Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
– Водку пьете? – Ксения разглядывала компанию. – А я думала, вы здесь с бабами.
– Кто тебя звал? – Порохов обернулся к Тимоне. – Отведи ее домой.
– Нет. – Ксения была пьяна, но не настолько, чтобы не понимать происходящего. – Я тоже выпить хочу.
– Веди ее! – Порохов нахмурился на Тимоню. – Чтоб мигом!
Паренек бросился к Ксении, начал подталкивать ее к двери. Та упиралась, цеплялась за все, что попадалось ей под руки; загремели, падая, табуретки, лопаты в углу у двери. Тимоне не удавалось сладить с женщиной, он боялся причинить ей боль, осторожничал.
– Гони ее, Тимоня! – рявкнул, не сдерживаясь, Порохов. – Седой! Помоги ему! Доведите до дома и заприте на ключ.
– Меня на ключ? – закричала, отбиваясь из последних сил, Ксения. – Водку жрете? Дела обсуждаете? Бабу, значит, с икрой своей поганой к черным послали! Подолом прикрылись! Давалку дешевую нашли? А как водку, так нельзя?
Она вырвалась и упала на пол.
– Не уйду никуда!
– Оставь ее, Тимоня! – Порохов осел в кресло, опустил голову.
– Чего, Эд? – подскочил к нему Тимоня. – Мы ее мигом шейчаш. Шедым-то быстро…
– Не надо.
– Чего ты?
– Пошли все!
– Чего? – не понял Тимоня.
– Пошли вон отсюда! – рявкнул Порохов. – Все вон!
Ничего не понимая, компания, понурившись, поднялась из-за стола, затопала к двери на выход. Оборачиваясь, посматривали на командира.
– Семейные разборки, – хмыкнул Серебряный. Налил водки и выпил полный стакан, не закусывая.
– Жорик, задержись, – поднял голову Порохов и подозвал Тимоню.
Тот лихо развернулся от двери, шмыганул к Порохову. Порохов подождал, пока все выйдут, шепнул:
– Глаз не своди с Аргентума. Понял?
– Понял, – выпятил тот глаза на лоб.
– И сейчас за ним беги. Чтоб тихо!
Киска[49] и жиганы
– Ну и что ты приперлась? – хмуро спросил Порохов, когда они остались одни.
– Тебя искала.
– Чего меня искать? Водку ты искала, а не меня.
– Пусть водку. А ты спрятал все?
– Спиваешься ведь. Посмотри на нее, Жорик. Скажи ей. Меня она уже не понимает.
– И понимать не хочу, – Ксения поднялась с пола, села за стол. – Налей и мне.
Порохов налил ей треть стакана.
– Налей еще.
– Тебя жалко.
– Раньше надо было жалеть, когда к чуркам с икрой посылал.
– Я тебя к морю провожал. Отдохнуть.
– А я там собой торговала.
– Что?! – Порохов вскочил, кровью налилось лицо, дрожал весь, готовый броситься, задушить.
– А ты не догадался?
– Что ты мелешь!
– Ты что же, действительно такой наивный, поверил, что твои сопляки деньгами там откупились? – Ксения подняла стакан к губам, посмотрела на Одоевцева. – И этот пусть знает. При нем скажу.
Она залпом опрокинула в себя водку, утерлась рукой, сама налила себе еще.
– Я разменной монеткой была, – она поморщилась с опозданием и грустно улыбнулась. – Сладкой монеткой. Понравилась офицерику. Еще звал.
– Замолчи! – рявкнул Порохов и хлопнул рукой по столу так, что посуда загремела. – Не верю!
– Это что же? Не хочешь. Как же? Тебе, самому Пороху, и изменила!
– Прекрати!
– Заставили. А ты как думал, милый? Киска твоя так просто там прохлаждалась? Подолом свободу пацанам твоим зарабатывала. Подолом! Следующий раз меньше на меня надевай, чтоб быстрей снимать.
– Хватит, Ксения, – Порохов обломился весь, сник, упал головой в руки. – Ради Бога, хватит.
– Пусть и он слышит, – Ксения налила себе водки, выпила, потянулась за икрой ложкой, на хлеб намазала, надкусила; все делала медленно, словно размышляла над каждым движением. – Ты же его сюда неспроста пригласил? Тоже, как и меня… Куда-нибудь пошлешь? У него подола нет. Чем ты будешь торговать, Жорик?
Она пьяными уже глазами обласкала Одоевцева.
– Быстро он тебя укротил…
– Чего ты мелешь? – Порохов, сам не свой, так и не подымал головы. – Женщина! Что бы ты понимала?
– Нам чего понимать? Нами платят, – Ксения опять потянулась к бутылке. – Только денег на мне больше не заработаешь, Эдик. Ошибся. Не на ту поставил.
– Если бы знать!..
– Пустое. Все ты знал.
– Как ты можешь!
– Ты умный. Догадывался, раз не знал.
– Я виноват. – Порохов поднял голову. – Виноват. Такое!.. Но я и подумать не мог!.. Сколько мы туда ездили! Никаких осечек! Я разберусь!
– Поздно.
– Прости меня.
– Поздно.
– Прости меня, дурака. Я, как про море ты сказала, думал тебе угодить…
– Спасибо.
