Ксавье Монтепен - Кровавое дело
— Как и вы, милостивые государи, мы уважаем закон, — возразила madame Дарвиль. — Добро пожаловать, исполняйте ваш долг.
Фернан де Родиль, почтительно поклонившись, спросил:
— Здесь доктор?
— Здесь, — ответил врач, выходя вперед.
— Находите вы сколько-нибудь опасным наш разговор с больной?
— Нет, если будете спрашивать немного и не о том, что может вызвать сильное волнение.
— Мы знаем, как нам следует поступать, сударь, — сухо вступился прокурор из Жуаньи.
— А я знаю, что мне предписывает мой долг, — возразил с жаром доктор. — Девушка поручена мне, я отвечаю за ее жизнь.
— Будьте уверены, сударь, что мы будем осторожны, — сказал барон.
— Благодарю вас, господа, — ответил доктор, — но у меня есть к вам еще одна просьба.
— Какая?
— Вы позволите мне сопровождать вас?
— Конечно!
— Тогда идемте!
— Сию минуту, доктор, — сказал судебный следователь. — Прежде мне нужно задать несколько вопросов присутствующим. Вы, вероятно, madame Фонтана?
— Да, сударь, а вот мой племянник, Леон Леройе.
— Потрудитесь рассказать, сударь, как вам удалось спасти mademoiselle Эмму-Розу?
Леон коротко передал следователю все и сослался на своего друга Рене, подтвердившего его рассказ во всех пунктах.
— Ни один из вас, господа, не заметил, как отворилась дверца вагона?
— Нет, да и как мы могли видеть что-либо? Дул сильнейший ветер, снег падал густыми хлопьями, а поезд мчался с быстротой молнии.
— Теперь я должен обратиться к вам, madame Фонтана.
— Я готова.
— Вы провожали Эмму-Розу на вокзал в Лароше?
— Да, сударь.
— Не найдя места в дамском купе, вы поручили девушку обер-кондуктору?
— Да, сударь, я сама просила его присматривать за нею.
— Вы были около нее, когда она садилась в вагон первого класса?
— Да.
— Вы заметили, что там уже были пассажиры?
— Да, я видела, что там сидели два человека.
— Двое мужчин?
— Да, двое мужчин. Один из них стоял около самой дверцы. По-видимому, он готовился сойти.
— Ничего особенного вы не заметили?
— Положительно ничего.
— Разглядели вы лицо этого пассажира?
— Я видела его только мельком.
— Узнали бы вы его, если бы вам пришлось с ним встретиться?
— О нет! Я вовсе не думала разглядывать его. Мало того, поезд опоздал и стоял в Лароше не более минуты.
— Кто просил вас проводить Эмму-Розу?
Анжель подошла к следователю и резко проговорила:
— Я, мать Эммы-Розы.
— Я не к вам обращаюсь, сударыня, — сухо проговорил судебный следователь, — я спрашиваю madame Фонтана и хочу, чтобы мне ответила именно она.
— Я следовала просьбе madame Анжель, — пробормотала начальница пансиона.
— Устной просьбе?
— Нет, я получила письмо.
Анжель почувствовала глухой гнев. У нее хватило сил сдержаться, но бедная женщина до крови закусила губу, и ногти ее вонзились в ладони рук.
— Да, сударь, это письмо у меня.
— С собой?
— С собой.
— Потрудитесь вручить его мне!
Madame Фонтана вынула из кармана записную книжку и, достав оттуда письмо, подала его господину де Жеврэ:
— Вот письмо, я захватила его на всякий случай.
Анжель была бледна, как смерть.
Фернан де Родиль не сводил с нее глаз и, заметив эту бледность и не догадываясь о ее причинах, подумал:
«Боже мой, неужели Ришар прав? Неужели она действительно соучастница убийцы?»
Между тем судебный следователь прочел письмо и вручил его Фернану де Родилю.
Анжель горела желанием вырвать письмо из рук судей, в которое она вложила всю свою душу. Она чувствовала себя униженной и оскорбленной до глубины души.
Судебный следователь, обращаясь к madame Фонтана, сказал:
— Я оставлю это письмо у себя, так как должен приобщить его к делу.
Начальница поклонилась, не отвечая ни слова.
Никто из присутствующих, за исключением барона де Родиля и Анжель, не понял, в чем, собственно, заключалась мысль судебного следователя.
Судьи встали.
— А теперь, сударь, — проговорил Фернан де Родиль, обращаясь к доктору, — прошу вас отвести нас к больной.
— Позвольте мне зайти раньше и подготовить ее к вашему посещению, — ответил доктор и, обращаясь к Анжель, прибавил: — Пойдемте, сударыня!
Анжель последовала за ним.
Когда она вышла из залы, господин де Жеврэ обратился к Леону Леройе:
— Начальник станции говорил нам, сударь, что вы знали убитого.
— Если это Жак Бернье, то я могу сообщить вам относительно него некоторые сведения.
— Потрудитесь.
— Лично я знал Бернье очень мало, но между ним и моим отцом существует давнишняя крепкая дружба.
— Значит, кроме деловых отношений, у вашего отца были с Жаком Бернье еще и отношения дружеские?
— Да. Мне известно, что мой отец распоряжался деньгами покойного.
— Это были большие деньги?
— Это может вам сказать только мой отец.
— Вы не знаете, Жак Бернье останавливался на пути в Дижоне?
— Право, не знаю. Когда я уезжал из Дижона, то о нем не было речи.
— Вы телеграфировали отцу о трагической кончине друга?
— Я хотел сделать это, но не сделал.
— Кто же вам помешал?
— Я воздержался по совету начальника станции, который полагал, что до вашего приезда не следует распространять слухи об этом преступлении.
— Не вижу причины, почему бы не известить немедленно вашего отца об этом прискорбном факте. Пошлите ему депешу и просите немедленно ответить по телеграфу же, был у него Жак Бернье или нет. Все заставляет предполагать, что был.
— Не потрудитесь ли вы сами составить эту депешу, сударь? Я сам снесу ее на телеграф, и если отец мой у себя в конторе, то через час мы будем уже иметь ответ.
— Отлично!
С этими словами следователь взял лист бумаги, карандаш и составил следующую депешу:
«Сорок восемь часов назад господин Жак Бернье умер в поезде. Прошу немедленно известить меня в Сен-Жюльен-дю-Со, был ли у вас Жак Бернье одиннадцатого числа днем. Необходимое и весьма важное указание для правосудия, уже приступившего к следствию».
— Потрудитесь подписать депешу и отправьте ее немедленно.
— Иду, сударь.
Леон взял депешу, подписал ее и пошел на станцию.
Пока между следователем и молодым человеком шли переговоры, Анжель и доктор вошли в комнату больной.
Эмма-Роза ласково улыбнулась им.
— Ну, как ваше здоровье? — обратился к ней доктор.
— Так хорошо, как это только можно в моем теперешнем положении. Силы возвращаются. Только одно еще продолжает мучить меня.
— Что же именно?
— У меня ежеминутно кружится голова.
Доктор невольно нахмурился, но, сделав вид, что не придает слышанному ни малейшего значения, продолжал:
— Сюда только что приехали судьи из Парижа и из Жуаньи. Они теперь внизу, с madame Дарвиль, но им хотелось бы допросить вас.
— Допросить меня? — в волнении повторила Эмма-Роза. — По поводу чего же?
— Они желали бы знать, остались ли в вашей памяти факты, предшествовавшие катастрофе. Это вовсе не должно смущать вас. Будете вы в состоянии ответить им, не утомляя себя?
— Я думаю, что да, доктор, только меня это стесняет немного.
— Умоляю вас, доктор, — проговорила Анжель, — не можете ли вы добиться, чтобы отложили допрос? Ведь он может повредить. Я знаю, что у них каменное сердце и что они не согласятся ждать…
— Но, мамочка, уверяю тебя, мне совсем не так плохо. Я могу ответить на все вопросы!
— Да ведь и я не отойду от вас! — подтвердил доктор. — Потому вы можете быть совершенно спокойны. Если допрос затянется и будет грозить утомлением, будьте уверены, что я прерву его. Это не только моя обязанность, но и мое право.
Доктор вышел, а Анжель бросилась к дочери и, покрывая поцелуями ее исхудавшие ручки, говорила:
— Милочка, родная, поправься только, только поправься, и ты увидишь, как мы заживем с тобой! Я увезу тебя куда-нибудь за город, в деревню, ты будешь пить молоко, дышать свежим воздухом, мы целыми днями будем вместе гулять, читать! Увидишь, как славно, тихо, мирно мы заживем!
Эмма-Роза целовала мать и лежала со счастливой улыбкой на губах.
— Не говори, лежи, — уговаривала ее мать, — тебе сейчас предстоит говорить очень много, и я страшно боюсь, чтобы ты не утомилась.
— Хорошо, мамочка, не буду, только ты не уходи от меня.
Анжель села около постели; Эмма-Роза взяла ее за руку и притихла, закрыв утомленные глаза.
Анжель задумалась.
Невеселые думы бродили в ее красивой голове. Припоминалась печальная молодость, расцвет первой любви и горькое разочарование, клятвы любви и верности, страстные ласки; быстрое охлаждение, как он стал избегать ее и прятаться; как она, в отчаянии, обезумев от горя, не веря своему несчастью, пыталась увидеться с бароном, как последний, боясь встречи с пылкой девушкой, позорно прятался от нее. Вспомнила она, как, оставшись одна, всеми покинутая, разочарованная, убитая горем, ожидая появления ребенка, попыталась обратиться к единственному оставшемуся у нее в мире родному человеку — к отцу, но и тут наткнулась на каменное сердце, бездушное, холодное отношение. Горькие, жгучие слезы стыда и обиды еще и теперь навертывались у нее на глаза при воспоминании об испытанных унижениях.
