Феликс Меркулов - Он не хотел предавать
Все-таки, думал он, это правильно — не сообщать заранее дату казни, иначе можно взбеситься, видя, как каждый прожитый миг приближает тебя к смерти. Вот, например, солнечная тень на стене камеры — отраженный свет от стекла в коридоре, — передвинулась за это время вправо на целый локоть. Если бы он был приговоренным к смертной казни, это значило бы, что он на целый локоть стал ближе к смерти. А так, хоть и знаешь, что рано или поздно умрешь, смерть кажется чем-то нереальным, далеким. И по сути, смертник мало чем отличается от магната, который сидит в офисе, пьет «Мартель», говорит с женой по телефону, понимает, что, конечно, умрет, все умирают, но у него впереди еще много времени… А потом он садится в свою машину и умирает в автокатастрофе, не доезжая до дома…
Нет, не знать заранее о дне и часе своей смерти — это гуманно. В камере время течет медленно. Если не следить за календарем, то можно поверить, что впереди еще целая жизнь.
…Время остановилось.
Он то лежал, то ходил взад-вперед по камере, то садился, то стоял, облокотившись о решетку, и разглядывал коридор. Никаких изменений во внешней жизни от этого не происходило.
— Эй, макака! — покрикивал он, завидев в конце коридора полицейского-креольца, но тот не реагировал на русские фразы, а чтобы выкрикнуть подобное по-французски, Леже еще не окончательно слетел с катушек.
Он не представлял, как долго здесь находится. Часы у него изъяли вместе с галстуком, шнурками и запонками, и теперь оставалось только гадать, сколько времени он провел в туземном обезьяннике, будучи его единственным клиентом. Когда чернокожий полицейский, гремя решетками, подал в камеру пластиковый поднос с завтраком, можно было предположить, что за стенами заведения наступил полдень. От еды арестованный отказался. Через определенное время поднос с завтраком убрали, не интересуясь состоянием здоровья и аппетитом арестованного.
Отупев от жары и скуки, Леже стал выкрикивать то по-французски, то по-русски всякую чушь, требуя позвать адвоката, принести холодного пива, позвонить по телефону, требовал судью, президента Антильской конфедерации и защитника прав человека… Чернокожий бородатый страж правопорядка, привыкший к пьяному бреду распоясавшихся европейцев, и ухом не вел.
Наконец о нем вспомнили. Загремели ключи, отъехала в сторону решетка, и чернокожий охранник, вооруженный дубинкой и газовым пистолетом, красноречиво показал: на выход!
Решив, что час освобождения пробил, арестованный сделал прощальный жест «фак'ю» в сторону своей камеры и, сунув руки в карманы брюк и насвистывая, пошел танцующей походкой по коридору впереди полицейского. Но вместо желанной свободы его неожиданно провели и втолкнули в тесную кабинку для свиданий.
За двойной стеклянной перегородкой в дырочках для улучшения акустики (переговорных устройств в комнатах для свиданий макаки тоже не держали) он увидел бледнолицего европейца в светлом костюме. Судя по отсутствию тропического загара, прибыл он на Сен-Мартен недавно.
Так оно и было. Не прошло еще и трех часов, с тех пор как «боинг» французской авиакомпании Эйр Франс приземлился на короткой взлетно-посадочной полосе, отгороженной от пляжа забором из рекламных щитов. Пассажиры, одуревшие от восьмичасового перелета и смены климата, разбрелись по пляжу. По пути из самолета в гостиницу всем предлагался ледяной welcoming drink — «приветственный напиток».
Одним из бледнолицых, вывалившихся на белоснежный песчаный пляж и на мгновение ослепших от солнца, был Георгий Гольцов. Рядом с ним широко шагал здоровенный бритоголовый парень, как пушинку неся на плече огромную спортивную сумку, в которой сама собой подразумевалась доска для серфинга, маска и ласты для занятий сноркелингом и целый набор спортивных принадлежностей, с которыми парни такого типа отправляются на край света для беззаботного времяпровождения.
— Смотри, — кивнул парень, указывая Гольцову на надпись под соломенной крышей пляжного бара. — Topless served free. Дамы без лифчиков обслуживаются бесплатно. Ты как хочешь, Гошка, а мне это место нравится.
Жизнелюбом со спортивной сумкой был Михальский. Он считал, что поработал достаточно, чтобы заслужить трехдневный экскурс на Антильские острова.
Навязав Яцеку свой багаж, Гольцов налегке отправился на такси в голландскую часть острова с единственным крупным поселением Филипсберг. Именно там располагалась единственная на Сен-Мартене каталажка и старинное здание суда, напоминавшее лютеранскую кирху. Там его уже ожидали представители полиции, уведомленные о приезде.
