Феликс Меркулов - Он не хотел предавать
Утром ее лицо без косметики напоминало сырую акварель. Тонкие, бескровные губы, бледная, мятая кожа цвета жухлой розы. Утро она проводила в постели и только к вечеру, к пяти часам, опускалась позавтракать, а потом отдыхала в шезлонге под пальмой у бассейна. «Мой плохой-плохой мальчик», — называла она Леже, ласково проводя рукой по его щеке.
Они познакомились в Монако. Леже сам не мог попять, почему польстился на старуху? Ведь вокруг него в то время вились молоденькие поклонницы с телами, как у кошек, шелковистыми ляжками и упругими ягодицами. В первое время ему нравилось, возвращаясь в номер, находить в своей постели новую фанатку, уже раздетую и готовую на все; уходя, все они просили его расписаться на память — кто на груди, кто на заднице… Потом он понял, все эти девки — прилипалы, уличная шваль; по-настоящему крутые телки спят не с победителем, а с владельцем команды.
Селин его понимала. На нее не нужно было тратить денег — она сама тратила их на него. Она не требовала от него романтических ухаживаний, всей этой мути с цветами, любовными записками и приглашениями на ужин, от которых балдеют молодые красивые дуры. Вернувшись из спортзала, он мог стиснуть Селин в объятиях, прижать ее лицом к своей липкой от пота груди. Ни одна из длинноногих телок не позволила бы это сделать, их лица перекашивались от отвращения. Селин он нравился весь, целиком…
Несмотря на то что годовой контракт с «Эрроуз» был подписан, Леже пришлось пропустить первые две гонки сезона. Генеральный спонсор «Эрроуз» по-прежнему хотел видеть в составе команды француза, но у Леже после увольнения из «Феррари» остались не завершены финансовые расчеты со старой командой. Он психовал. Время уходило. Денег, чтобы рассчитаться с командой, тоже не было. Его менеджер попробовал договориться с директором «Эрроуз» выплатить за Леже долг в счет его будущих победных гонораров, но директор дал понять, что ни на какие будущие победы Леже в составе его команды не стоит и рассчитывать. Финансовые трудности Леже — это финансовые трудности Леже. И сначала он должен их решить, а лишь потом участвовать в состязаниях.
Для Лежнева это заявление стало неприятным открытием: под ним шаталась земля. В любую минуту его могли вышвырнуть из команды и заменить другим, таким же молодым, наглым и удачливым, каким он сам был пять лет назад. А теперь его выбросят, как использованную и ненужную вещь.
В довершение всего его менеджер заявил, что не сможет в дальнейшем работать с ним. Крысы бежали с тонущего корабля…
— …Ты что, сошел с ума? Пьер Луи, зачем ты это сделал? — с болью в голосе спрашивала Селин. — Ведь об этом могли узнать. Твоя карьера была бы загублена!
Леже молчал, опустив голову. Селин не злилась, не орала на него, не впадала в истерику. Кажется, до денег ей не было дела. Она хотела понять сам факт: зачем он пытался снять деньги по ее кредитной карточке?
— У тебя нет денег?.. Но ведь я бы все равно рано или поздно узнала, что с моего счета исчезли деньги. Пьер Луи, ты что, не мог мне сказать? Я бы тебе одолжила.
Выслушивать ее было так унизительно.
— Потом поговорим. Забери меня отсюда, — сжимая руками голову, бормотал он, не глядя на Селин.
Она не стала выдвигать против него обвинения. Его выпустили и даже извинились. Селин подтвердила факт обналички крупной суммы, и проклятый агент-перестраховщик, заметивший, что клиент обналичивает деньги по чужой кредитной карте, был вынужден перед ним расшаркиваться и извиняться.
— Скажи, почему ты хотел меня обворовать? Тебя волнуют мои деньги? — спросила Селин по дороге домой.
Леже сидел за рулем только что купленного нового «феррари», обладание которым теперь не доставляло ему никакой радости — скорее, вызывало отвращение.
— Мне срочно нужны деньги. До зарезу. Иначе я пропущу Гран-при Бельгии. После этого меня вышибут из команды. А!.. Все дерьмо!
— Сколько тебе нужно?
— Забудь об этом. Я тебя ни о чем не просил.
— Сколько?
— Я не хочу брать у тебя деньги.
— Ты только что попытался их у меня украсть.
— Нет! — резко выкрикнул он. — Нет. Я бы их вернул. Клянусь Богом, я стану чемпионом в Спа. Я это чувствую, я знаю! Мне нужно только, чтобы меня допустили. Я надеялся, что ты ничего не заметишь за оставшееся время, а потом я бы их незаметно тебе вернул.
— Пьер Луи! Господи, какой же ты еще ребенок!
— Не надо! — Он уклонился от ее ласкающей руки в тяжелых золотых перстнях.
