глазах потемнело. Очнувшись, он обнаружил, что лежит на земле, и голова гудит от боли. Джонни попытался перекатиться на бок и получил ботинкам по ребрам. Одно сломалось. Он почувствовал это и растопырил пальцы, чтобы опереться на ладонь и подняться.
— Рано.
Сначала раздался голос, потом посыпались удары. Первый раздробил кисть. Остальные шесть пришлись по почкам, плечам, затылку. Мир снова утонул во тьме, из которой Джонни выбрался вместе с болью. Болело все, начиная с головы. Водитель опустился на корточки.
— Теперь ты готов внимательно меня выслушать?
Джонни закашлялся, сплюнул кровь. У незнакомца были щетинистые волосы, сплюснутый нос, широко расставленные глаза. Под линялыми джинсами — туфли со стальными носами, на запястье — золотой «Ролекс».
— Ты кто такой?
— Меня зовут Джеймс Киркпатрик. Ты отправил в больницу моего отца. Я хочу знать, что ты сделал с ним.
— Твой отец… — Джонни снова закашлялся. — Я не знаю твоего отца.
— Здесь у нас правила простые. Ты мне врешь — тебе больно.
Он кивнул своему приятелю. Рукоять топора коротко свистнула, и коленная чашечка Джонни раскололась, как дыня. Он закричал и, как ни старался, долго не мог остановиться.
— Что ты с ним сделал? — Водитель был настойчив, но терпелив и, не дождавшись ответа, продолжил: — Крепче его я никого не знаю, а сейчас он ходит под себя и пугается тени. Что ты с ним сделал?
— Ничего, — прохрипел в землю Джонни. — Я ничего ему не сделал.
Киркпатрик снова кивнул спутнику, и тот снова принялся за работу: сломал Джонни руку, не оставил живого места на спине и ногах.
— Господи, — простонал Джонни, придя в себя после очередной отключки, и подтянул к груди сломанную руку.
— Что ты сделал с моим отцом?
— Шериф…
— Что? — Киркпатрик наклонился.
— Меня отпустил шериф. — Джонни едва ворочал языком. — Я ничего ему не сделал. Шериф отпустил…
— Думаешь, я ничего не знаю о продажных шерифах? Мы владеем угольными шахтами; значит, владеем и шерифами. — Он схватил Джонни за волосы. — Ты, возможно, не понимаешь, каким вырастил меня отец. Я уничтожал профсоюзы и ломал шахтеров, если кто-то не хотел меня понимать. И я имею в виду шахтеров Западной Вирджинии, крепких парней. Я запугивал репортеров и политиков, и мне это сходило с рук. Однажды я убил шантажиста, и никто даже не догадывается, что он исчез. Думаешь, я не убью тебя? Итак, спрашиваю еще раз: что ты сделал с моим отцом?
Джонни видел ненависть в его глазах, чувствовал его дыхание. Он хотел найти выход, но предложить мог только правду.
— Я не знаю твоего отца.
— Не говори так.
Он ткнул Джонни лицом в землю, но тот уже наметил курс.
— Я не знаю твоего отца… не знаю… не знаю…
— Неужели?
Джонни осклабился и сплюнул кровь на ботинок Киркпатрика. Вот когда стало совсем плохо. Его били вдвоем. Двое до смерти рассерженных мужчин. Он свернулся, как мог, но они били и били, а потом откатили в кусты грузовик и вернулись к тому месту, где он умирал.
— Сдох?
На грудь наступили ногой, и между зубов запузырилась кровь.
— Не знаю. Может, и сдох.
— Уберем с глаз долой.
— Положим в машину?
— Нет. Оттащим дальше. — Его перетащили через кювет, и пока волокли, Джонни кричал и кричал. Безмолвно. Внутри себя. — Давай. Еще немного. — Камни рвали кожу. Лес сомкнулся, словно черная перчатка. Они волокли его еще долго и наконец остановились. — Вот так хорошо. Оставим здесь.
— А не слишком близко?
— К грузовику? Возможно… Бери-ка вот это.
Они забросали его трухой, ветками, камнями. Присыпали землей. Времени прошло немало.
— Ну как, сойдет?
— Нас и след простынет, когда они найдут этого сукина сына.
Они говорили что-то еще, но Джонни не понял. Потом заработал мотор. Свет стегнул по глазам. И все. Может быть, они решили, что он умер. Может, он и умер… почти. Он едва дышал. Во рту остался вкус крови и гнили. Но дорога была близка, и близка была Пустошь.
Джонни попытался выбраться из своей мелкой могилы.
Он даже шевельнул мизинцем.
* * *
Кри просыпалась дважды. Ей снился Джонни Мерримон. Она видела огонь, лица, блеск металла. В третий раз ей приснилось, что она погребена заживо, и Джонни лежит вместе с ней. С распухшими от синяков глазами и окровавленным ртом. Но губы шевелились.
Я вижу тебя.
Кри застонала, сознавая, что все это ей только снится, но вырваться из того темного угла не смогла — ее удерживала та же невидимая сила, которая еще раньше прижала ее к ломаным костям белого мужчины, к насекомым, ползающим по его телу. Она хотела закричать и убежать, но с детства знала, что в снах есть мудрость и посыл для тех, кто не боится скрытой, глубинной истины. Ворочаясь и стеная на узкой кровати, Кри ощущала перебитые ноги, сломанную руку и мягкие, податливые места на его голове, прикосновение к которым напоминало прикосновение к зернам кукурузы. Смахнув мусор и пыль с его лица, она сказала ему горькую правду.
— Ты умираешь. — Его веки затрепетали. — Слышишь меня?
Кри прижалась к нему в темноте, почувствовала его всего, нашла теплый центр, которым было бьющееся сердце. Оно тоже трепетало, и она зажмурилась, чтобы не видеть, как он умрет. И все же его рука каким-то образом отыскала ее руку и сжала. Она открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее. Губы пошевелились, но голос принадлежал кому-то другому.
«Помоги ему», — сказал он.
Кри вскинулась в последний раз — и замерла, объятая страхом, обливаясь по́том.
