Андрей Остальский - Жена нелегала

— Миша, слушай, мне вдруг пришло в голову… Что, если они хотят просто убрать меня отсюда на некоторое время… А потом могут Джули въехать помешать… А я тоже где-нибудь там застряну. Тем временем Юрий исчезнет без следа… Если это вообще Юрий, а не подстава какая-то…

— Я же говорил, Палыч, сплошная паранойя будет! Конечно, все в таких делах может быть, и надо быть осторожным… Но если все время, каждый раз буквально подозревать подставы со всех сторон, то ничего и сделать будет нельзя. Ты заразился профессиональной болезнью… Сам знаешь чьей…

— То есть ты думаешь, не надо паниковать, спокойно ехать в Англию за Джули с Шанталь, а там видно будет?

— Именно так. А я тут на месте с моими ребятами подстраховать постараюсь… Только гривен где бы еще надыбать?

— Пусть Щелин раскошеливается. А в крайнем случае Джули деньги предлагала. Она же теперь разбогатела со своим риелторским агентством, да еще тетка немало в наследство оставила.

— Значит, наша Джули стала олигархом?

— Ну да, фолкстонского значения… Там как пару сотен тысяч накопил, сразу в олигархи записывают.

И Данилин засмеялся, приложив к Джули это странное российское звание. К которому, впрочем, начинали привыкать и на Западе.

Вернувшись в гостиницу, Данилин попытался связаться со Щелиным, но секретарша Надя таинственно отвечала, что он недоступен и когда станет доступен, неизвестно. Что было как-то на него непохоже, и Данилин снова встревожился.

«Встревожился — стреножился», — пришла откуда-то в голову абсурдная пара слов — пароним, кажется, называется. Неужели Щелин от него прячется? Но затем Данилин вспомнил Мишин совет: не видеть во всем непременно подстав и засад. Иначе жить невозможно.

Потом Данилин с Мишей допивали коньяк. Потом обедали, потом закупили еще пару бутылок коньяку, не французского — молдавского, и засели с ними в номере у Данилина. Но выпить им толком не дали — зазвонил телефон.

Это была Татьяна. У Данилина сразу сердце екнуло: он понял, что опять случилось что-нибудь из ряда вон. Ведь у Тани было железное правило: не трогать Данилина в командировках и по пустякам не звонить, хотя в лучшие времена она любила, когда сам он звонил ее проведать и «поприставать с нежностями».

— Ты как там, ничего? — осторожно спросила она.

— Я так догадываюсь по твоей интонации, что мне лучше сидеть покрепче? Сейчас ошарашишь чем-нибудь? — сказал Данилин, устраиваясь на диване.

— Ну да… Но не нервничай особенно, ни к тебе, ни к «Вестям», ни к Бережному это прямого отношения не имеет… Тут другое…

— Ну давай уж, не томи…

— Тебя Джули разыскивает с утра… Я дала ей твои телефоны в Киеве, но, видно, она не дозвонилась.

— Да мы мотались тут… по врачам…

— По врачам? Ты что, заболел?

— Да нет… То есть да. Зуб запломбировал.

— Ну ты даешь… Не мог до Москвы дождаться? Ну ладно, об этом позже. Так вот, не найдя тебя, она снова перезвонила мне, и мы поговорили. Действительно очень милая, судя по всему, женщина. И выдержка потрясающая. Потому что у нее там очередной шок.

— Какой еще шок? Что еще могло случиться?

— Понимаешь, оказывается, Карл мертв.

— Да ты что! Нет, не может быть… Мы же… я же…

Данилин чуть не сказал: я же его только что видел в зубоврачебном кабинете! Но вовремя остановился.

— Да, мертв. Умер в восемьдесят четвертом. Ей позвонили из российского посольства и сообщили, что она может посетить могилу мужа. Он похоронен в Красноярске. Вернее, в каком-то закрытом для иностранцев городке под Красноярском. Но ей дадут специально пропуск — на один день. И сможет она там находиться только в сопровождении официального представителя, конечно. В общем, завтра она вылетает в Москву.

4

Пять дней спустя Данилин сидел воскресным утром на кровати в гостиничном номере и прислушивался к новому, странному и резко неприятному ощущению в себе — видимо, это и было то самое, знаменитое, до сих пор им неизведанное похмелье, о котором он так много слышал и читал. И тут как раз раздался телефонный зьонок.

«Кто-нибудь из местных. Или Москва. Например, возлюбленный мой следователь Бережный», — думал Данилин.

Это оказался Щелин. Но звонил он не из Москвы.

— Мы в Киеве, в аэропорту, прилетели только что на моем самолете, — радостно сообщил он.

— Кто это — мы? — спросил Данилин.

— Я, Джули и Шанталь. Ну и Володя с еще одним… помощником, само собой. В твоей гостинице номера найдутся?

