Виолетта Горлова - Как пальцы в воде
Профессор привстал с деревянной скамьи и несколько минут простоял почти без движения, прислушиваясь к тишине и вглядываясь в окружающий мир. В эту минуту и величественная церковь, и кладбище, и позолоченные солнцем деревья казались ему уместными и даже необходимыми в его теперешней жизни. Затем мужчина медленно прошелся вокруг церкви, раздумывая, не зайти ли вовнутрь. В нем вдруг заиграл мальчишеский азарт. Если он подойдет к какой-либо входной двери, и она окажется открытой – он войдет. С легким волнением в груди, ему пришлось даже задержать дыхание (Биггс не мог вспомнить, когда он ощущал такой трепет), профессор подошел к первому, встретившемуся на его пути, входу (западному или восточному?) и потянул деревянную, полированную как морская галька, дверную ручку: дверь легко открылась, будто давно его ожидала и была рада его приходу. Облегченно выдохнув, Алан вошел внутрь помещения, наполненного разноцветными бликами огромного витража, подсвеченного золотистыми лучами чуть уставшего за день солнца. Но было и еще что-то… Только что? Впервые размышляя над этим фактором (никогда раньше ему бы и в голову не пришло разглядывать церковный интерьер и уж тем более мелкие элементы декора), Биггс присел на скамью, недалеко от алтаря, украшенному зеленью и горшками лилий. Под серо-голубыми сводами царил полумрак. Профессор обратил внимание на старинный витраж, багровые, лиловые, оранжевые и сапфировые фрагменты которого стали удивительно яркими и сверкающими под лучами заходящего солнца. Мужчина ощутил сладковато-приторный аромат лилий и вспомнил Джоан (а давала ли она ему возможность когда-нибудь себя забыть, хоть до, хоть после своей смерти?); в последние дни эта вампирша перманентно присутствовала где-то рядом… ему казалось, что какая-то темная, бесплотная тень, которую невозможно увидеть, но которая ощущается более явственно, чем любой реальный предмет, иногда следует за ним. Дошло до того, что даже зайдя в туалет, он мысленно просил супругу подождать за дверью. И Алан при этом четко представлял себе отвратительную ухмылку Джоан, ее узкий змеиный рот, готовый извергнуть из своего распухшего нутра какую-нибудь скабрезную пошлость. А здесь ощущение ее присутствия было более явно из-за тяжелого запаха этих белых цветов, который ассоциировался у него с похоронами миссис Биггс. Конечно, он преувеличивал удушливую тяжесть их аромата, но так уж было велико влияние этой женщины на несчастного профессора. Алан и сейчас не мог ответить себе на вопрос: каким образом ей удавалось столько времени держать его подле себя в качестве придворного талантливого ученого? Что за колдовство было в ней? Биггс, безусловно не верил ни в какие разновидности магии и сопутствующие ей средства: привороты, заклинания, зелье и прочую околонаучную ерунду. Хотя теперь, оглядываясь назад, он допускал тот факт, что, возможно, ошибался на этот счет. Когда-то ему пришлось смириться с определенными обстоятельствами, которые стали уродливыми последствиями его единственной (ой-ли?) ошибки…
Более сорока лет назад двадцатисемилетний Аланс – случайно (или закономерно?) и впервые! – оказался в постели с девушкой, лишившей его невинности. Этой девушкой была Джоан Уилкокс, ставшая затем его женой. Впоследствии молодой человек неоднократно прокручивал в своих мыслях тот злополучный вечер, плавно перетекший в ночь странной игры двух потных тел, упражняющихся в дурацкой гимнастике, называемой сексом. Правильно говорил Леонардо да Винчи, что если бы люди могли видеть себя со стороны во время соития, человечество бы вымерло! Их соединенные в чудовищный узел тела, дряхлая кровать, прикроватная колченогая старая тумбочка, очевидно пережившая, войну Алой и Белой розы, и стоящая на ней настольная лампа – все это представляло собой единый неуклюжий доисторический механизм, который содрогался, пыхтел, скрипел, стонал и бился в предагональных, паралитических судорогах. Пару раз за всю ночь для Алана наступали кратковременные минуты счастья пред новым витком сексуального апокалипсиса. В эти моменты Джоан, с трудом отрывавшая свою массу от раскатанного в слоеное тесто щуплого тела мужчины, вытирала несвежим, в пятнах от зловонных выделений, полотенцем его мокрый маленький член, скукожившийся от страха в жалкий узелочек плоти, и водила им по своему заросшему жесткими курчавыми волосами лобку, ставшим для его чресел наждачной бумагой. В какой-то момент Биггс погружался в бесчувствие, но в его тщедушном изможденном теле еще теплилась искра сознания, слабо индуцирующая одну-единственную мысль: он страстно завидовал настольной лампе, для осколков которой уже наступила