Анатолий Ромов - Бесспорной версии нет (сборник)
– Нет, милок, что ты… Правда… – Таисия Афанасьевна замолчала, явно преследуемая сомнениями, потом махнула рукой. – Ладно, скажу, раз уж такое дело. На днях Сергей Петрович принес мне чемоданчик. Попросил подержать у себя немного. Ну, я оставила, почему же не оставить, раз человек просит.
– И где же сейчас этот чемоданчик? – спросил я.
– У меня в гардеробе, в ящике лежит.
– Может, покажете?
– Отчего не показать, вы же милиция…
– Только подождите, мы пригласим понятых. Такое есть правило.
– Зовите, раз надо.
По моему знаку участковый вышел. Вскоре он вернулся с двумя понятыми, пожилыми мужем и женой из соседнего дома. Открыв указанный Таисией Афанасьевной нижний ящик гардероба, я достал оттуда новенький черный дипломат, очень тяжелый. Положил на стол, попросил участкового взломать замок. Выполнив мое указание, участковый открыл крышку. Мы с Телецким переглянулись. Дипломат был до отказа заполнен старинными изделиями из бронзы, золота, серебра и камня. В последнее время я поневоле начал разбираться в вещах подобного рода и сразу же определил новгородские кресты-складни, вещи Фаберже, ростовскую икону-финифть, китайские изделия. Все предметы в дипломате были аккуратно переложены ватой и пергаментом.
Я посмотрел на Телецкого:
– Эдуард Алексеевич, здесь нужны ваши знания.
– Нужны… – Телецкий бережно взял лежащую сверху резную фигурку тускло-зеленого цвета. – Ого! Китайский агальматолит.
– Китайский агальматолит? А что это?
– Китайская резная скульптура из этого камня. Думаю, эта фигурка была изготовлена очень давно, веке примерно в тринадцатом. Сами понимаете, какую ценность она представляет. Впрочем, на мой взгляд, большая ценность и все остальное, что здесь лежит.
– Что ж, будем переписывать.
– Естественно.
Участковый в присутствии понятых составил протокол об изъятии ценностей. После этого, еще раз предупредив Таисию Афанасьевну, чтобы она пока никуда не уезжала из Батуми, мы покинули ее квартиру.
Уловка
Фасад дома, в котором жила Таисия Афанасьевна, выходил на узкую улочку, примыкавшую к Приморскому бульвару. Выйдя на бульвар и попрощавшись с участковым и Телецким, поехавшим в МВД, я подошел к телефону-автомату. Набрав номер Бочарова и услышав отзыв, сказал:
– Добрый день, Константин Никифорович. Квишиладзе.
– Добрый день, Георгий Ираклиевич. Есть какие-нибудь новости?
– Есть. Вам сейчас доложит о них Эдуард Алексеевич. Константин Никифорович, не скажете, что там с Джомардидзе?
– Насколько мне известно, Джомардидзе стало лучше.
Новость была настолько важной, что я несколько секунд молчал. Наконец выдавил:
– Что… серьезно?
– Серьезно. Лечащий врач сказал: если ничего не случится, завтра утром Джомардидзе можно будет допрашивать.
Попытавшись осмыслить, что из этого может следовать, я спросил:
– И много людей об этом знают?
– Не волнуйтесь, Георгий Ираклиевич. Я принял меры, чтобы об этом никто не смог узнать.
– Константин Никифорович, вы долго еще будете у себя?
– Часа три еще пробуду.
– Если через полчаса я к вам зайду, примете?
– О чем разговор. Жду через полчаса.
Повесив трубку, я вернулся на бульвар. Сел на скамейку. Отсюда хорошо были видны медленно накатывающиеся и тут же разбивающиеся о волнорез морские волны. Глядя на них, я попытался подвести итоги. Выздоровление Джомардидзе дает некий оперативный простор, но не более того. Ждать от него каких-то признаний наивно. Он отлично знает, что ему грозит, если он возьмет на себя убийства Чкония и Гогунавы. Что есть еще? Показания Вахтанга Дадиани – раз. Неожиданное откровение Ларисы Гогунавы – два. Рассказ Котика – три. Расставивший последние точки разговор с Таисией Афанасьевной – четыре. Не так уж мало. Но вряд ли под давлением этих во многом уязвимых фактов и свидетельств Челидзе начнет давать искренние показания, раскрыв свою истинную роль во всех событиях, так или иначе связанных с «Перстнем Саломеи». Не тот человек. Будет стоять намертво. И уж, во всяком случае, сделает все, чтобы отвести от себя главное обвинение – в организации убийства Гогунавы.
В конце концов в голову мне пришла новая идея. Но уловка, с ней связанная, могла помочь лишь при одном условии: если она будет выполнена на высшем уровне.
В кабинете Бочарова, коротко изложив последние события, я сказал:
– Константин Никифорович, у меня есть предложение. Надо сделать все, чтобы в ИВС, где содержится Челидзе, а для верности и в другие батумские места содержания заключенных, проник слух: Джомардидзе умер. Нужно, чтобы Челидзе был в этом твердо уверен. Если он будет убежден, что Джомардидзе мертв, тут же начнет все валить на него.
