Зов пустоты - Максим Шаттам
– Я просто хочу помолиться… потом делай все, что захочешь, Бог за мной присмотрит.
Она перешла на «ты», чтобы сократить дистанцию.
Он молчал. Пытается склонить Бога на свою сторону, догадалась Людивина. Хочет оправдать свои действия.
Она задумалась о том, почему он ее похитил. Он выбрал ее не случайно. Он знал: она идет по его следу.
Где я видела его лицо?
Вряд ли среди досье насильников – на распечатках не было фотографий.
Он взялся за меня, потому что я подобралась слишком близко.
Как он узнал?
Теперь он убивает не ради удовлетворения своих желаний! Он убивает, чтобы служить…
Он явно чему-то служит, подтверждение тому – Брак и Фиссум. Он точно не ведет религиозную войну, христианский фанатик против радикальных исламистов – это не про него, Фиссум добровольно последовал за ним, а он убил его, пока тот молился, повернувшись к Мекке. С Браком было иначе: он все тщательно спланировал, чтобы отвлечь следователей. Нет, он тоже мусульманин.
Вид пленки, ждущей ее в трех метрах, лишал Людивину всяких иллюзий. Он убьет во имя Господа, но воспользуется убийством, чтобы дать себе волю, удовлетворить извращенные фантазии… ведь именно они – основа его нынешней личности. Как он истолкует изнасилование и казнь, чтобы оправдать их? У него нет ни единого повода… кроме как защититься от нее. Но это уже не истовая вера, это эгоизм, он действует, чтобы выжить. Весьма хлипкая позиция.
– Замолчи и иди туда! – повторил он, на этот раз спокойно.
С тех пор как он глубоко уверовал в Бога, он убивал, чтобы повиноваться. В перерыве под руку попалась Анна Турбери – своего рода переходный этап, последний бесконтрольный порыв. Но после этого он служил делу более великому, чем он сам.
Он повинуется, потому что это соответствует его духовным убеждениям и личным потребностям.
Почему он взялся за Людивину? Так велел его господин или просто он понял, что она взяла его след? В первом случае он ее уничтожит. У него нет выбора, его действия оправдывает приказ свыше. Но если он похитил ее по собственной инициативе…
Над ней сверкнул электрошокер.
– Я тебе киску поджарю! – раздраженно крикнул он.
Он в нетерпении, он пришел за мной, потому что снова возбужден, а я все порчу.
Людивина поняла, что он скоро сорвется. Побои, ярость, а дальше два варианта: либо он даст себе волю и пойдет до конца, либо устанет и, не желая испортить величие момента, бросит ее обратно в могилу еще на несколько часов.
Слишком рискованно.
Нужно зайти с другой стороны, заставить его сомневаться. Заставить метаться между истовой верой и убийством. Погрузить в мучительные переживания о добре и зле, и пусть они вытеснят из головы всякое стремление к насилию.
– Бог меня защитит, Он примет мою душу, – выдавила она, едва ворочая языком.
– Заткнись.
– Он откроет мне двери, потому что знает, что я – жертва Зла.
Порывшись в памяти, которая обострилась от стресса, Людивина вспомнила слово, которое бывший коллега-мусульманин использовал, рассказывая о том, что запрещает его религия.
– Убивать меня – харам, – прибавила она. – Ты ответишь перед Ним за свой поступок.
– Молчи!
– Если ты изнасилуешь и убьешь мусульманку, то навлечешь на себя Его гнев и…
Он прижал к ее руке электрошокер и ударил током. Людивина выгнулась, тело пронзила молния, зубы стиснулись до боли.
– Заткни свой рот! – заорал он.
Людивина задыхалась, скорчившись на полу. Она его спровоцировала, он ответил, а значит, она нащупала чувствительную струну, заставила его свернуть с рельсов фантазии. Она на верном пути, но этот путь смертельно опасен: одно неверное движение – и на горле затянется пластмассовый хомут…
– Если ты меня изнасилуешь, – выдавила она, – ты изнасилуешь Бога.
Новая порция сильных пинков по ребрам.
– Он повсюду, – стонала она, – Он все знает, Он все ви…
– Ползи, сука!
Пятка врезалась Людивине в губы, и ее отбросило назад. Она ударилась головой об пол и почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она сопротивлялась. Боролась со всей силой, с упорством человека, понимающего, что умрет, если сдастся. Вкус крови помог ей не отключиться.
– Я знаю, что с тобой происходит, – морщась, выговорила она. – Твои непристойные желания борются с твоей верой. Я все знаю. Бог говорит мне обо всем.
Ее скрутило от нового удара током. Один нескончаемый разряд.
Затем мужчина встал и пошел прочь. Он издал вопль – крик дикого зверя, крик ярости и боли.
Людивина, едва живая после экзекуции, собрала крупицы сил, чтобы держать глаза открытыми, хотя бы наполовину… Она захлебывалась в крови, вонзала ногти в ладони. Но лицо ее кривилось в жестокой усмешке.
Он сорвался. Возбуждение прошло. Теперь он либо убьет ее, либо выждет, пока гнев не уляжется, пока он вновь не обретет самообладание и власть над ней… пока сексуальное желание не пересилит сомнения, вину перед Богом.
Он подошел к ней, схватил за лодыжки и грубо потащил к темной яме.
– Великий джихад. Я должен совершить великий джихад! – произнес он себе под нос, словно пытаясь себя убедить. – Да, да, чтобы перейти к малому джихаду. Он велел вершить догму! Он велел забрать с собой как можно больше людей! Эта кафир – одна из них! Одна из них!
Люк закрылся, и Людивина вновь оказалась во тьме, которая теперь несла ей успокоение.
Она выиграла еще несколько часов.
В следующий раз он найдет способ заткнуть ей рот раз и навсегда.
Она сделала глубокий вдох, чтобы вновь ощутить свое тело. Она была жива. Пусть ненадолго, но ей удалось одержать маленькую победу над временем.
Без паники…
Чтобы забыть страх, нужно на что-то отвлечься.
Этот человек… где я его раньше видела?
Болело везде, она дрожала и плакала, хоть и не желала это признавать. Но сдаваться на милость этого чудовища она не собиралась.
Она погрузилась в себя, ушла как можно глубже и принялась искать в памяти его лицо.
38
Старенький «порше-бокстер» Людивины дремал в гараже.
Сеньон оторвался от пыльного окошка. Он почти никогда не видел ее за рулем этой машины. Зачем покупать себе такую игрушку, если ездишь на ней раз в год?
– Что там? – спросил Марк Таллек от ворот.
– Машина в гараже.
Сеньон подошел к Марку, и они вместе зашагали через сад, оглядывая дом.
– Она часто так поступает? Исчезает, никому ничего не сказав? – спросил Марк.
– Иногда она куда-то срывается, если ей вдруг что-то приходит в голову. Но обычно предупреждает. А после