— Найдутся-то найдутся… Только тебе здесь не понравится…

— Неважно, я всего на один день. Попроси у них там люкс какой-нибудь.

— А заранее предупредить не мог?

— А ты считаешь, надо было трезвонить об их приезде по телефону?

Щелин был прав. Трезвонить не стоило. И быстро, неожиданно привезти англичанок в Киев — это была гениальная идея. Учитывая близкую дружбу Щелина с украинским послом в Москве, получить для них срочные визы, видимо, не составило труда. Теперь можно было попытаться на месте разобраться с местным претендентом на звание Карла. И даже если результат этого расследования окажется неудовлетворительным, если он будет самозванцем или вообще больше не появится, все равно можно сходить, с фотоаппаратом или даже с камерой, по историческому маршруту — от Оболони до зубоврачебного кабинета лекаря Столярова. Все это, безусловно, имело журналистский смысл. Могло бы придать очерку и драматизма, и таинственности. Другое дело, насколько выносимо все это будет для Джули…

Джули выглядела лет на десять старше, чем в Фолкстоне — была бледна как мел, с красными кроличьими глазами. Видно, много ночей толком не спала, но все равно держалась твердо, говорила ровным, четким голосом. Вежливо со всеми здоровалась и знакомилась. Данилин в очередной раз восхитился ее английским характером — вот чего иногда не хватает русским женщинам… Впрочем, и мужчинам тоже. Его восхищение не уменьшилось даже от того, что она, кажется, не сразу его узнала.

А потом долго извинялась, объясняла, что после всех перелетов и посещения кладбища под Красноярском потеряла способность узнавать людей. Хорошо, еще Шанталь ни с кем не перепутала.

Но разве Шанталь можно было с кем-нибудь спутать?

В свои восемнадцать лет она была невероятно хороша, похожа на мать, но улучшенный ее вариант. Волосы, в отца наверное, у нее были черные как смоль и густые, как у цыганки. И при этом Джулины голубые глаза. Но самое при этом важное — лицо необыкновенно живое, выразительное. «Тонны обаяния», так, вспомнил Данилин, Джули говорила о Карле. Ну, тонны, может быть, были в данном случае неправильным словом. Тонны — это тяжесть, которая может задавить. С Шанталь же общаться было легко. Она одним своим присутствием разряжала напряжение. Живой антидепрессант, решил Данилин. И подумал: «Эту девушку надо охранять, нельзя дать ее в обиду. А то будут приставать всякие со всех сторон. В Англии, наверно, тоже пристают, но за Англию я не отвечаю».

Получалось, что ответственность за безопасность Шанталь на территории бывшего Союза он почему-то готов был взять на себя.

Шанталь было все ужасно интересно в Киеве, и Данилин с удовольствием отвечал на ее вопросы. Хотя на самом деле не был достойным гидом, знатоком города. Здесь бы требовался кто-нибудь другой. Но, как мог, говорил что-то дежурное про Киево-Печерскую лавру, про Софийский собор, объяснял, как это так получилось, что Киев, главный город первого русского государства, теперь к России никакого отношения не имеет и даже стал столицей другой, независимой страны. Что делать — причуды истории. Не повод для того, чтобы воевать. Хотя в бывшей Югославии при схожих обстоятельствах именно это и случилось. С известными трагическими последствиями. А здесь вот никакой трагедии, чудесный, красивый город, и на улицах столько же русской речи, сколько и украинской. Но в Дублине английского языка больше, чем ирландского. И так далее. Но весь этот ликбез приходилось проводить почти воровато, вполголоса, чтобы не слишком беспокоить мать. Джули же явно было не до туристических впечатлений.

В машине Щелин показал Данилину фотографию могилы. На скромной плите с пятиконечной звездой было выбито: Юрий Скоробогатов, подполковник. И ниже — 14.01.1939–12.06.1984. И изображение выгравировано, более или менее похожее на фотографию Карла. С учетом условности жанра.

— Ну, и что они говорят? От чего же он умер?

— От нервного истощения якобы. Которое в свою очередь привело к отказу всяких там внутренних органов и в итоге к сердечной недостаточности.

— И что Джули?

— Она попросила оставить ее на могиле одну, сидела довольно долго, потом говорит шепотом твоей Татьяне: мне почему-то кажется, что это не он. Что его здесь нет. Не могу объяснить почему. Татьяне, кстати, это все тоже подозрительным показалось. У нее создалось впечатление, что могила — новодел. Вернее, могила-то аутентичная, а вот памятник с ней как-то не совпадает, не сочетается, что ли. Спасибо, кстати, твоей Тане, что она смогла вырваться, слетать с Джули в Красноярск, а то бы та зависела от местных переводчиков. Не говоря о том, что без нее ей и душу излить было бы некому.