– Идея неплохая, – согласился Бочаров. – Постараемся воплотить ее в жизнь. Тем более Джомардидзе ведь и в самом деле до вчерашнего дня буквально дышал на ладан.
«Добровольное признание»
На следующий день я умышленно вызвал Челидзе на допрос не утром, а во второй половине дня, чтобы слух о смерти Джомардидзе дошел до него наверняка. Начав допрос, не торопил с ответами, стараясь подвести подследственного к решению, на которое я рассчитывал. Главный упор сделал на показания Дадиани, Ларисы Гогунавы и Таисии Афанасьевны, как бы забывая при этом задавать вопросы, касающиеся связи Челидзе с Джомардидзе.
В конце концов Челидзе, не любящий, как я успел заметить, обмена прямыми взглядами, впервые посмотрел на меня открыто. Сказал мягко:
– Георгий Ираклиевич, может, хватит?
– Хватит чего? – Я изобразил недоумение.
– Вы допрашиваете меня уже третий час. За эти два с лишним часа я услышал от вас много интересного. И все же ваши доводы слабоваты.
– Слабоваты? – Я продолжал подыгрывать Челидзе.
– Конечно. Вы можете сказать, где сейчас подлинник «Перстня Саломеи»?
– Могу. В семейном сейфе Дадиани. Но этот подлинник вы оттуда много раз брали. Практически сейф Дадиани вы давно уже используете как свой личный.
– У вас есть прямые доказательства? И прямые улики?
– Отдаю должное вашему мастерству. Прямых нет.
– Георгий Ираклиевич, давайте оставим мое мастерство. Любой более-менее приличный адвокат потребует у суда серьезных доказательств. Суд их предъявить не сможет, поскольку таковых просто нет. Или я не прав?
В ответ я лишь пожал плечами. Челидзе продолжил:
– Далее, по-моему, вы слишком большое значение придаете этой старушке, Таисии Афанасьевне. Я в самом деле довольно часто просил ее о различных услугах. Более того, я охотно верю, что она могла продать кому-то в Тбилиси некий бриллиантовый перстень. Она, а не я. Так что вам, да и суду, логичней спрашивать с нее. А не с меня. Что же остается?
– Остаются показания Ларисы Гогунавы. Она утверждает: некий Сергей Петрович, то есть вы, имел дело с ее мужем.
– Ну, здесь вообще не о чем говорить. Все, что вам рассказала Лариса Гогунава, она всего лишь слышала. Только слышала, Георгий Ираклиевич, от своего покойного мужа! Гогунава мог наплести жене что угодно. Я просто не понимаю, почему вы пытаетесь примазать меня к его смерти. В момент смерти Гогунавы я находился совсем в другом месте.
Изобразив долгое и напряженное раздумье, я в конце концов тяжело вздохнул:
– Что ж, у суда остается главный аргумент.
– Что же это за аргумент?
– Хищение и незаконный сбыт наркотических веществ – пронумерованные упаковки из вашей судовой аптечки, найденные у Джомардидзе.
– Не вижу в этом факте ни хищения, ни незаконного сбыта.
– Почему?
– Потому что морфий у меня Джомардидзе похитил. Сам. Похитил изощренно. Джомардидзе давно уже стал морфинистом. И не мне вам объяснять, к каким ухищрениям способны прибегать наркоманы, чтобы достать нужный им препарат.
«Тепло», – подумал я. Вот она, первая ласточка. Свидетельствующая, что Челидзе решил потихоньку все спихивать на Бугра. Сказал, чуть усилив нажим в голосе:
– Шалва Геронтиевич, как вы думаете, легко ли было мне и моей группе выйти на вас? На вас и Джомардидзе?
Челидзе пожал плечами:
– Откуда мне знать. Вообще, Георгий Ираклиевич, поверьте: за время нашего общения я проникся к вам уважением. И все же в данном случае мне кажется: это ваши проблемы.
– Совершенно верно: мои. Поэтому отвечу сам. Было трудно, очень трудно. Теперь я уж тем более не отступлюсь, пока не докопаюсь до истины в этом деле. Не лучше ли вам вернуться чуть назад? К вашей фразе о том, что в части своих преступлений вы признались добровольно. Почему бы вам не признаться добровольно в остальных преступлениях?
Довольно долго Челидзе смотрел на меня без всякого выражения. Поскольку я успел изучить некоторые его уловки, мне показалось: он раздумывает над очередным ходом. Наконец, изобразив тяжелый вздох, сказал:
– Георгий Ираклиевич, но зачем мне брать все на себя из-за него?
– Из-за него? – Я сделал вид, что пытаюсь что-то понять. Про себя же подумал: «Теперь уже совсем тепло, почти горячо». Как можно спокойней спросил: – А кого вы имеете в виду?