Лариса Соболева - Петля Афродиты
– Я решил развестись с тобой.
– Конечно, милый, конечно.
Она отправилась в ванную комнату, открутила краны и принялась сдирать с себя вещи, пахнущие несчастьем, болью, отчаяньем, все это вместе называется – тюрьмой. Входная дверь хлопнула? Наконец-то Валера убрался. Надежда Алексеевна все же проверила – да, прихожая пуста. Она закрыла дверь на все защелки, теперь снаружи в квартиру никому не проникнуть, больше ей сюрпризы не нужны. После она погрузилась в очень теплую воду и… заревела. Нюша ревела белугой, корчась, как от жуткой боли, она выла и рыдала, как никогда в жизни не приходилось ей реветь. И плевать, что слышат соседи. Она заболела ненавистью. И не знала, что с этим делать. А также Надежда Алексеевна ревела, расставаясь с прошлым, но не имела она настоящего и боялась заглянуть в будущее.
20
Другая жизнь
У них стало традицией пить кофе-чай в баре или кафешке, но это между делом, а дело – координировать действия, чтобы работать сообща в одном направлении. Из добряка Богдаша превратился в вечно хмурого и задумчивого Богдана Петровича, этим утром даже Артем, возмужавший за считаные недели, видно, роль окольцованного мужа ему понравилась, деликатно начал выяснять:
– Дядя Богдан, ты какой-то не такой… Может, мы с Эллой тебе мешаем, ты устал от нас, а?
– Дурак, – не скупился крестный на выражения. – Как посмел такое про меня подумать? Я расстроен, потому что вы уедете. Ты меня обидел. Марш в комнату искать фотки Сорокина и Маковца! И не надоедай больше с глупостями.
Соврал. Органично, как истинный артист соврал. А суть плохого настроения вот в чем: всякий новый шаг в расследовании приносит разочарования, сопоставимые с катастрофой! Ну не случайно туфли Эллы очутились в ночь убийства в квартире Инны. У Богдана Петровича остатки волос шевелились от ужаса, когда он в фантазиях видел Эллочку с опасной бритвой в руках, которой она режет шею… Так он мучился до тех пор, пока Чекин не подбросил мысль: а если и у Сати есть такие же туфли?
– Стоп, стоп! – рассуждал вслух Ярослав и находил новые утешительные слова для Богдана Петровича: – Таких туфель наверняка тысячи!
– Наверняка, – согласился тот, взирая на адвоката из-под нахмуренных бровей. – Но почему-то из тысяч обладательниц подобных туфель всего две девочки попали в семью, которая успешно развалилась. Одна девочка стала любовницей Валерки, вторая – женой Артемки. А до этого надоевшую любовницу кто-то банально прирезал. И вдруг туфельки Эллы! Марьяна их видела в час убийства у Инны! Я не верю в такие совпадения, в случайности и прочую нечаянную хрень.
Вот что отравляло жизнь – подозрения. Это яд, кислота, выедающая мозг, удушающая петля. Отсюда и дикая депрессия грянула – нелегко видеть в близких людях преступников, а в себе – обманутого дурака.
И вдруг сегодня Чекин еще издали, стоило зайти ему в кафе, подметил отличное настроение у Богдана Петровича. Садясь за столик, он пошутил:
– Что вижу! У вас задорный глаз, улыбка сытого кота… Вы меня пугаете. Неужели убийца Лопатиной пойман?
О, боже, сколько счастья выдал тот в одном монологе:
– Нет. Просто я выяснил: у Сати точно такие же туфли есть! Она купила две пары! Себе и Элле! Но у Сати размер 38. И ростом она – как Инна, а Элла ниже! Наша Эллочка не могла бороться с Инной на равных, она слабенькая девочка, воздушная, как эфир. И последнее! Девочке было двенадцать лет, когда убили Сорокина и Маковца, а Сати двадцать шесть тогда стукнуло! Фу-х, гора с плеч…
– То есть теперь у нас очередь Сати перейти в разряд убийц?
– Мне плевать на Сати, пусть хоть все преступления в стране на нее повесят, – радостно сообщил Богдан Петрович. – Лишь бы это была не Элла! Каково думать, что ты подсунул мальчику, которого нянчил с пеленок и считал сыном, исчадье ада? Эдак рехнуться можно.
Его счастье было так велико, что Ярослав не удержался от улыбки, завидуя детскости в этом большом человеке, да и любуясь им. Правда, Чекин, человек практичный во всех отношениях, поинтересовался:
– А вы спросили у Эллы, где они жили восемь лет назад?
Непонятно, что его рассмешило, но Богдан Петрович неожиданно расхохотался, махнул рукой и снова расхохотался, после этого сказал:
– Нет! Я как услышал, что у Сати есть такие же туфли… так от радости сюда побежал отметить. И вам позвонил.
Вон почему его неописуемое счастье накрыло – к рюмке приложился старый доктор. Да, на столе стояла длинная рюмочка, которую Богдан Петрович взял, а там – ни капли. Он подозвал официанта, тот принес еще.
– Ну-с… – поднял рюмку с водкой Богдан Петрович, став в одночасье серьезным. – Честно скажу, я устал. Ей-богу. В сущности, я свое дело сделал: Надю вытащил, Артемку женил и отправляю в самостоятельное плавание, они завтра уезжают, больше не могут тянуть с отъездом. Марьяну спрятал. Костя сам спрятался, а Валера… Валера идиот, но это уже его проблемы. Короче, вы там сами… Сати, Болотов, еще кто… сами решайте. Ага?
– Сдаетесь?
– Угу, сдаюсь. А что? Нельзя? Очень плохое внутреннее состояние от этого расследования, прямо душа горит.
– Ладно. Но вы узнайте у Эллы, где они жили восемь лет назад.
– Хорошо, хорошо! Обязательно.
Домой шел Богдан Петрович, напевая. Раньше он постоянно напевал, от пения только польза: настроение улучшается, положительные вибрации способствуют восстановлению организма. Однако холодно – осень шагает к зиме, хотя солнечно, но солнце совсем не греет. Он ускорил шаг, вскоре был дома. В прихожей стояли коробки, которые Артем обклеивал скотчем.
– Дядя Богдан, а я тебя жду. Дашь ключи от тачки? Мне нужно коробки отправить багажом.
– Извини, ключи утащил. Держи…
Артемка на лету поймал ключи, а Богдан Петрович отправился на кухню, которую украсила собой Эллочка, ей тоже понравилось быть женой. Смешные дети, он все равно видел их детьми, которые начали играть во взрослые игры. В сущности, пусть это будет игра – какая разница? Лишь бы она стала длиною в жизнь, ведь и так случается. Элла переворачивала на сковороде оладьи, улыбнулась ему. Богдан Петрович, принявший с утра на грудь, оказывается, страшно проголодался, он уселся на стул и потянулся за готовым оладушком. Элла сразу поставила перед ним тарелку и сметану. Уминая новый вид блюда, освоенного девушкой, он спросил, чтобы опять не забыть об обещании, данном Чекину:
– Детка, а где вы жили восемь лет назад?
– Восемь лет? – задумалась она. – Мне было двенадцать… На Урале. Тогда был еще жив дедушка.
– Дедушка? Помню… что-то Сати рассказывала про дедушку…
– Он нас воспитывал. Я его страшно боялась.
– Боялась? – изумился Богдан Петрович. Ему трудно представить, что внучка боялась своего деда. – Почему боялась?
– Не знаю… Но когда я слышала его шаги, забивалась в дальний угол, чтобы он не нашел меня. У нас был большой дом – больше, чем сейчас у Сати, его охраняли, но мы с сестрой не общались с этими людьми. Там имелось много мест, где можно спрятаться. Например, под крышей… под лестницей… в нишах…
– И все же мне непонятно, почему ты боялась его.
– Он не любил меня.
– Детка, ты не ошибаешься?
– Нет-нет, не ошибаюсь. Не любил. Он был похож на коршуна – такой же кривой тонкий нос, такие же глаза-колючки… губы у него были всегда с опущенными вниз уголками. Никогда не улыбался, никогда. Для меня была мука сидеть с ним за одним столом, я старалась всячески избегать застолий. К нам никогда не приходили гости, никогда… Только иногда какие-то мужчины заезжали к дедушке, он уходил с ними в свое крыло, куда нам с сестрой запрещалось заходить.
– Понял, твоя жизнь состояла из «никогда», – пошутил он.
Элла очень серьезно на него посмотрела безупречно прекрасными темными глазами, которые подернул туман воспоминаний, оттого грустными, и тихо сказала:
– Да. Моя жизнь там состояла из слова «никогда». Я даже в общую школу не ходила, ко мне привозили учителей.
– Домашнее обучение дорого стоит. И при всем при том дед не любил тебя?
– Не любил.
– А Сати?
– С ней он проводил много времени, но любил ее… не знаю. Мне кажется, дедушка никого не любил.
– Ну и что с ним случилось?
– Он умер почти семь лет назад. Онкология. Все имущество завещал Сати, я же идиотка…
– Не говори так. Никакая ты не идиотка, тебе неправильно поставили диагноз. Опять не веришь мне? Мне, величайшему доктору из всех докторов?!
Богдан Петрович рассердился не на шутку, хотя именно шутил, но девочка не умела отличать шутки от серьеза. Он отодвинул от себя тарелку, отвернулся, уложил локти на стол и пыхтел. Элла присела на вторую табуретку, положила свою ладошку на его запястье и поспешила заверить:
– Я вам верю, верю. Вы самый хороший, добрый, честный человек, мне такие замечательные люди не попадались.
– Потому что ты сидела дома. Изоляция прекрасная почва для неврозов, поэтому тебя накрывало, как ты говоришь. Тебе нужны были люди, общение, знание внешнего мира.