вечность… «Как хороша смерть: в ее преддверии уже не надо думать о будущем», – размышлял тогда молодой ученый. Он и сейчас мог вспомнить чуть округлое лицо Джоан и капельки пота, застывшие в ее темно-русых усиках над верхней губой… Тошнотворные запахи пота и липких выделений… Помнил он и ее визгливые стенания, всхлипывания вкупе с тяжелым дыханием, как у больной аритмией сердца… Алан даже побаивался, что у девушки может случится приступ стенокардии. Но нет… Джоан насиловала его изощренно и дерзко, с фантазией и трудолюбием опытной садистки. Лучше бы она тогда его кастрировала своим «точильным» лобком, а еще лучше, чтобы не было той встречи, тогда бы у него не отняли шанс оставаться девственником! После той безумной и чудовищной ночи молодой человек навсегда возненавидел секс и все, что с ним связано. И это не было для него чем-то удивительным: таким образом проявлялось одно из последствий гипофизарного нанизма. К его счастью, болезнь была выявлена не так поздно, дабы серьезно отразиться на его интеллекте, но и не так рано, чтобы впоследствии у него не возникло некоторых сексуально-психологических расстройств. Впрочем, несмотря на это, Алан был в некотором роде благодарен своему заболеванию, так как оно помогло ему выбрать ту сферу деятельности, которая смогла его увлечь достаточно серьезно. Молодой человек блестяще окончил химический факультет университета Тауэринг-Хилла, получил докторскую степень в медицинской школе Эдинбургского университета, затем была ординатура; возвратившись в Англию, он работал в общей больнице Тауэринг-Хилла, специализируясь в нейроэндокринологии. Окончив аспирантуру по специальности цереброваскулярной нейрохирургии, Алан занялся преподавательской деятельностью в медицинской школе университета Тауэринг-Хилла в должности адъюнкт-профессора по неврологии. Ему исполнилось двадцать семь лет, когда он начал работать нейрохирургом в центральной городской больнице, но через некоторое время Алан полностью посвятил себя научной работе.
Молодой человек никогда не отличался внешней привлекательностью: невысокий, худой и сутулый он напоминал воробья, больного дистрофией; а небольшая голова с высоким лбом, маленькие, близко посаженные темные глаза только усиливали это сходство. Но и к категории совсем уж не привлекательных мужчин отнести его было бы некорректно.
Биггс давно определил для себя жизненные приоритеты, и личная жизнь ни коим образом в них не вписывалась. Некоторые женщины интересовали его как объект изучения, но о каких-то отношениях с ними даже не могло быть и речи. И такое положение вещей вполне устраивало молодого человека… И все было бы хорошо, если бы не та ночь с Джоан, чудовищная по своим последствиям и исключительная в своем роде…
К его счастью, тот кошмарный эпизод стал единственной и последним в его жизни. Несмотря на свой блестящий ум талантливого ученого, Алан был болезненно самолюбив и тщеславен. О личной жизни молодого человека ничего не было известно, поэтому о нем говорили разное, но тем не менее такая закрытость окружала личность молодого ученого аурой тайны, вызывающей дополнительный интерес со стороны дам, и это обстоятельство не могло не интриговать. Биггсу импонировал такой ореол загадочности, но пару лишних порций алкоголя на корпоративной вечеринке, предшествующих Рождеству, легко разбили интригующий флер Алана, раскрыв Джоан постыдный секрет молодого человека. Импотенция, безусловно, не самый страшный недостаток мужчины, но и гордится такой «ерундой», тоже, пожалуй, странно. Мужская несостоятельность будущего профессора могла легко стать достоянием общественности Тауэринг-Хилла, что для Алана стало бы убийственным фактором.
На свою любимую работу после той, страшной для него, оргии, он шел как больной, страдающий параличами Белла, Дюшен-Эрба и Паркинсона. У него даже возникла мысль покончить с собой. Не думая ни о чем, мужчина побрел к набережной.
Было раннее утро, и здесь, на берегу моря, было пустынно. Солнце пронзительно красиво скользило по живой, казалось бы, фантастической «коже» огромного разумного существа, названным океаном; его чувствующая, дышащая поверхность была так многолика… она так оптимистически мерцала вселенским спектром цветов: лиловым, изумрудным, аквамариновым, голубым, пурпурным, золотым, сапфировым блеском!.. И зло, недавно родившееся в душе и сознании ученого, стало уныло трепетать в своей предсмертной агонии. А Алан, ощутив великолепие этого мига, этой сиюминутной реальности, которая жила и менялась на его глазах, оставаясь все так же ослепительно красивой и неповторимой, почувствовал себя бесконечно счастливым из-за своей сопричастности к дыханию Вселенной…
