Фридрих Незнанский - Осужден и забыт
– Зачем вам в общежитие идти? – наперебой заговорили они. – Там же одни алкаши живут да переселенцы. Что вы! Вы же там и не заснете!
– У меня переночуйте, у меня дом большой, – предлагала бухгалтерша.
Мы, поколебавшись, согласились.
И вправду, дом новой знакомой Екатерины Федоровны мог бы вместить целую армию постояльцев. Я, конечно, бывал в загородных домах и побольше, и побогаче, но этот, стоящий на краю поселка, под самым лесом терем-теремок, не низок, не высок, был лишен помпезности в стиле новых русских. Видно, строился дом с любовью и для удобства хозяев. Был он деревянным, снаружи сложен из бревен, внутри отделан резьбой, полы и потолки узорчатые, наборные – просто Кремлевский дворец после реставрации! Витые резные лестницы в мансарду, резные косяки, резная мебель…
– Это все мой муж, – с гордостью говорила бухгалтерша, проводя нас в гостиную. – Сам все сделал, он у меня золотым мастером был, на все руки мастер. Простым столяром начинал, а как на пенсию вышел, днями и ночами в сарае просиживал перед своими станками. Все сам сделал.
– И мебель? – спросил я, оглядывая великолепный резной буфет в стиле девятнадцатого века.
– Все, – подтвердила бухгалтерша.
– А дизайн кто делал? То есть кто узоры составлял, чертежи? – пояснил Турецкий, заметив, что новомодное словечко вызвало у бухгалтерши недоумение.
– Он все сам и делал, то по открыткам смотрел, как в каких музеях, потом он в Ленинграде, в Петродворце бывал, там присматривался.
Я покачал головой.
«Жил бы на Западе старик, прославился бы как второй Чиппендейл…»
Бухгалтерша проводила нас на кухню, разделенную на собственно кухню и столовую изумительной по красоте ажурной перегородкой. Пока я ее разглядывал, пытаясь разобраться в хитросплетении рисунка, Екатерина Федоровна включила электрический самовар, нарезала подаренную Турецким колбасу и поставила на стол преподнесенную им же бутылку водки.
«Вот менталитет русского человека, – думал я. – Иностранец, немец какой-нибудь или англичанин, он бы этого не понял. Американцы еще попроще, но Европа!.. Решили бы, что женщина выставляет на стол их же подарки от скупости, чтобы своего не потратить. А ведь она, наоборот, самое лучшее жертвует гостям. Она эту водку лучше бы для своей причины припрятала, но не может… И колбасу эту она бы с превеликим удовольствием сама употребила, такой колбасы и в Красноярске, наверное, не сыщешь, не то что тут. Вот она, зримая разница между ними и нами».
– Сейчас поужинаем, – сказала Екатерина Федоровна и, смущенно улыбаясь, добавила: – Может, вы снимете наш дом? Второй такой красоты по всей России небось не сыщешь. Показали бы в какой передаче.
Я испытал острое чувство стыда. Турецкий сделал вид, что не расслышал вопроса. Пришлось признаться, что частник наврал, а мы ни с какого ни с телевидения, а из столичной прокуратуры.
– Это просто шофер пошутил, – краснея, ответил я. – Вот Александр Борисович – помощник заместителя Генерального прокурора, а я – адвокат. В командировку сюда приехали.
Резонно решив, что хозяйка теперь может принять нас за мазуриков каких, я вытащил документы. Как ни странно, это признание только прибавило нам веса: провинциалы – люди основательные, и принадлежность к властным структурам ценится ими выше, чем к сомнительному шоу-бизнесу.
– Так вы прокурор из Москвы? – удивилась еще больше бухгалтерша, обращаясь к Турецкому. – Я думаю…
– Что вы думаете?
– Представительный, думаю, мужчина, не может быть, чтобы с телевидения.
После ужина она проводила нас в комнату за гостиной.
– Устраивайтесь здесь, на софе, а вы на кровати. – Турецкий явно больше приглянулся хозяйке, это ему она предложила кровать с толстенной периной и целой пирамидой подушек. – Белье вон в том шкафу, одеяла, подушки в ящике. Может, я вам постелю?
– Спасибо, мы сами, – скромно отказался Александр Борисович.
– Женатый, наверное, – улыбнулась Екатерина Федоровна. – И дети есть?
– Есть.
– Вот и мы эту комнату для внуков специально отвели. Как приедут все, как соберутся, так полон дом народу, а так я все одна да одна.
– А не боитесь одна в таком доме жить? – невольно вырвалось у меня.
Екатерина Федоровна пожала плечами:
– А что вы думаете? Боюсь. Как муж умер, дети меня к себе зовут. Дочка у меня в Нижнем Новгороде. Да, замуж вышла, за кооператора, – с материнской гордостью в голосе произнесла бухгалтерша. – А сын в Красноярске, своя фирма у него, продукты завозит. Тоже меня к себе забрать хотел, а мне этой красоты жалко.
Бухгалтерша обвела глазами комнату.
– Ведь всего с собой отсюда не заберешь, – прошептала она, вытирая глаза. – Вы посмотрите, какие полы, какие потолки, стены… Как их забрать? Стены ведь не заберешь.
Она оглядела комнату, смахнула невидимую пылинку со столика.
– Боюсь, конечно. Тут люди лихие… Ну ничего, у меня двустволка мужнина есть. Так что, если кто явится, живо кой-чего отстрелю.
И она, зардевшись, вышла.
Уже лежа в постели, выключив свет, я долго рассматривал узорное панно на стене возле кровати. Из различных оттенков деревянных дощечек на стене был выложен пейзаж: обрыв реки, сосны над обрывом, птицы в небе под облаками, олень выглядывает из чащи, и даже, если присмотреться, то видишь фигурки человечков – то ли лесовичков сказочных, то ли детей, – которые с лукошками присели возле елочки…
Трофимов неподвижно стоял в кабинете Лопатина, глядя на молодого начальника колонии. Сидя за столом, Лопатин листал подшивку из личного дела заключенного Трофимова, не глядя в его сторону, стараясь выдержать тяжелую паузу. Всей кожей он ощущал на себе тяжелый, немигающий, неподвижный взгляд вошедшего зека и наконец не выдержал. Захлопнув папку, он встал из-за стола.
– Ты писал?
Он сунул Трофимову в лицо смятую петицию от «общего собрания заключенных».
– Я, – спокойно признался Трофимов.
– Ну и что ты этим хотел сказать?
– Там все написано, – спокойным и даже словно усталым голосом ответил старый зек.
– Кто еще входит в это твое общее собрание? Назовешь по именам, вернешься к себе на кухню, нет – неделя карцера! Быстро, называй.
«Неделя, – медленно протекла по жилам страшная мысль, – сто шестьдесят восемь часов… Это смерть».
– Ну, не выпендривайся, Трофимов, ты же старый человек, – с неожиданной жалостью в голосе сказал присутствующий здесь же Саламов, глядя на сгорбленную фигуру в бесформенной черной телогрейке и ватных штанах. – Что тебе до всех этих отморозков? Это же ворье, убийцы, что у тебя с ними общего? Ты же сам не хочешь, чтобы колония взбунтовалась. Ты же просто писарь, а они тебя заставили. Ну?..
Трофимов вдруг подумал, что начальник его отряда ведет себя, как учитель, наводящими вопросами подсказывающий нерадивому ученику правильный ответ.
– Ладно, уведите, – махнул рукой нетерпеливый молодой Лопатин. – В карцере подумает, может, поймет, что к чему. Уведите!
Охранник подтолкнул Трофимова концом резиновой палки.
В это время на столе начальника загудел телефон внутренней связи.
– Да! – раздраженно крикнул в трубку Лопатин, и вдруг выражение его лица поменялось.
У Саламова упало сердце. Он представил, что это звонит кто-нибудь из контролеров, чтобы сообщить страшную новость: на зоне бунт, взяты заложники, захвачено оружие…
– Уже здесь?! – растерянно повторил Лопатин. – На КПП?.. С кем встретиться?! – воскликнул начальник колонии таким тоном, словно приехавший неизвестный выразил желание встретиться с далай-ламой или Наполеоном. – А он один? Что, с трактором? Каким еще трактором?
Прижимая трубку к уху, Лопатин повернулся и выглянул в окно. Саламов тоже вытянул шею, пытаясь увидеть, что там творится возле ворот лагеря, но за широкими плечами Лопатина ничего не разглядел.
– Пропускайте, – наконец приказал Лопатин.
Он положил трубку и растерянным взглядом обвел кабинет. Охранник, опомнившись, снова толкнул Трофимова по направлению к двери.
– Стой! Подожди, не уводи его, – приказал Лопатин и повернулся к охраннику: – Свободен! Трофимов, садись, – кивнул он на стул возле своего стола. – Ты жди за дверью, – крикнул он выходящему охраннику.
В кабинете наступила гробовая тишина. Трофимов с невозмутимым видом сел на предложенный стул. Скованные сзади руки мешали ему откинуться на спинку стула, поэтому он сидел сгорбясь, похожий на старого ворона.
– Зачем к тебе из Москвы помощник Генпрокурора едет? – жестко спросил Лопатин, наклоняясь и заглядывая в изборожденное морщинами лицо зека.
Трофимов с удивлением поглядел на Лопатина.
– Не понял вашего вопроса, гражданин начальник.
– Повторить? – нетерпеливо воскликнул тот. – К тебе люди от заместителя Генпрокурора России приперлись на тракторе через тайгу из Красноярска. Зачем, интересно? Ты случайно не знаешь?
Трофимов снова поднял глаза на своего природного врага. На его лице застыло изумленное выражение.
