Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж

— Эх, если бы она могла заговорить!

— Для меня это было бы счастьем, — отозвался Альбер.

С самого утра г-ну Дабюрону не удалось продвинуться ни на шаг. Ему пришлось признать, что разыгранная им комедия провалилась, а теперь потерпела неудачу и эта последняя попытка. К тому же самоуверенного следователя бесило невозмутимое смирение подозреваемого. Его досада стала явной для всех, когда, внезапно отринув притворную доброту, он сурово распорядился отвести Альбера в тюрьму.

— Я заставлю его признаться! — сквозь зубы процедил он.

Быть может, в эту минуту г-н Дабюрон с сожалением подумал о тех милых инструментах, что применялись следствием в средние века и легко развязывали языки подозреваемым. Такого упорного преступника еще свет не видывал, думал он. На что он только рассчитывает, так дерзко все отрицая? Такое упорство, бессмысленное при столь неопровержимых уликах, приводило следователя в негодование. Сознайся Альбер в преступлении, он мог бы рассчитывать на сочувствие г-на Дабюрона, но, запираясь, он нажил в его лице беспощадного врага.

По природе добрый и великодушный, следователь очутился в ложном положении, и это его ослепляло и сбивало с толку. Сперва он желал, чтобы Альбер оказался невиновен, но теперь жаждал поскорей доказать его вину. На это существовало множество причин, в которых сам он был бессилен разобраться. Г-ну Дабюрону слишком памятны были те времена, когда виконт де Коммарен оказался его соперником и он готов был его убить. Быть может, он раскаивался, что подписал постановление на арест и не отказался вести следствие? А тут еще этот сюрприз — необъяснимая перемена с папашей Табаре.

Все это вместе приводило г-на Дабюрона в состояние лихорадочного возбуждения и толкало дальше по пути, на который он вступил. Отныне он не столько стремился доказать вину Альбера, сколько оправдать собственное поведение. Это дело так задевало его, словно касалось лично.

И впрямь, окажись подозреваемый невиновным, г-ну Дабюрону не оправдаться в собственных глазах. И чем сильнее корил он себя, чем острее чувствовал, как нарастает в нем сознание вины, тем упорнее старался изобличить бывшего соперника, даже несколько злоупотребляя своей властью. Его влекла логика событий. Ему казалось, что на карту поставлено его счастье, и он развивал судорожную деятельность, с какой не производил еще ни одного расследования.

Все воскресенье г-н Дабюрон выслушивал доклады сыщиков, вернувшихся из Буживаля.

Все они утверждали, что вконец выбились из сил, однако никаких новых сведений не добыли.

Правда, они слышали разговоры о какой-то женщине, которая якобы видела убийцу, выходившего от вдовы Леруж, но никто не сумел указать им эту женщину или хотя бы назвать ее имя.

Однако все почитали своим долгом сообщить следователю, что одновременно с расследованием, которое предпринял он, происходит еще одно, которое ведет папаша Табаре. Он изъездил все окрестности в кабриолете, запряженном резвой лошадкой. Действовал он, по-видимому, весьма стремительно, потому что уже успел побывать повсюду, куда бы ни явились сыщики. Судя по всему, под началом у него состоит человек двенадцать, из которых по меньшей мере четверо служат на Иерусалимской улице. Все сыщики сталкивались с папашей Табаре, со всеми он говорил. Одному из них он заметил:

— За каким дьяволом вы показываете эту фотографию каждому встречному и поперечному? Не пройдет и четырех дней, как у вас будет толпа свидетелей, которые за три франка наперегонки ринутся расписывать вам вашу же фотографию.

Другого полицейского он окликнул на дороге и высмеял его.

— Ну и простак же вы! — крикнул он. — Стоит ли человека, который прятался, искать на дороге, где ходят все; поищите лучше на обочинах и найдете.

Наконец, он окликнул двух сыщиков в буживальском кафе и отозвал их в сторону.

— Я его нашел, — сказал он им. — Парень хитер, он пришел через Шату. Его видели трое, два железнодорожных носильщика и еще одно лицо, чьи показания будут решающими, поскольку он с ним разговаривал. Преступник курил.

Г-н Дабюрон так разъярился на папашу Табаре, что, недолго думая, ринулся в Буживаль с твердым намерением привезти не в меру ретивого сыщика в Париж, а после заставить кого следует дать ему хорошую нахлобучку. Но съездил он зря. Папаша Табаре, кабриолет, резвая лошадка и двенадцать помощников исчезли; во всяком случае, найти их не удалось.