В Москве было десять часов вечера…
На Сен-Мартене — разгар рабочего дня, если только возможно поверить в то, что на этом райском клочке суши, где с утра до ночи не прекращается беззаботное веселье, кто-то всерьез работает.
Увидев незнакомого молодого мужчину, Леже насторожился.
— Добрый день, господин Лежнев, — по-русски обратился к нему неизвестный, — я представляю Российское центральное бюро Интерпола. Следователь по особо важным делам Георгий Гольцов.
Леже занервничал. Ответил по-французски:
— Я вас не понимаю. Говорите по-французски, если можете, или позовите переводчика.
— Все ты прекрасно понимаешь. Не прикидывайся шлангом. В Москве ты трепался по-русски не хуже местного, — снова по-русски ответил Гольцов.
Леже промолчал. Выбирал позицию.
— Меня интересуют обстоятельства гибели вашего московского хозяина Егора Ильича Завальнюка. Если вы будете с нами сотрудничать, Московская прокуратура не станет требовать вашей экстрадиции в Россию. Вы объявлены в международный розыск как основной подозреваемый по факту убийства Завальнюка. Но мы готовы пойти вам на встречу.
— Я ничего не понимаю! — выкрикнул по-французски Леже, решивший валять ваньку до конца.
Он вскочил со стула и, энергично жестикулируя, зашагал по комнате для свиданий. Подойдя к двери, раза два резко хлопнул ладонью по металлу:
— Эй! Позовите переводчика! Я ни черта не понимаю. Чего этот мудак от меня хочет? Кого вы ко мне привели? Эй!
Чернокожий охранник не спешил к нему на помощь. Немного повозмущавшись, Леже вернулся на прежнее место, сел нога на ногу, демонстративно отвернувшись от Гольцова, насколько позволял привинченный к полу стул с вертящимся сиденьем. Закурил «Житан».
— Молодец, что сел, — спокойно сказал Гольцов. — А теперь слушай меня внимательно. Московской прокуратуре ты не нужен. Им нужен твой заказчик. Согласись ответить на мои вопросы, и мы расстанемся друзьями. А иначе… Она тебе не рассказывала, какие условия в Бутырской тюрьме? А ведь ей сделали скидку, она богатая женщина, у нее связи, у нее был опытный адвокат, она не узнала и половины проблем. А ты попадешь в общую камеру для иностранцев. Где сидят арабские наемники, воевавшие в Чечне. Где сидят африканцы, перевозившие героин и больные СПИДом. Где кишат вьетнамцы, пакистанцы и афганцы… Где спят на нарах и ходят на парашу. Уже через год ты заболеешь туберкулезом. Через два у тебя начнется дистрофия. Хочешь там оказаться?
Леже вскочил и яростно заколотил в дверь:
— Я хочу отсюда уйти! Эй, отведите меня в камеру!
Гольцов тоже встал:
— Подумай, Лежнев! Ты будешь сидеть семь лет в России. Шестьсот тысяч баксов за семь лет — это мало, это ничего! Ты никогда уже не сможешь жить как раньше. Ты выйдешь никому не нужным, больным стариком!
Чернокожий охранник вывел Леже в коридор. Леже так и не обернулся.
— Он не идет на контакт, — сказала по-французски мадам Бовье, адвокат Лежнева.
Она следила за тем, что происходило в комнате для свиданий, по монитору охраны.
— Поговорите с ним вы. Убедите его сотрудничать, — попросил Георгий.
Мадам Бовье едва заметно повела плечом:
— Я попробую, но оказывать давление на клиента я не имею права.
— О давлении не может быть и речи. Попробуйте объяснить ему все по-хорошему. Он вас знает, доверяет вам. У вас найдется полчаса свободного времени?
Адвокат посмотрела на часы:
— Да.
— Давайте где-нибудь посидим, выпьем коктейль, а я вам расскажу, кто такой Лежнев и что мне, собственно, от него надо.
— Хорошо.
После обеда Гольцов предоставил Лежнева попечительству его адвокатши, а сам поехал в гостиницу и лег спать: по московским меркам стояла глубокая ночь. Проснулся он от блаженного ощущения, что выспался. Часы на столике гостиничного номера показывали без четверти четыре. Часы на руке — без четверти одиннадцать. Значит, в Москве разгар трудового дня, а здесь — святое предутреннее затишье. Умолкла музыка, закрылись ночные клубы и игорные дома, рестораны и кафе. На пляже ровняют граблями белоснежный песок, приводят в порядок шезлонги и зонты.
Яцек, спеленутый москитной сеткой, спал сном младенца на соседней кровати. Его бритая голова покоилась на плоской подушке. Гольцов подошел к окну и потянул на себя деревянную ставню. В десяти шагах перед ним расстилалась спокойная бирюзовая гладь Атлантического океана. В реальность картинки верилось с трудом.
