Ксавье Монтепен - Кровавое дело
Наконец у нее родилась дочь, и это обстоятельство, вместо того чтобы окончательно сразить ее, воскресило, пробудив ярость, и энергию, и новые силы. Она стала работать. Добрые люди снабдили ее небольшими деньгами; она открыла магазин и стала потихоньку жить, выплачивая долги и воспитывая, как могла и как умела, дочь, обещавшую со временем стать красавицей.
Когда девочке минуло двенадцать лет, Анжель, по совету одной из постоянных покупательниц, отдала ее в Ларош, в пансион madame Фонтана.
Шум шагов прервал ее горькие думы.
Анжель поспешила оправить подушки под головой Эммы-Розы и встала у ее изголовья.
Они вошли, предводительствуемые доктором.
Впереди всех шел барон Фернан де Родиль.
Переступая порог, он бросил быстрый взгляд на постель и увидел прелестное, бледненькое личико Эммы-Розы, окруженное ореолом золотистых волос.
Было мгновение, когда взгляды бывших любовников скрестились, как клинки двух шпаг перед началом дуэли.
Взгляд Анжель дышал ненавистью и угрозой; барон де Родиль смотрел робко и смущенно.
— Вот моя дочь, сударь, — проговорила резко Анжель, и голос ее звучал металлически. — Допрашивайте ее, если это необходимо, но прошу вас помнить, что она больна, слаба до крайности и малейшее волнение может подействовать на нее убийственно. Пощадите же ее, умоляю вас!
Фернан наклонил голову в знак согласия, сделал несколько шагов к постели и остановился, пожирая глазами прелестное страдальческое лицо.
За ним последовал де Жеврэ.
В продолжение нескольких минут в комнате царило глубокое молчание.
Подошел доктор.
— Mademoiselle, — обратился он к Эмме-Розе, — вот господа судьи, о которых я вам говорил. Они будут вас допрашивать, а вы потрудитесь отвечать, но только постарайтесь оставаться спокойной. Как только вы почувствуете малейшее утомление, немедленно сообщите мне. Эти господа, конечно, не будут настаивать на дальнейшем допросе.
— Вы ошибаетесь, — сухо возразил прокурор из Жуаньи. — Напротив, мы будем настаивать. По-моему, не велика беда, если она и устанет немного. Прошу воздержаться от советов и замечаний!
В эту минуту Анжель бросилась к прокурору.
— Я мать, милостивый государь, и дорожу жизнью моего ребенка! Допрашивайте Эмму! Пусть будет по-вашему! Но если только я увижу, что она слабеет, клянусь, вы больше ничего не узнаете, хотя бы мне пришлось заткнуть ей рот.
— Успокойтесь, сударыня, — сказал барон, — мы сумеем примирить чувство долга с человечностью.
— Нам так же, как и вам, необходимо знать истину, — прибавил судебный следователь. — Мне, признаться, даже удивительно, что вы не торопитесь узнать, что скажет ваша дочь!
— Я скажу все, что знаю, — тихо проговорила Эмма-Роза. — Мама боится за меня, и это совершенно естественно… Она так меня любит! Но я хочу говорить. Я чувствую в себе силу. Допрашивайте!
Барон де Родиль прислушивался с болезненным волнением и испытывал невыразимое смущение. Ему казалось, что каждое слово, сказанное его ребенком, тяжелым камнем падает на сердце.
Де Жеврэ, ни на минуту не терявший из виду своего друга и понимавший его возрастающее волнение, подошел к нему и, желая отвлечь от тяжелых мыслей, задал первый вопрос:
— По-видимому, mademoiselle, сильный удар нисколько не ослабил вашей памяти. Вероятно, вы хорошо помните, как садились в Лароше в поезд?
— О да, сударь! Я была так счастлива, что увижу маму через несколько часов!
— Madame Фонтана провожала вас?
— Да, она хотела посадить меня в дамское отделение, но, к несчастью, оно было совершенно полно.
— Тогда она поручила вас обер-кондуктору?
— Да, сударь, передо мной отворили дверцу, и я села в вагон первого класса.
— Там уже был кто-нибудь?
— Да, пассажиры.
— Сколько?
— Двое. Один из них сидел, или, лучше сказать, полулежал, в отдаленном углу вагона, весь закутанный в дорожный плед. Другой стоял сперва около дверцы, но, как только я вошла, он сейчас же отошел и сел около первого.
— Какое вы заняли место?
— Почти против того пассажира, который сидел.
— В каком он находился положении?
— По-видимому, спал.
— Видели вы его лицо?
— Нет, не видела.
— Как же это случилось?
— Лицо было закрыто шотландским пледом и опущенными широкими полями шляпы.
— А другой пассажир продолжал сидеть около спящего?
— Да, сударь.
— Что же было дальше?
