Фаворит - Дик Фрэнсис
Я надеялся, что, защищаясь, сумею оглушить убийцу: надо только, чтобы удар пришелся в висок. Я доставляю его в бессознательном состоянии к инспектору Вейкфилду, и ему предъявят обвинение в покушении на убийство. Я верил, что Вейкфилд с его бульдожьей хваткой в таких условиях вырвет признание у самого заядлого преступника и что в случае удачи мы получим ключ к личности Тивериджа. Конечно, меньше всего можно было ожидать, что Тиверидж заявится сюда собственной персоной. Я верил его хриплому заверению по телефону, что он лично ненавидит насилие и грязную работу, при виде которой его затошнило бы, поручает другим.
Я переоделся, взвесился, поболтал в весовой и пошел по своим обычным делам, все время напряженно ожидая неприятностей.
Ничего не происходило.
Никто не отзывал меня в сторону для обсуждения личных вопросов. Никто не проявлял подозрительного интереса к тому, что именно Джо сказал мне перед смертью. Конечно, убийство Джо Нантвича оставалось главной темой разговоров, но она как-то утратила остроту к концу дня, и живые лошади стали представлять больший интерес для завсегдатаев весовой, чем мертвый жокей.
Адмиралу предстояло скакать в пятом заезде. К концу четвертого мои нервы несколько успокоились, испарилось, будто его и не было, ощущение напряженного ожидания удара в спину. Я пробыл здесь уже более трех часов – человек с важной информацией, напрашивающийся, чтобы ему заткнули рот навсегда, – а против меня не было сделано ни единого выпада. Я-то думал, они возьмут с места в карьер.
Мне снова, уже не впервые, пришло в голову, что последствия в организации Тивериджа почему-то никогда не следуют сразу за причиной. Джо был убит через двое суток после того, как показал коричневую бумагу в Ливерпуле. Предупреждение мне по телефону последовало через два дня после того, как я начал распространяться о проволоке, погубившей Билла. Для истории с фургоном потребовалось не менее суток. Бристольская проволока была натянута для меня через два дня после моей экскурсии в контору «Такси Маркони».
Можно было подумать, что утренние телефонные звонки Тивериджа к Филдеру – единственное средство связи между ними и что Филдер не имеет других путей для передачи срочной информации. Должно быть, Тиверидж видел меньше вреда в задержке информации, чем в том, чтобы давать кому бы то ни было свой адрес и телефон и таким образом рисковать тем, что его обнаружат.
Подавленный, я пришел к выводу, что моя старательно разыгранная ложь не достигла ушей, для которых предназначалась, и мысленно обозвал себя идиотом. Изображать приманку для коварного врага, который даже не знает о том, что должен на тебя напасть, – ничего глупее не придумаешь.
Стараясь освободиться от этой обидной мысли, я пошел на смотровой круг вместе с Питом седлать Адмирала. Лошадь Билла, ставшая теперь моей, выглядела, как всегда, блистательно. Красивая голова, широкая грудь, гладкие сухожилия и хорошие кости ног делали из нее тот совершенный экземпляр скакуна, каким должен быть стиплер высшего класса.
– Хоть он и не был на скачках с того страшного дня в Мейденхеде, но сохранил форму, – сказал Пит, любуясь Адмиралом. – Ты не можешь проиграть, просто спокойно держись в седле, пока не привыкнешь к нему. Увидишь, сколько в нем силы. Билл обычно сразу возглавлял скачки, но тебе это не потребуется. Он совершит рывок с любого места.
– Я сделаю, как ты говоришь, – заверил я.
Пит толкнул меня в бок.
– Адмирал снова фаворит, – сказал он. – Если ты испортишь сегодняшнюю скачку, публика убьет тебя, и я тоже. – Он усмехнулся.
Адмирал на скаку был так же великолепен, как с виду. Он шел на препятствие прямо, делал прыжок вовремя и не нуждался в помощи всадника. У него был низкий плавный ход по-настоящему резвого скакуна, и, начиная с первого же барьера, я почувствовал, что скачка на нем доставляет мне почти эстетическое наслаждение. Следуя советам Пита, я объехал весь круг, не увеличивая резвости, но, приближаясь к последнему препятствию вместе с двумя другими участниками заезда, я дал Адмиралу шенкеля и натянул поводья. Он прыгнул точно посредине барьера и приземлился далеко на противоположной стороне, выиграв в воздухе два корпуса и легко оставив позади двух лошадей. Мы пришли к финишу в одиночестве под громкие приветствия трибун.
В загоне для расседлывания победителей, когда я соскочил на землю и отстегнул подпругу, Адмирал вел себя так, как будто он только слегка прогалопировал для разминки, живот его почти не вздымался при дыхании. Я похлопал его по блестящей темно-рыжей шее, заметил, что он почти не вспотел, и спросил Пита:
– На что же он способен, если его заставить скакать в полную силу?
– Выиграть Национальный, не меньше, – уверенно ответил Пит, покачиваясь с пяток на носки и заламывая шляпу, в то время как вокруг него раздавались бесконечные поздравления.
Я улыбнулся, подхватил седло на руку и пошел в весовую взвеситься и переодеться.
Пит крикнул, чтобы я поторапливался, так как нам следует распить вдвоем некую бутылку, поэтому я быстро переоделся и тут же вышел. Он повел меня в бар рядом с тотализатором, и мы остановились у прохода, чтобы взглянуть на то место, где умер Джо. Проход отгородили от дорожки деревянным забором высотой до плеча, чтобы туда не лезли любители сенсаций. Ржавое коричневое пятно на гравии – вот все, что осталось от Джо.
– Какая страшная история, – проронил Пит, когда мы входили в бар. – Что он тебе сказал перед смертью?
– Как-нибудь расскажу, – ответил я лениво. – Сейчас меня больше интересует другое – где Адмирал скачет в следующий раз.
Вернувшись в весовую, мы увидели двух людей в плащах с поясами, в грубых ботинках и мягких фетровых шляпах, всем своим видом внушавших ту непередаваемую грозную непреклонность, которая отличает полицейских в штатском от простых смертных.
Один из них сунул руку в карман, вытащил сложенный вдвое ордер и помахал им перед моим носом.
– Мистер Йорк?
– Да.
– Привет от мистера Вейкфилда. Будьте любезны проследовать в полицейский участок, это в интересах следствия.
– Хорошо, – сказал я и попросил Пита, чтобы Клем позаботился здесь о моем снаряжении.
– Ладно, –
