Феликс Меркулов - Он не хотел предавать
— Где-то я этот интерфейс уже видел, — и с сомнением покачал головой. — Не, неон.
Оправившись от первого шока, Леже обрел способность соображать. Вот оно, началось. Настоящий русский бандит, таких называют «otmorozok», сидит в одной с ним камере. Про таких он слышал. А у этого еще на руке татуировка Иностранного легиона. Бывший наемник, теперь работает на того, кто больше заплатит. На его счету наверняка не одно убийство. С таким лучше сойти за своего. Эх, жаль, что он сразу не заговорил с ним по-русски, но кто бы мог подумать? А как теперь «денационализироваться»? Заговорить первым? Или ждать, пока это чудовище снова что-то скажет?
Насколько Леже знал русский уголовный этикет (а знал он его в основном понаслышке от своего отца, отсидевшего три первых послевоенных года в следственном изоляторе НКВД в Вильно), бандиты не любят, когда с ними заговаривают первыми. У них психология средневековых князьков: неограниченная власть над всеми, кто ниже, и постоянные междоусобицы… Да о чем это он! Какая тут может пригодиться психология, когда перед тобой машина для убийства, тупой биоробот? Леже испытывал по отношению к сокамернику только одно чувство: неподконтрольный сознанию дикий, животный страх. И бугай это чувствовал.
— Собака лаяла на дядю фраера… — пропел он с удовольствием. — Че, лягушка, зажался? Боишься? Правильно, ты должен меня бояться.
Что делать? Ответить по-русски? Заговорить с ним? И чем скорее, тем лучше. Иначе отморозок решит, что он специально прикидывался «безъязыким».
Но что сказать? От волнения все в голове смешалось.
— Э… Я… — промямлил Леже, покрывшись холодным потом.
Стальной взгляд бандита теперь был прикован к нему как дуло пистолета.
— Ну я, я, — передразнил сокамерник с немецким акцептом. — Немец, что ли?
Леже не понял ни бельмеса, но оживился. Чудовище, кажется, убивать его не собиралось.
— Вообще-то я русский, — с запинкой выговорил он.
Бугай земляку не удивился и не обрадовался.
— А, — равнодушно бросил он.
Разговор выходил не таким, как хотелось Леже. Следовало срочно прояснить ситуацию, пока бандит не принял его за «нового русского» со всеми вытекающими отсюда неприятностями.
— Откуда мне твоя морда знакома? — неожиданно спросил сокамерник, подозрительно разглядывая Леже.
Леже схватился за соломинку:
— Автогонками не увлекался?
— Я? — переспросил бугай. — Лично нет, но посмотреть, как другие гоняют, люблю.
— «Формулу» смотрел когда-нибудь?
— Спрашиваешь. Конечно!
— В девяносто пятом я выступал за конюшню «Эрроуз».
Бугай скривился:
— Ты? За «Эрроуз»?
Леже кивнул с плохо скрываемой гордостью.
— Подожди, сейчас скажу. Девяносто пятый, говоришь? — Бугай задумался. — Так, в девяносто пятом я смотрел Гран-при Бельгии.
— В Спа-Франкоршам? С фламандского название трассы переводится как «Красная вода», — не то спросил, не то подсказал Леже. — Я занял в Спа третье место.
— Кончай понты! Третье место там занял француз.
Леже улыбнулся:
— Это был я.
Сокамерник смерил его недоверчивым взглядом:
— Я че-то не врублюсь. Так ты кто, русский или француз?
— Француз. Но русский.
— Пилот? «Формулы»?
— Пьер Луи Леже. Может, слышал?
— Кончай фуфло гнать!
— Клянусь. Можешь спросить у черножопого, он подтвердит.
Бугай выглядел озадаченным.
— Ну-ка слезай.
Он сдернул Леже с верхней полки и усадил рядом с собой:
— Че куришь?
— «Житан».
— Угощаю.
Бугай широким жестом протянул Леже коробку тонких кубинских сигар с профилем индейца на бумажном медальоне.
— Значит, ты обошел в Спа Кими Райкконена? Ну-ну. Рассказывай.
— Да что там рассказывать, — пожал плечами Леже. — У меня не было никаких проблем, в том числе с трафиком и с резиной. На получасовой сессии мы просто обкатывали основные и запасные машины. На повороте Stavelot Физикелло слишком широко вошел в поворот и залетел на гравийную подушку безопасности. После схода Физико у меня не было ориентира, и я просто ехал с максимальной скоростью, чтобы удерживать интервал с Райкконеном. Я видел его впереди. На прямой Kemmel меня опередил Вильнев, вынырнув из аэродинамического мешка. Через пару кругов неожиданно прямо перед моей машиной на болиде Вильнева взорвался мотор, и я попал в дымовую завесу. Быстренько связался с боксами, и команда подсказала мне, по какой траектории проехать в этом месте, так что в белое облако я вошел, не снимая ногу с педали газа. Это было страшно. Приходилось следить, нет ли на трассе масла. Примерно в этот момент сошел с трассы Монтойя — у него отказал двигатель. Так вот и оказалось, что по зачету пилотов я стал третьим. Это уже придало надежды, а когда объявили результаты Гран-при, оказалось, что я на третьем месте.