Вернувшись домой, вне себя от усталости и крайне расстроенный, следователь обнаружил телеграмму от начальника отдела Уголовной полиции, краткую, но весьма выразительную:

«Руан воскресенье тчк Нашел его тчк Вечером выезжаем Париж тчк Бесценный свидетель тчк

XIII

В понедельник с утра, часов в девять, г-н Дабюрон собрался в суд, где надеялся встретить Жевроля и найденного им свидетеля, а может быть, и папашу Табаре.

Сборы были уже почти закончены, как вдруг слуга доложил, что его желает видеть молодая дама, пришедшая в сопровождении особы постарше.

Назваться посетительница не захотела, говоря, что откроет свое имя только в том случае, если без этого ее категорически откажутся принять.

— Просите, — отвечал следователь.

Он подумал, что это родственница кого-нибудь из тех, кто находится в предварительном заключении и чьи дела он расследовал, когда произошло убийство в Ла-Жоншер, и решил, что спровадит непрошеную гостью как можно скорее.

Стоя у камина, он искал в дорогой вазе, полной визитных карточек, какой-то адрес. Заслышав скрип отворяемой двери, а потом шелест шелкового платья, задевшего дверной косяк, он не удосужился даже оглянуться. Вместо этого он бросил равнодушный взгляд в зеркало.

И тут г-н Дабюрон вздрогнул, словно увидел призрак. В смятении он выпустил из рук вазу, которая с грохотом упала на мраморную каминную полку и разбилась вдребезги.

— Клер! — пролепетал он. — Клер!

Равно боясь и стать жертвой обмана зрения, и увидеть ту, чье имя произнес, он медленно обернулся.

В самом деле, перед ним была мадемуазель д'Арланж.

Эта девушка, такая гордая и в то же время такая застенчивая, осмелилась прийти к нему домой, одна или почти одна — ведь гувернантка осталась в прихожей! Воистину, ею руководило сильное чувство, если она позабыла свою обычную робость.

Никогда, даже в те времена, когда видеть ее было для него счастьем, не казалась она ему такой возвышенно-прекрасной. Ее красота, обычно окутанная облачком грусти, блистала и ослепляла. Лицо поражало невиданным доныне оживлением. В глазах, сверкавших от недавно пролитых и непросохших слез, читалась благородная решимость. Чувствовалось, что она почитает необходимым исполнить некий долг и исполнит его пусть без радости, зато с простотой, которая и составляет самую суть героизма.

Спокойно и с чувством собственного достоинства она подошла и на английский манер протянула следователю руку с грацией, какая дается немногим женщинам.

— Мы по-прежнему друзья, не правда ли? — произнесла она с печальной улыбкой.

Следователь не дерзнул пожать эту протянутую руку, освобожденную от перчатки. Он едва коснулся ее кончиками пальцев, словно боясь чрезмерного потрясения.

— Да, — еле слышно выговорил он, — я вам по-прежнему предан.

Мадемуазель д'Арланж опустилась в глубокое кресло, то самое, сидя в котором папаша Табаре две ночи назад составлял план ареста Альбера. Г-н Дабюрон остался стоять и прислонился к высокому бюро.

— Вы знаете, зачем я пришла? — спросила девушка.

Он кивнул.

Да, он знал это слишком хорошо и сомневался, сумеет ли устоять перед просьбой, которую произнесут уста Клер. Чего она захочет от него? В чем он сумеет ей отказать? Ах, если бы знать заранее! Он не мог опомниться от изумления.

— Я узнала чудовищную новость только вчера, — продолжала Клер. — Было решено, что разумнее скрыть ее от меня, и, если бы не моя добрая Шмидт, я и сейчас ни о чем понятия бы не имела. Какую ночь я провела! Сперва я была в ужасе, но потом, как только услышала, что все зависит от вас, мои страхи рассеялись. Вы взялись за это дело ради меня, не так ли? Я знаю, как вы добры. Не могу даже передать, как я вам благодарна.

Каким унижением были для почтенного следователя эти искренние слова признательности! Да, вначале он подумал о мадемуазель д'Арланж, но потом… Он опустил голову, чтобы уклониться от бесстрашного и бесхитростного взгляда Клер.

— Не благодарите меня, мадемуазель, — пролепетал он, — вы заблуждаетесь, я не имею права на вашу благодарность.

Сначала Клер была слишком взволнована, чтобы заметить смятение г-на Дабюрона. Она лишь обратила внимание, что у него дрожит голос, но не догадывалась о причинах. Она подумала, что ее появление оживило в нем болезненные воспоминания, что он, должен быть, до сих пор любит ее и страдает. Это ее опечалило, ей было стыдно.