– Ты нигде не была…
– Съездила, – она выпила, пожевала бутерброд, который сама себе сготовила, – недорого ты отделался. Всего-то делов.
– Перестань!
– Чего перестань? Это мне надо в истерике биться! А я вот! Перед тобой сижу!
– Как ты можешь?
– За бабьей спиной-то удобнее? Сами только кулаками? А как дело – в кусты?
– Замолчи!
– Нет. Ты уж послушай. Наберись духа. – Ксения посмотрела на Одоевцева, вроде как и не пила. – Выпьешь со мной, Жорик?
Одоевцев пододвинул свой стакан. Она налила ему половину, плеснула и в свой.
– Забыл меня, Жорик?
Одоевцев поднял стакан, выпил, отвернулся.
– Забыл… – покачала она головой. – Быстро ты меня забыл.
И она налила ему еще.
– А я красивая. Смотри! – Ксения поднялась неторопливо, тихо расстегнула кофточку, сбросила ее на стул, повела голыми плечами.
Одоевцев и Порохов не отрывали от нее глаз. Ксения еще медленней завела руку себе за спину, расстегнула лифчик, он упал к ее ногам – и свежие гордые полушария забелели бесстыже.
– Снять юбку? – спросила она тихо Одоевцева.
Жорик молчал, онемев.
– Хватит, Ксения! – вскочил на ноги Порохов.
– Сядь, – даже не глянула на него она. – Хочешь, Жорик?
Одоевцев отвернулся.
– Я там еще лучше, – повела опять плечами Ксения и кивнула на Порохова. – Он знает. А сделал меня дешевкой!
Она зарыдала, упала на табуретку, закрылась руками. Порохов бросился ее успокаивать, налил в стакан воды, совал ко рту. Она никого не видела, не слышала, билась в истерике. Одоевцев поднялся, отошел от стола.
– Ты попей. Попей. Сейчас пройдет, – метался возле нее Порохов. Она успокоилась сама, затихла, отвела от себя руки Порохова, отыскала кофточку, как во сне надела, долго мучилась с пуговками, застегнулась под самый воротник, съежилась, как будто замерзла.
– Дай мне водки, Эдик, – попросила она.
Порохов бросился наливать в стакан. Она выпила. Молчание воцарилось в комнате. Одоевцев смотрел в окно. Порохов, устав сидеть на корточках возле нее, тихо поднялся, пересел назад в кресло.
– Вам я не нужна, – вдруг, тяжело вздохнув, сказала она.
Порохов даже вздрогнул, Одоевцев повернулся к ней.
– Вам деньги нужны! – Ксения вся встрепенулась, не иначе сама догадалась внезапно. – Деньги для вас все!.. А вы спросили бы меня… Что же вы?.. Меня бы спросили…
– Что ты, Ксения? Что с тобой? – Порохов опять бросился к ней, обхватил за плечи, прижал к себе.
– Я знаю, Эдик! – Ксения вцепилась в него руками. – Ты только меня не бросай! Я знаю, где деньги взять! И в Баку не надо! И в Одессу… И в Киев…
– Что ты, Ксения? – Порохов глянул на Одоевцева. – Дай воды! У нее опять истерика начинается.
– Не надо, – отстранилась Ксения. – Не надо воды. Налей лучше водки. Я здорова.
– Выпей, выпей! – протягивал ей стакан с водой Порохов.
– Да пошел ты к черту! – Ксения выбила у него стакан из рук, тот разбился, осколки брызнули по полу.
Все застыли, словно очухались разом, молча следили, как осколки стакана летят, катаются, затихают, заваливаются в углы, по щелям в полу.
– Не бросишь меня, Эдик? Я скажу, – ласково почти пропела Ксения.
– Ну что ты, дорогая? Ну что ты? Успокойся. Конечно, не брошу.
– Ты жениться обещал? Помнишь?
– Помню. Я ничего не забыл, – взяв ее руку в свою, гладил он ее тонкие пальцы.
– В банке деньги, Эдик, – тихо сказала она. – В банке, а вы не знали.
Порохов переглянулся с Одоевцевым – с ума сошла!
– Трезвая я. Вас трезвее, – слабо улыбнулась Ксения. – И не больна. Автобусом деньги возят из банка… Зарплату… На завод… Я на заводе работала. Раньше… бухгалтером… А в автобусе, кроме кассирши, никого…
Из дневника Ковшова Д. П.
Вот и осень заканчивается. Повсюду. Только не в нашем районе. У нас, судя по происходящему, лето еще не скоро завершится.
Район особенный. Можно сказать, специфический. С чьей-то легкой руки – так принято говорить, а у нас – с чьего-то тяжелого языка район, опоясывающий город, называют «всесоюзным огородом» – столько овощей и бахчевых здесь выращивают, убирают и отправляют по всей стране ежегодно. И город от района такое же имечко перехватил, у них, у городских, это лихо делается, пока бедный крестьянин охнет да расчухается, городской уже на его кобыле до Саратова доскакал… Но это я так, обида жлоба давит.
Одними помидорами нашими кормится, почитай, вся Россия, а уж арбузы знают в столице, и все лето до поздней осени на ярмарках, устраиваемых властями, москвичи простаивают в самых длиннющих очередях к горам «полосатых» в надежде, что повезет с покупкой, достанется. А москвичи – кто не знает! – разбираются в арбузах и помидорах. Научились.
