999,9… Проба от дьявола - Юрий Гайдук
Господи милостивый, убереги от подобных знакомцев, дружбанов и приятелей!
«И чего больше было в этом убийстве? — спрашивал себя Яровой. — Откровенного всплеска ненависти наркоторговца к покупателю, который хоть и был гораздо беднее его самого, но оставался на практически недосягаемой для него лично ступеньке иерархической лестницы в криминальном мире? Или все-таки это было тупое исполнение примитивного по своему мышлению человекоподобного существа, которое больше всего боится всплеска гнева своего хозяина?»
На все эти мысли ушло не более секунды, и Яровой, выдержав на себе острый, жалящий взгляд, невольно усмехнулся:
— Ну что, Кулаев, ненавидишь, поди, меня? Да вижу, что ненавидишь, можешь не отнекиваться. Только вот после того, что я тебе скажу сейчас, ты возненавидишь меня еще больше, могу тебя заверить в этом.
И без того напряженное лицо Кулаева побелело, казалось, что в нем не осталось ни кровинки.
— Твое предчувствие, Кулаев, тебя не обмануло, и задержан ты по обвинению в убийстве Серова, известного тебе по кличке Лютый, которое ты выполнил по заказу Асада Даутова, он же — Жомба.
Яровой замолчал, пытаясь уловить ответную реакцию Кулаева, однако тот продолжал все тем же истуканом сидеть на стуле.
— Итак, Кулаев, я не буду повторяться, рассказывая о тех уликах, которые ты оставил на месте преступления, как не буду требовать от тебя и того, чтобы ты прямо сейчас сдал своего заказчика. Он мне известен, и уверяю тебя, что он от меня никуда не уйдет. А скажу я тебе, Кулаев, нечто для тебя лично неожиданное и весьма неприятное. Так что расслабься немного, а то как бы удар тебя не хватил.
Он замолчал, наблюдая за реакцией задержанного, потом выложил перед собой чистый бланк протокола допроса и все так же спокойно, даже с ленцой в голосе продолжил:
— Так вот, Кулаев, сейчас всех задержанных допрашивают по одной схеме: Лютый — черное золото — Жомба — отказ Лютого работать на Жомбу и, как следствие, — страшное по своей жестокости убийство, которое тянет на высшую меру наказания. Заказчика, естественно, знаешь только ты, и только ты мог сдать его со всем его колхозом. И поэтому, как только я возьму его, а случится это буквально через несколько часов…
Яровой вдруг ударил ладонью по столу и будто точку поставил на допросе:
— Короче, так. Если есть что и кому завещать, можешь прямо сейчас писать завещание. Бумагу я тебе дам. Думаю, в воронцовском СИЗО ты более трех суток не проживешь, а этапировать тебя в Москву да просить отдельную для тебя конуру — овчинка выделки не стоит.
Теперь по лицу Кулаева текли крупные капли пота, а в глазах застыла невысказанная предсмертная тоска. Он действительно понимал, чем может закончиться для него подобный поворот задержания. Губы его дрожали, обнажая с десяток вставных золотых зубов — первый в его ауле признак достатка.
— Зачем… зачем вы так? — выдавил он из себя потухшим голосом.
— А ты подумай.
Какое-то время Кулаев молчал, видимо, действительно думая о том, зачем бы это столичному важняку делать ему подобную подлянку, как вдруг его взгляд словно ожил:
— Но я могу хорошо заплатить, на всю жизнь хватит. Я все отдам.
— Кул-л-лаев, — осуждающе протянул Яровой.
Вновь долгое, очень долгое молчание, и наконец:
— Что вы от меня хотите?
— Вот! Это уже иная постановка вопроса. А хочу я от тебя немного. Мне нужна полная информация по Даутову и его связям как в городе, так и на золотой фабрике.
— Но ведь это… — вскинулся Кулаев, — это…
— Я все понимаю, — согласился с ним Яровой, — понимаю, однако вместо этого могу обещать тебе, что дальше пойдешь только по наркоте. Сознаешь, надеюсь, всю разницу предъявленных обвинений? И никакого приближения к Даутову. Ну же, Кулаев!
— Мне надо подумать.
— Думай, но только не затягивай. Ситуация может измениться в любую минуту, причем не в лучшую для тебя сторону.
Разбуженный диким собачьим лаем и буквально сброшенный с постели звуками хлестких выстрелов, Жомба бросился сначала к окну, затем к тайнику, где были спрятаны семь стволов с дюжиной гранат, но тут же взял себя в руки и, оседлав страх, незаметно проскользнул с крыльца в просторную беседку, где уже грызлись между собой его нукеры, то и дело хватаясь за ножи. Отдельно от всех кучковалась бригада Грача. Бывшие менты, они, видимо, уже успели свести воедино и выстрелы, доносившиеся с отдаленного конца Лепешек, и страшенный собачий вой, а потом щенячий скулеж, закончившийся предсмертным визгом, и тот «хвост», что незадолго до этого был замечен неподалеку от магазина, а теперь ждали появления хозяина.
— Ну? — бросился к Грачу Жомба.
— Гну! — огрызнулся тот. — Сам слышишь, что творится. А я тебя еще вечером предупреждал, как бы беды какой не случилось.
— Я тебя не про вчерашнее спрашиваю, — взорвался Жомба, — а про то, что все это может значить?
Он сделал ударение на «что», будто этот бывший мент и его команда были виновны в том, что в эти минуты творилось в деревне, которую он уже считал своей вотчиной.
Злобность своего хозяина, замешанную на животном страхе, видимо, почувствовали и его нукеры, уже давно питавшие к «неверным» зависть и ненависть одновременно, и плотной кучкой сгрудились за спиной Жомбы. В руках их отсвечивали ножи.
Догадывавшийся о «братской любви» охранников Даутова к себе лично и к своей немногочисленной бригаде, Грач заставил подавить в себе закипавшую злость и уже более спокойно произнес:
— Слушай, Асад, я, конечно, понимаю, что верная тебе охрана — это твоя личная безопасность, и не осуждаю твоих хлопцев, что волками на меня таращатся, но неплохо было бы и им научиться отличать друзей от врагов. А то ведь эдак и до крови недалеко, и могу тебя заверить…
Кто-то из окружения Жомбы, недовольный словами «поганого хохлацкого мента», сунулся было к Грачу, но его порыв тут же остудил Жомба. Успевший успокоиться и начинающий понимать, что этот мент, пожалуй, действительно прав, он повелительным рыком