— Круто! — оценил бугай, внимательно слушавший рассказ. — Класс. Уважаю. А за что тебя дисквалифицировали?
— Авария, — небрежно пояснил бывший пилот.
— Жалко. Ты мне нравишься. Будем знакомы. Михалок, — протянул он широченную лапищу в нетрудовых мозолях от тренировочной груши.
— Очень приятно. Пьер. Можно просто Лежнев. Мне все равно.
— Хорошо говоришь по-русски. Совсем без акцепта.
— Да. Мои предки развелись, когда мне было семнадцать. Дома мы говорили только по-русски.
— Я сейчас тоже во Франции осел. Работы — зашибись, успевай башлять бабки.
Сокамерник с охотой рассказал пару эпизодов из своей бурной биографии: «От Москвы до Бреста нет такого места…» — если под Брестом подразумевать город в Нормандии. Пара похищении, покушение на убийство — и это только из того доказанного, за что бритоголовый успел отсидеть. Об остальном бугай повествовал намеками.
— Ну ладно, а теперь ты расскажи, за что на тебе красная пижамка? — Неожиданно сменил тему сокамерник. — За травку и малолеток такой фасон на Антилах не дают.
Леже посмотрел на свою красную тюремную робу и подумал, что в глазах бритоголового «bratka» то, что случилось с ним, выглядит всего лишь хулиганской выходкой.
— Меня обвиняют в убийстве, — тихо признался он.
— Это я понял. Иначе на тебе была бы матроска.
Леже шутки не оценил.
— Дали бы синюю спецовку, — пояснил бритоголовый.
— А… Да.
— Не кисни. По сравнению с Россией здесь сидеть одно удовольствие. — Бугай похлопал его по плечу. — Я первый раз попал на зону в семнадцать и сидел в Магадане. Зимой минус сорок, летом плюс сорок, — вот это я понимаю. А тут — бабки есть, адвокат есть, больше трешки не дадут. Сколько трупняков, один, два? — уточнил он с видом знатока.
— Один. Но только… Это произошло не здесь. Это произошло в Москве.
Бугай присвистнул и длинной матерной фразой оценил по достоинству всю серьезность положения.
— Мужик? Баба?
— Мужик.
— С плечами? Крутой мужик? Ну кто он, я спрашиваю, мент, бомж, сосед по квартире?
— Бизнесмен. Очень богатый.
— А какого хрена тебя угораздило?
— Так уж вышло…
— Ну, корешок, тебе крупно не повезло, — подытожил сокамерник и минут десять терзал поникшего Леже страшными подробностями лагерного быта.
— Но на зоне легче, хуже всего в предвариловке. Будешь сидеть в СИЗО в Бутырке или в Матросской Тишине. До суда года полтора можешь отсидеть. А там, если ты болеешь СПИДом, то тебя мажут зеленкой, а если открытой формой туберкулеза, то дают аспирин.
— Меня обещают выдать России. Я, кажется, влип, да?
— По самые уши. Если нужна помощь, говори. За мной скоро приедет «лоер», выкупать меня под залог.
— Тебя выпускают? — удивился Леже. — Так скоро?
— Такие, как я, надолго не задерживаются. Работа ждать не может. Я здесь и так, можно сказать, на отдыхе. Так что говори, если надо решить какие-то проблемы…
Леже с надеждой посмотрел на бритоголового. Подходящая кандидатура для серьезного разговора с должниками.
— Мне нужно найти одну женщину, — торопливо заговорил он. — Она была здесь неделю назад, но теперь могла уехать. Она должна вернуть мне один важный документ.
Если бы Леже был внимательнее, он бы поразился неожиданному изменению, произошедшему в лице его сокамерника. Бугай стал так серьезен, что, казалось, он не дышат.
— Я не хочу ехать в Россию.
— Да уж, в Россию тебе нельзя, — тоже шепотом подтвердил сокамерник. — Не выдержишь. Я тебе точно говорю.
— Я слышал. Там ад. Лучше я покончу с собой. Я придумал, как мне выпутаться. Я сознаюсь в одном преступление, которое совершил раньше, во Франции. Оно осталось нераскрытым. Та женщина, о которой я говорю, шантажировала меня. Она русская. Настоящая русская из Москвы. Ее зовут Любовь. Она разыскала меня и предложила убить ее мужа. Она меня шантажировала. Она выкупила у полицейского комиссара мое признание, которое я сделал в ту ночь, когда меня арестовали, сразу после первого убийства. Она обещала мне деньги, но только ради денег я бы не согласился. Она пообещала вернуть мне ту бумагу, которую купила у комиссара, и обманула…
