Штрафной удар сердца - Алекс Винтер
– Зачем? – упрямо спрашивает Елена. – Мы только запутаем ментов. Они будут искать тех, кто был с Антоном в бассейне, а не настоящего убийцу. Я думаю, надо признаться.
– А я думаю – не надо, – возражает Алекс. – Я с ментами имела дело как-то, пару лет назад. Идиотская история была, маму ограбили прямо на улице. Я вызвала полицию, так они даже искать никого не стали – мама возвращалась с именин и была немного пьяна. Они начали на меня орать, что я вызвала их зря и вообще, там не прописана и, может, сама виновата. Им все равно, на кого повесить труп. Это вам не Торадзе, а настоящая жизнь. Они запрут вас в камере и будут допрашивать несколько часов подряд, возможно, даже бить, пока кто-то не признается. Обвинят одного, а остальные пойдут паровозом.
После недолгой паузы Таня робко переспрашивает:
– Паровозом?
Алекс отмахивается: не хватало еще объяснять, где она услышала это слово, тем более и сама не помнит. Нужно вдолбить в головы подружкам, что ни в коем случае нельзя идти в полицию с признаниями, ведь есть еще непонятная сумка с драгоценностями Торадзе, невесть как попавших к Денису. И если кто-то узнает, как Алекс поступила с деньгами, никто никогда не поверит, что она – не соучастница. А если о краже денег узнает Денис, неизвестно, на что он способен. Алекс не желает выяснять, какие ее ожидают последствия, если до того дойдет, кто выпотрошил сумку.
– А что, если это кто-то из нас? – вдруг произносит Елена, и от ее слов комната покрывается инеем. Девушки бросают друг на друга быстрые взгляды.
– Если кто-то из вас вернулся и пришил Романова, я никогда ничего не скажу, – говорит Алекс. – Но вы точно к этому не имеете никакого отношения. Так что я спокойна.
– Тебе что-то известно? – подозрительно спрашивает Елена.
Алекс поводит плечом и фыркает:
– Да откуда?
Сейчас
Фигура Дмитрия Сомова, который испарился сразу после убийства Романова, вызывала все больше и больше вопросов. Телефон хоккеиста был выключен уже несколько дней, на тренировках он не появлялся, дома тоже. Сокомандники об отсутствии Дмитрия говорили неохотно, казалось, они знают больше, чем говорят. Тренер Сергей Востриков, который, казалось, должен быть кровно заинтересован в том, чтобы нашли убийцу его пасынка, общался еще с меньшим энтузиазмом. Взгляд его все время вилял, когда он крайне неубедительно говорил, что понятия не имеет, где находится один из его спортсменов.
Прокурор выдал санкцию на задержание Сомова, Агата объявила его в розыск, но сама выпала из следствия на три дня. Отец, как оказалось, не смог оправиться после операции и умер на руках у дочери за несколько минут. Агата занялась похоронами, а я – розысками Сомова. Без всякого удивления удалось выяснить, что еще в соплячьем возрасте хоккеист едва не сел за нанесение особо тяжких, и лишь вмешательство прежнего тренера, занимающего ныне высокий пост, спасло его от тюрьмы. Я нашел дело в архиве и пообщался с уже вышедшим на пенсию участковым, узнав массу интересных деталей. А затем сделал биллинг номера Сергея Вострикова. Учитывая, что команда «Стальных волков» вскоре должна была отправиться на сборы, мне показалось сомнительным, что Востриков не в курсе, где находится один из его бойцов. Телефон Сомова все так же мертво молчал, однако каждый день по вечерам Вострикову звонили с номера, не зарегистрированного в системе. Аноним болтал с тренером по пять-семь минут строго по вечерам, после чего Востриков пару раз срывался и ехал в спальный район, где торчал по часу, после чего возвращался. С этого же номера неизвестный звонил Алисе Серебряковой, с которой общался гораздо дольше. Это явно был Сомов. Где-то под вечер управляющая компания дома, где жила Серебрякова, повинуясь запросу Следственного комитета, выдала записи с камер. Чуть позже пришли записи и с камер у его дома. Отмотав на нужный день, я без всякого удивления увидел, как Сомов и Серебрякова входят в подъезд, а затем он уходит. Часы в углу записи показывали точное время. Я почувствовал, как во мне зашевелился червячок азарта. Я уже представил, как обрадую Агату.
Она вернулась на службу после вынужденных отгулов, почерневшая от горя, отощавшая, с впалыми щеками и глубокими тенями под глазами. Когда я ввалился в ее кабинет, она копалась в столе. Агата бросила на меня хмурый взгляд:
– Наверное, глупо спрашивать, есть ли у тебя открывашка?
Перед ней стояла баночка консервированных ананасов с отклеивающейся этикеткой на пузатом боку. Я вытащил складной нож и быстро вспорол банку. Агата вылила сироп в стакан, выпила залпом, а потом стала выуживать ананасные дольки ложечкой и есть с какой-то сиротской жадностью, почти не жуя. Учитывая, что она не любила сладкое, это было весьма странно.
– Что у нас? – спросила Агата. Я выложил ей все находки. Она долго вчитывалась в информацию, а затем, вздохнув, набрала номер неизвестного абонента. Звонок переключился на автоответчик, после чего Агата ровным тоном произнесла:
– Дмитрий Павлович, это следователь Лебедева. Давайте не будем усложнять ситуацию. Я предлагаю вам добровольно явиться в Следственный комитет для дачи показаний.
Положив телефон, Агата сложила руки на столе и уткнулась в них лбом. Я помолчал несколько минут, а потом тихо спросил:
– Хочешь поговорить?
– О чем? – пробулькала она, не поднимая головы.
– Не знаю. О чем хочешь. Об отце. Я тебе очень сочувствую. Может, будет легче, если ты выговоришься?
Она подняла голову рывком, и я увидел в ее глазах слезы. Но Агата помотала головой:
– Нет, я не хочу о нем говорить. Ни о похоронах, ни о том, как мне сейчас хреново, иначе я начну реветь и не остановлюсь никогда. Все эти дни я держалась исключительно потому, что отгоняла мысли о смерти. О ней ведь всерьез начинаешь думать, только когда это касается тебя напрямую. Остальное так, декорации. Пусть даже ты видишь покойников каждый день. Они все ненастоящие. А когда уходит твой близкий, любимый, вот тогда ты понимаешь: это дольше, чем навсегда, Стас. Только не надо меня утешать, иначе я совсем расклеюсь.
Я встал и запер дверь. Агата поглядела на меня с недоумением.
– Что ты делаешь? – прошептала она. Я подошел, рывком поднял ее со стула и прижал к себе. Она пискнула и попробовала отстраниться, но затем расслабилась. Ее щеки были солеными от слез, а губы тряслись. Стальная Агата оказалась вполне живой.
– Я все-таки попробую утешить, – шепнул