Эмма-Роза не отвечала; уже в продолжение нескольких секунд она дышала с большим трудом. На висках ее выступили капельки холодного пота.
Она закинула голову назад и закрыла глаза.
Анжель перепугалась.
— Боже мой! — воскликнула она. — Вы видите: бедный ребенок умирает от утомления! Умоляю вас, ради самого Бога, сжальтесь над нею! Ведь вы ее убиваете!
— Я нахожу, что было бы нелишним прервать допрос, — заметил доктор.
— Мы, конечно, можем отложить его, — согласился де Жеврэ, — но mademoiselle непременно должна дать нам необходимые объяснения.
— Да ведь это просто варварство! — воскликнула Анжель и, обратившись к Фернану де Родилю, крикнула резким, повелительным тоном: — Хоть вы-то, сударь, запретите мучить ребенка! Защитите ее! Это ваша святая обязанность!
Барон де Родиль не успел ответить. Прежде чем он открыл рот, прокурор из Жуаньи обратился к Анжель и грубо сказал:
— Если вы еще хоть раз вмешаетесь в разговор, мы вынуждены будем попросить вас выйти! Вы мешаете правосудию исполнять свои обязанности!
Как раз в эту минуту Эмма-Роза открыла глаза и приподняла головку.
— Это ничего, — пролепетала она со слабой улыбкой. — Минутная слабость. Теперь уже все прошло. Оставьте маму около меня! Ее присутствие дает мне силы отвечать вам.
— Хорошо. В таком случае я повторю свой вопрос, — сказал судебный следователь. — Что же случилось дальше?
— Я встала очень рано, и поэтому, как только присела в уголок, сейчас же задремала. В правой руке, которая была без перчатки, я держала носовой платок. Когда я уснула, платок выскользнул из рук и упал на пол. Это меня разбудило; я нагнулась, чтобы поднять его, и вдруг почувствовала, что он мокрый… посмотрела и увидела, что он весь в крови. Тут я страшно испугалась и стала внимательно вглядываться в пассажира, которого считала Спящим. Я заметила, что он как-то странно раскачивался. Тогда я сразу поняла, что против меня труп. Я так испугалась, что думала, с ума сойду, громко закричала и стала звать на помощь…
Эмма-Роза остановилась, так как воспоминания душили ее.
— Тогда?
Девушка сделала над собой усилие и продолжала:
— Тогда второй пассажир бросился на меня и схватил за горло. Он сжал крепко свои пальцы и буквально душил меня. Я подумала о маме, которую не увижу больше, и предала себя Богу. Вдруг дверца растворилась настежь. Каким образом? Уж этого я вам не сумею сказать. Убийца выбросил меня из вагона… Я чувствовала, что лечу… Потом последовал удар… и я лишилась сознания…
Она побледнела, как смерть, и глаза ее закрылись.
Доктор схватил маленькую бессильную ручку Эммы-Розы и тревожно пощупал пульс.
— А этот человек? Ваш убийца? — с живостью спросил судебный следователь. — Вы его видели?
— Видела, — чуть слышно пролепетала больная.
— Могли бы вы узнать его?
— Я узнаю его даже через двадцать лет.
Молния торжества блеснула в темных глазах следователя.
— Опишите его приметы! Правосудие отыщет его, и вы будете отомщены!
Губы Эммы-Розы зашевелились, но она не смогла произнести ни слова. Она была близка к обмороку.
— Перестаньте допрашивать, прошу вас, во имя человечности, — проговорил доктор. — Ведь она не подсудимая, а жертва, и вы видите не хуже меня, что у нее нет больше сил. Я изменил долгу, позволив вам войти к ней, и теперь горько сожалею об этом, так как твердо убежден, что это утомление будет иметь самые роковые последствия. Уходите, господа! Я постараюсь исправить то зло, которое вы причинили!
Анжель рыдала.
— О, уходите, уходите! — умоляла она сквозь слезы, обращаясь к барону де Родилю. — Горе вам, если вы убили мою дочь!
— Берегитесь, сударыня! — вмешался судебный следователь.
— Чего это я должна беречься? — гордо выпрямилась Анжель. Тонкие ноздри ее раздувались, чудные глаза так и сверкали. Ничто не могло заставить ее притихнуть.
— Я около моего ребенка, которого вы терзаете и которого я стараюсь защитить, по мере сил, от вас! Человеческие законы отличаются жестокостью, о которой я даже не подозревала, а правосудие совершает действия, весьма схожие с преступлением! Господин товарищ прокурора! — воскликнула она, снова обращаясь к барону де Родилю. — Должно быть, сама судьба определила вам быть злым гением и дочери, и матери!
Судебный следователь увидел, что друг его побледнел, как смерть. Он хотел во что бы то ни стало избежать скандала, который мог бы унизить достоинство Фернана, и поэтому поспешил сказать:
