Валерий Поволяев - Охота на охотников
- Я понимаю, я понимаю. - Рогожкин перестал носиться по комнате, сел напротив Стефановича, глянул в окно, завешенное простенькими ситцевыми шторками. И все-таки он не верил, что Настя может поругаться с Галиной. Она же умная, его Настя, и Галина умная. А умные женщины стараются не показывать свой характер. - Я понимаю...
Стефанович молчал. Рогожкин отодвинул занавесочку в сторону. Двор у брата был небольшой, чистый, под старой черемухой - редким для здешних мест деревом, - стояли вкопанные в землю две скамейки и стол. Летом Леонтий за этим столом любил обедать. Иногда, если приходили приятеля из автобусного парка, - выпить по паре стопок крепкого бурачного, произведенного из первоклассной сахарной свеклы самогона и сыграть в домино.
Пусто было сейчас во дворе. Сыро. Тихо падал влажный мелкий снег, невольно вызывающий щемящее чувство, мысли о том, что все проходит и душа человеческая в конце концов обратится в такой же мелкий снег и холодной пылью просыплется на землю.
- И когда ты надумал сыграть свадьбу? - спросил Стефанович.
- Сходим в Москву, вернемся - я попрошу три дня отпуска. Специально под свадьбу.
- Зачем брать отпуск? Это не обязательно. У тебя есть отгулы.
- Да не успел я ещё с отгулами, - смущенно пробормотал Рогожкин, чтобы заработать отгулы - побольше посидеть за баранкой надо. Неудобно...
- Неудобно со шкафа в штаны прыгать, - перебил Стефанович. - Что удобно, а чего неудобно - я знаю лучше тебя. А вообще, - он приподнялся и также глянул в оконце, на серый заснеженный двор, на любимый столик Леонтия, припорошенный белой крупкой, - вообще ты мне приглянулся, и я думаю в ближайшем будущем определить тебя в замы по колонне. Чтоб ты, значит, всем также заправлял - и общаком, и документами, и к оружию доступ имел. Я тебе покажу тайнички в двух машинах, где мы храним оружие.
Рогожкин вспомнил, что, когда ездил в Москву, Стефанович брал с собой автомат. Стефанович, словно бы прочитав мысли Рогожкина, вздохнул:
- Россия - это своя территория, тут есть, ежели что, к кому обратиться, а вот какая-нибудь солнечная Италия или оливковая Испания чужая земля. Там, бывает, очень нужно оружие. Чтобы отбиться от очередной русской группировки, засевшей где-нибудь на дороге. Не от итальянцев отбиться, нет, - итальянцы этим не занимаются, - от наших же соотечественников с бритыми головами... Так что, Миша, - Стефанович впервые назвал Рогожкина по имени, - будь готов подпереть меня своим плечом.
- Раз вы считаете, что это нужно, то - готов.
- И это самое, - Стефанович поднялся со стула и, откинув в сторону руку, пальцами захватил щепоть воздуха и красноречиво помял её, - давай на "ты". Ладно?
- Ладно. - У Рогожкина потеплело на душе от этого предложения. Все-таки хороший мужик Стефанович. - Не сразу, конечно, но обязательно буду на "ты".
- А ты попробуй сразу. Если не получится, я тебе помогу. И еще, Стефанович обвел оценивающим взглядом комнату, в которой обитал Рогожкин, все-таки тебе здесь тесно будет. С жильем я тебе тоже помогу, - он снова знакомо захватил щепоть воздуха, - есть у меня кое-какие ходы к нашим городским властям.
В ноябре на Москву навалились такие оглушительные морозы, каких раньше никогда не было - за тридцать градусов. Раньше на Москву в ноябре, как правило, обрушивались дожди, потом нередко выпадал снег, малость прихорашивал землю и исчезал. И если уж в редкие годы выпадали морозы, то небольшие - градусов пять-семь. Но вот чтобы тридцать на термометре такого никто из старожилов не помнил.
Снега на земле было немного, новый ещё не обозначился, старый усох, покрылся сусличьими норами, кое-где над небольшими сугробами уродливыми горбами, схожими с могилами, вздулась корка. В Москве каждое утро находили замерзших бомжей. Почти все они, как сообщали газеты, были в прошлом людьми состоятельными: один - полковником Советской армии, участником войны, которого выгнал из дома собственный сын, второй - спившимся преподавателем медицинского института, третий когда-то работал главным инженером троллейбусного парка, а выйдя на пенсию, доверился жуликам, что в обмен на квартиру обещали кормить, поить, обувать и одевать его до самой смерти, но вместо этого попытались накинуть ему на шею удавку и отволочь на кладбище, и бывший главный инженер постарался исчезнуть с глаз страшных людей... У каждого замерзшего - своя судьба, своя линия жизни, все свое, индивидуальное, только кончина общая.
Каукалов был угрюм. Он вновь начал злиться и ревновать Аронова к Ольге Николаевне. Встретив Илюшку утром после разгрузки угнанной фуры, он сделался взъерошенным, будто петух перед дракой, лицо его побурело, и, выставив вперед ногу на гусарский манер, он спросил с вызовом:
- Ну как?
- А-а, все то же, - не обращая внимания на взъерошенный вид Каукалова, ответил напарник. - Все как у всех... Вдоль, вот если бы это самое у неё было поперек, как ты когда-то мечтал, - Аронов провел ребром ладони по ширинке, - тогда было бы интересно.
- Эт-т... - Каукалов сделал резкое движение, словно собирался ударить Аронова, и, наверное, довел бы это свое движение до конца, но что-то остановило его, сработал некий тормозной сцеп, Каукалова будто кто-то загипнотизировал, но главное было не это - у него пропала речь, вот ведь как, все самые злые, самые обидные слова, что были заготовлены и уже вертелись на языке, чтобы соскочить, враз пропали, Каукалов замычал что-то нечленораздельное, закрутил головой ошеломленно, - эт-т...
Он не ожидал увидеть напарника таким, каким увидел сейчас незнакомым, с нагловатой, как показалось ему, усмешкой на лице, независимого, не похожего на того Илью Аронова, которого он знал раньше.
- Эт-т, - Каукалов даже согнулся, закашлялся - внутри стало больно. Эт-т...
Дело происходило в гараже у старика Арнаутова - тот вызвал напарников к себе, Каукалова отдельно, Аронова отдельно, они и приехали к деду отдельно друг от друга, встретились лишь здесь, - опытный Арнаутов, изучив характер Каукалова, так же, как и Аронова, решил, что так будет лучше. Справедливости ради надо отметить, что старик подметил в характере Аронова такие черточки, которые для Каукалова остались совершенно невидимы.
- Ну, чего "эт-т", чего "эт-т"? - нахмурился он, нагнулся, глянул скорчившемуся Каукалову в лицо. - Яйцо, что ли, как курица после запора, никак снести не можешь? Чего "эт-т"?
Он взял Каукалова за воротник, со скрипом, словно тот был неисправным пластиковым манекеном, разогнул. Аронов, видя, как старик расправляется с его шефом, коротко хохотнул. Каукалов покосился на него налитыми кровью глазами, заскрипел ржаво, проглатывая твердый неудобный комок, образовавшийся в глотке.
- Эт-т...
Он не знал, какие разговоры вел его школьный приятель с Ольгой Николаевной, но был уверен, что в постели они говорили о нем. В числе прочего, естественно... И догадывался, что сказала Ольга Николаевна.
Старик Арнаутов, продолжая держать Каукалова за воротник, внимательно оглядел его, потом, поняв, что приступ миновал, отпустил и пошел к своему заветному железному шкафчику за выпивкой.
Аронов тоже думал сейчас об Ольге Николаевне, о том, что та говорила о Каукалове, как о пустом месте, и все тянулась, тянулась к Илюшке, будто девчонка, совсем забыв о том, что она не девчонка, а очень грозная дама, способная превратить в порошок и Каукалова, и Илюшку, и старика Арнаутова всех, кто может ей не понравиться, и Илюшка старался соответствовать тому образу, которым Ольга Николаевна его наделила.
Была Ольга Николаевна ненасытной, она металась в постели, будто буйволица, и Илюшка тоже пробовал быть буйволом, хотя какой из него буйвол? - он напрягался, как мог, изо всех сил, хрипел, сипел, подползал под Ольгу Николаевну, потом заваливался на нее, дергался, пробовал даже укусить её за грудь, но та, на несколько мгновений вырвавшись из любовного ослепления, залепила Аронову такую оплеуху, что у того свет в глазах мигом померк, ничего не стало видно, - но, в общем, Ильей осталась довольна.
Утром, когда прощались, Ольга Николаевна, устало щуря безмятежные голубые глаза, похлопала Аронова по щеке, произнесла довольно:
- Молодец!
Вышел от неё Аронов окрыленный - ну, словно бы птицу счастья поймал за хвост, - на улице же невольно остановился от мрачной мысли, неожиданно возникшей в голове: а как же приятель его, как Жека?
Но уже через секунду небрежно махнул рукой: с Каукаловым - все, с Каукаловым пора расставаться. Пусть он плывет в одну сторону, а Илья поплывет в другую, при нынешнем раскладе он сумеет это сделать. Не то ведь как Женька повел себя в Хургаде? Как последний гад. А кто ему поставил этих девчонок? Не Пушкин же Александр Сергеевич и не Стефан Цвейг с Гарсией Лоркой.
Пока дед позвякивал в своем сейфе склянками, Каукалов, с трудом давя в себе мутную злость, с ненавистью рассматривал напарника.
"С-сука! Я тебя породил - я тебя и убью. - У Каукалова нервно дернулись губы, в следующий миг возникло ощущение, будто произнес эти слова вслух, - он ожидал, что выражение на лице напарника изменится, станет другим, но этого не произошло - ни страха, ни сожаления, наоборот - лицо бывшего друга стало ещё более самодовольным, и Каукалов понял, что никаких слов вслух он не произносил, слова так и остались в нем, просто они озвучились в его раскаленном мозгу, губы у Каукалова вновь немо шевельнулись. - С-сука! Пидар гнойный! Я тебя сегодня же и укокошу! Приду домой - и ножом поперек горла! Так, чтобы кровь со свистом в обе стороны..."
