Валерия Вербинина - Ангелов в Голливуде не бывает
В октябре 1932-го Шенберг, который не оставлял своих попыток разлучить нас с Джонни, одолжил меня студии Голдмана – «Уондерленд» – для съемок в драме с Мэрион Шайн и Раулем Риверо, воплощавшим тип латинского любовника. Мэрион была посредственная, но работоспособная актриса, которой посчастливилось выйти замуж за главного продюсера. При первой встрече со мной она была так обходительна и расточала такие комплименты, что я насторожилась, и, как оказалось, не зря. На «Уондерленде» царила атмосфера, которую я больше никогда не встречала ни на одной студии. Голдман вмешивался в работу всех отделов, правил сценарии, давал указания декораторам, смещал режиссеров, назначал новых и, если снятый материал его не устраивал, приказывал переснимать его. Мэрион вела себя как королева и смотрела на всех остальных сверху вниз. От режиссера Фила Уэста она требовала одного: чтобы это был ее фильм. Я и Рауль имели право только носить ее шлейф, не более того. Она следила за тем, чтобы мои платья не были лучше ее платьев, требовала, чтобы меня как можно реже снимали на крупных планах, и всегда становилась так, чтобы я оказывалась к камере спиной. Когда Фил попробовал заикнуться, что у меня вообще-то тоже важная роль, она дала ему понять, что ей даже не надо щелкать пальцами, чтобы его уволили. Бедняге Раулю она не стеснялась говорить гадости при всех (тут следует отметить, что кинозвезды мексиканского происхождения считались в Голливуде тех лет вторым сортом и с ними особо не церемонились). Не удержавшись, я как-то после съемок спросила у него, как он все это терпит.
– Когда я чувствую, что выхожу из себя, я начинаю считать, – объяснил он. – Я думаю, на сколько вырос мой банковский счет сегодня, вчера, позавчера, за месяц. Я думаю, сколько вещей я могу купить. – Он увидел выражение моего лица и улыбнулся. – Что ты хочешь? Голливуд – это всего лишь позолоченная куча дерьма, но даже позолота тут фальшивая. Здесь можно верить только в деньги.
На следующий день ко мне подошел режиссер и сказал, что завтра он снимать меня не будет, обойдется дублершей, так что я могу отдохнуть.
– Зачем вам снимать дублершу, если есть я?
– Затем, что она получает сорок долларов в неделю, пусть их отрабатывает, – попытался отшутиться Уэбб, но тут же посерьезнел. – Мисс Лайт, я ничего не могу поделать. Мисс Шайн опять будет настаивать, чтобы она стояла лицом к камере, а вы – спиной. Зачем вам эти унижения? Вы же все-таки актриса… Спиной пусть дублерша стоит.
Свободный день я провела за чтением сценария «Авиаторов». Поселившись в одном доме, мы с Джонни почти сразу же стали жить вместе, так что период дружбы закончился. Я не любила его, но внушила себе, что он мне подходит. Он любил книги, как я, он принадлежал к миру кино, в нем не было мстительности, ограниченности, жестокости. К тому же его звали Джонни, а по понятным причинам это имя было мне дорого. Мне показалось, что женская роль в сценарии искусственно раздута, и я сказала ему об этом.
– Но ведь ты же будешь ее играть, – удивился Джонни. – Иначе у тебя будет всего несколько сцен.
Я объяснила ему, что у каждого сценария есть свой темп и своя направленность, которые надо соблюдать. Нельзя ставить фильм о полетах и после двадцати минут действия резко переключать внимание на героиню, не имеющую к ним отношения. Но Джонни заупрямился и сказал, что не станет ничего сокращать. Я еще раз перечитала сценарий и решила, что как минимум треть моих сцен в любом случае вылетит при монтаже. Для меня это означало лишнюю работу, а для студии – возможный перерасход бюджета, но раз Джонни считал себя умнее всех, я решила ему не перечить. Время в любом случае все расставит по местам, а в кино время течет очень быстро.