Селин любила все крупное, яркое, массивное.
— Скажи, глупенький, сколько тебе нужно? Я одолжу.
— Нет. Не могу. Не надо.
— После моей смерти все и так достанется тебе, — спокойно, как ни в чем небывало продолжила Селин.
Он не повернул головы. Не издал удивленного восклицания. Словно не расслышал.
— Я одинока, — продолжила она, садясь к нему вполоборота и не спуская с него пристального взгляда. — Мои дети устроены и не нуждаются в моих сбережениях. Ты мне дорог. Мы вместе приятно проводим время. Ты нежен со мной. Мы можем пожениться. Если хочешь, мы можем уехать из Франции и жить в другом месте. У меня есть свой дом в Марракеше. Я могу помочь тебе открыть свое дело, ведь спорт — это занятие временное, сегодня ты на коне, завтра о тебе все забыли. Ты должен подумать, чем собираешься заниматься дальше…
Она говорила, говорила и говорила…
«Давай, сейчас или никогда! Ты же не трус. Ты можешь. Никто ничего не узнает. Это идеальный несчастный случай, не тяни, второго такого не будет, давай!» Этот голос в его голове становился все громче и громче. Он уже перебивал голос Селин. «Она же сказала: все достанется тебе. Чего ты тянешь? Она ничего не почувствует».
За все годы, прошедшие со дня катастрофы, Селин ни разу ему не снилась. Она умерла в больнице Канна в страшных муках. У нее был болевой шок. Говорят, она с нечеловеческой силой вырывалась из рук врачей, пытавшихся наложить гипс, и срывала повязки. Леже мог вытерпеть боль, но боялся потерять над собой контроль и в бреду сболтнуть что-то лишнее. Он всегда разговаривал во сне. «Теперь я знаю все твои тайны», — целуя его, говорила Селин. И еще его подвел страх. В последнюю секунду руки дрогнули, он запаниковал, сделал попытку увернуться от удара, повернул руль. Машину развернуло, бросило на каток бетоноукладчика и протаранило насквозь. Новый «феррари» разорвало надвое, и обломки разметало по шоссе.
Селин действительно завещала ему все свое состояние. Она была небогата.
Леже вздрогнул от шума отодвигаемой решетки и окончательно проснулся. В камеру привели еще одного арестованного. Огромный бритоголовый бугай с видом знатока огляделся по сторонам. Бровь у вновь прибывшего была залеплена свежим пластырем, на скуле и подбородке краснели пятна от ударов. Вид у парня был такой, словно его привели в камеру прямо с ринга. Чернобородый охранник снял с него наручники и вышел, заперев решетку на замок.
Леже сел на кровати, не зная, как себя вести с сокамерником. Стоит ли поздороваться? А что сказать? «Бонжур»? «Салют»? Пока он размышлял, бугай вразвалочку прошелся вперед-назад по камере. Разок подтянулся на решетке окна, высунув нос наружу. Леже невольно восхитился, с какой легкостью сокамерник проделал этот номер. Вернувшись, бугай осмотрел двухъярусную кровать, хлопнул по верхней постели рукой и вдруг, ни слова не говоря, сгреб субтильного Леже в охапку и, как мешок, забросил на верхнюю полку.
— Как это называется, э-э! — только и успел пролепетать опешивший француз.
Но самым неприятным было не это. В ответ на протестный вопль: «Comment l'appelle-t-on?» — сокамерник заржал по-русски:
— Камон ляпельтон, говоришь? А ляпельтон по-нашему, по-бразильски, не хочешь?
Он сгреб подушку и наклонился над Леже. Француз прижался к стене, думая, что бугай сейчас примется его душить. Однако он ошибся. Сокамерник всего лишь пару раз коротко врезал ему через подушку огромным кулачищем по ребрам, так что Леже услышал внутри себя глухой звук. Он пискнул и затих, закрывшись руками.
— Ну как тебе ляпельтон? Понравился? Добавки просишь?
Леже молчал, боясь, что его неверный жест может быть истолкован как просьба о добавке. Русскоязычного бугая убедило красноречивое молчание жертвы.
— Вот так-то! — поучительно сказал он.
Бросил подушку обратно на нижнюю койку и отошел к стене, напевая себе под нос: «Ален Делон, Ален Делон не пьет одеколон…» И это чудовище в человеческом облике еще может петь сентиментальные песни? — с ужасом подумал Леже.
— Чего буркалы вылупил?
Сокамерник сделал ему «козу», но бить не стал. Затравленный Леже боялся даже покоситься в его сторону. Бугай же, наоборот, проявлял к нему повышенное любопытство. Время от времени он хмурился, словно пытаясь вспомнить:
— Где-то я этот интерфейс уже видел, — и с сомнением покачал головой. — Не, неон.
