Белая сирень - Маша Ловыгина
Когда их не стало, Оля не смогла или не захотела выйти из собственной скорлупы. Она старалась не расплескать те капли тепла, которые остались после гибели родных. Всё было просто – никто никогда не был Оле так близок, как они, а потом она и сама не стремилась расширить свои границы, боясь обжечься и пораниться о человеческую грубость и чёрствость. Для этого ей хватало тётки.
Всё то недолгое время, пока она работала в ресторане, перед ней лишь приоткрылась крышка сундука под названием «Жизнь в Чудове – как она есть». А потом случилось то, что случилось, и крышка захлопнулась, больно ударив по пальцам, отбив всякую охоту и желание окунаться во всё это.
Гораздо позже, уже в московском общежитии, Оле попался в руки потрёпанный и зачитанный тоненький любовный роман, где описывались не только встречи и расставания, но и то, что было в промежуток между ними. И, то ли автор действительно постарался, то ли Оля вдруг дала слабину, но подробности физической любви абсолютно не вписались в рамки того, что Оля знала до этого. Знала, видела, пережила и не смогла забыть и выкинуть из своей головы. Что бы ей не говорили, как бы не романтизировали интимные вещи однокурсницы в своих ежедневных разговорах и перешептываниях, это раздражало и злило. Хотелось прикрикнуть на них, заставить замолчать и оградить от первого шага, ведь все они были ещё очень юны. И Оля никак не могла взять в толк, почему девчонки так стремятся пересечь эту черту. Их слёзы и неудавшиеся отношения почему-то не заставляли их отступить, и это злило и обескураживало.
А эта засаленная книжица вдруг шибанула её по мозгам, вывернула наизнанку, отчего Оля полночи заливала слезами тощую подушку, отвернувшись к стене. Проснувшись утром, она поняла, что лишилась чего-то по-настоящему важного, без чего её жизнь уже не будет идеальной никогда. И дело совсем не в том, что Оля не могла соответствовать образу нежной и трепетной героини романа, а в том, что внутри её души – лишь чёрная выжженная пустыня, не способная вырастить ни единого колоска.
Подростковые чувства к Мезенцеву находились где-то на задворках памяти и принадлежали уже совсем другому человеку, другой Оле Валеевой, которой не стало в ту страшную ночь. Прежняя Оля испарялась через поры в течение многих часов и дней, оставив лишь потрёпанную оболочку. Уже на многолюдном перроне железнодорожного вокзала, вдыхая горячий воздух Москвы, она поняла, что пути назад нет. Будущее не предвещало ничего хорошего, но это уже не пугало, потому что Ольга знала – есть истинное зло, и эта болезненная прививка должна была заставить работать иммунитет и защитить то, что осталось.
Оля не считала, что ей повезло. Ведь для того, чтобы всплыть, следовало утонуть. Она и так достаточно наследила, использовала паспорт при покупке билета. Пока кассирша изучала странички документа, девушка старательно прятала глаза, отвернувшись к стене. Она ничего не сказала Марине о своём решении, да Шагиной это было и неинтересно. Ольга думала, что теперь, когда их связывают такие ужасающие подробности, они станут как единое целое. Лишь по воле сложившихся обстоятельств, но всё-таки…
Однако, Марина сделала свой выбор, и это было её право. Вины Оли в этом нет, хотя она много раз искала объяснения этой вдруг возникшей отчуждённости. Пришлось просто принять решение Марины. В конце концов, Шагина сделала всё, чтобы спасти Олю, а могла бы просто бросить. И быть может именно поэтому чувство вины кололо Ольгу. Ведь сбегая из Чудова, она бросала Марину, с ужасом представляя, что может в итоге с той случиться.
Царапала стену рядом с билетной кассой, глотая слёзы, водила пальцем по надписи «Прости», пачкая пальцы в побелке.
Она не спала всю ночь, лежала на верхней полке в плацкартном вагоне, закрыв глаза и прижимая к груди рюкзак. Там были деньги. Кровавые деньги. Деньги Морозова. Марина сунула их Оле в руки, достав несколько купюр из своей сумки перед тем, как разойтись в разные стороны. Если бы не было билетов на проходящий поезд, Оля всё равно уехала бы в то раннее утро из Чудова. Автостопом ли, на автобусе, пешком – всё равно. Но билет для неё нашёлся, а значит – судьба давала ей шанс. Рассматривая купюры, Оля заметила между тысячными – пару зелёных бумажек. Вживую она никогда не видела доллары, но знала, что их можно поменять. Валентина частенько поговаривала, что хорошо было бы приобрести валюту «на старость», но Оля не знала, покупала ли тётка американские рубли. Вот уж о ком она не переживала, так это о Валентине. Можно сказать, освободила тётку от ненужной обузы. Не напрягла, ничего не попросила, ничего не взяла. Но эти деньги… Марина сказала: «Бери. Делай с ними, что хочешь». Оля хотела только одного – скрыться и начать новую жизнь, если сможет.
Смогла. Сняла комнату у пенсионерки в Химках, две недели практически не выходила, дожидаясь, пока сойдут синяки и заживут раны. Потом отвезла документы в училище и получила место в общежитии. Далеко – приходилось мёрзнуть в маршрутках, если не успевала на электричку. Деньги заканчивались, но Оля была рада, что их хватило, чтобы пережить самый сложный период. Овсянка, чёрный хлеб и яблоки – не самый питательный набор, но благодаря ему девушка прекрасно выглядела и сохранила тонкую талию и прекрасный цвет лица, которому завидовали однокурсницы.
С преподавателями тоже повезло. Не так часто они встречали студентов, полностью погружённых в процесс обучения, обладающих лёгкой рукой и врождённым вкусом. В каникулы, когда все разъезжались по домам, у Оли наступала жаркая пора. В мастерских работа не останавливалась ни на один день. Даже в выходные преподаватели и некоторые студенты, в их числе и Оля, создавали эскизы, костюмы и вещи под заказ, осваивая всё новые и новые техники, набивая руку и, до полного изнеможения, голову. Постепенно стали появляться проекты, часть оплаты за которые вручали Оле те же преподаватели, подрабатывающие таким образом.
Потом появился Белецкий, и откуда ни возьмись на чёрном выжженном поле Олиной души вдруг появился тоненький росток. Его следовало холить и лелеять, оберегать от чужих глаз и рук. И, прежде всего