На следующий день я вернулась на съемку в «Уондерленд», не подозревая о том, что меня ждет захватывающее зрелище голливудского крушения. Во втором часу дня стало известно, что Голдман катался на лошади, упал и погиб, сломав себе шею. В газетах потом напишут, что «сдержанная скорбь охватила тех, кто знал покойного», и прочую чушь, потому что ни у кого не хватило смелости написать правду. Все лица, буквально все, расцвели улыбками. Кличка лошади стала поводом для многочисленных шуток. Рауль попросил тишины и экспрессивно объявил, что Фил Уэбб сегодня отмечает десятилетие своей работы в Голливуде, по случаю чего состоится грандиозная вечеринка. Фил трудился здесь не то 11, не то 12 лет, но сегодня никто не собирался утруждать себя точными подсчетами, потому что нужен был лишь предлог для всеобщего веселья. Кто-то из актеров не удержался и закричал: «Ура!» Наш старый оператор, которого Голдман грозил уволить, несмотря на то что он работал еще с Мэйбл Норман и Тедой Барой[31], усмехнулся и сказал, что лошадей не зря называют благородными животными.
– Благородное животное избавило нас от просто животного, – мигом скаламбурил фотограф, которому только вчера влетело от Голдмана за то, что он посмел снять его жену в невыгодном ракурсе.
Мэрион Шайн рыдала, запершись в своей гримерке. На вечере у режиссера все напились до неприличия, а новый глава студии, отсмотрев материал, велел часть переснять и увеличить мою роль, а роль Мэрион – сократить.
Только я закончила съемки в фильме, которые порядком меня вымотали, как Джонни стал зудеть, что в Лос-Анджелес приехала группа европейских авиаторов и нам обязательно надо заполучить их для своего фильма. Он уже познакомился с ними и даже говорил о постановке, но отчего-то его предложение не вызвало у них никакого энтузиазма. По мысли Джонни, голливудской звезде вроде меня будет легче их уговорить.
– Я не звезда, – сказала я. – Звезда – это первое имя на афише.
– Лора Лайт, Рауль Риверо и Мэрион Шайн – чем тебе не первое имя? – возразил Джонни. – Нам уже прислали эскиз афиши.
– Не считается, – отрезала я. – Если бы Голдман не сломал шею, Мэрион шла бы первой.
– Никому нет дела до того, что «было бы», – наставительно сказал Джонни. – Есть только то, что есть.
– Какой ты у меня умный, – засмеялась я и поцеловала его.
Мне все-таки не удалось отбиться от встречи с авиаторами, и хмурым ноябрьским утром шофер Джонни повез нас в массивном «Роллс-Ройсе» на летное поле под Лос-Анджелесом. Выбравшись из машины, я недовольно оглянулась. Несколько самолетов стояли в ряд, и вид у них был такой, словно они были сделаны из картона. Небо было затянуто тучами, и я предвидела, что испачкаю в грязи свои новые туфли. Джонни взял меня под руку, и мы двинулись к группе людей, которые стояли на взлетной полосе. Многих из них я уже знала – богачи, интересующиеся авиацией, а их жены и подружки выглядели такими же кислыми, как и я. Тут же находились летчики, которых можно было узнать по их одежде.
– Это Лора Лайт, наша знаменитая актриса, – объявил Джонни. Физиономии присутствующих дам сделались еще более кислыми, далеко обогнав уксус. – А это наши гости из Европы. Лора, познакомься с Роджером Баксли. – Я пожала руку вихрастому блондину, который был на полголовы ниже меня. – Фридрих фон Клюге, бывший военный летчик и, между прочим, барон. – Немец с квадратным лицом церемонно поцеловал мне руку. – Мсье Шарль Бернард… – Джонни непроизвольно сделал ударение на первом слоге, на английский манер.
– Шарль Бернар, – поправил его француз, недовольно шевельнув темными усами.
– Прошу прощения. – Джонни повернулся к последнему летчику, собираясь представить и его, но тот его опередил.
– Здравствуйте, – сказал он по-французски, без всяких церемоний завладев моей рукой. – Меня зовут Габриэль Леруа.
43
От его прикосновения меня тряхнуло слабым, но все же ощутимым электрическим током. Озадаченный не меньше моего, Габриэль выпустил мою руку.
– Bonjour, – прочирикала я по-французски, широко улыбаясь. – Je m’appelle Laura Light[32].
– Господи! – всполошился Джонни. – Я забыл пригласить фотографов… Какой был бы кадр для прессы!
Пока он сокрушался и переживал свое упущение, я повернулась к Габриэлю и внимательно посмотрела на него. Я понимала, почему Джонни хотел привлечь его для съемок – стройный, русоволосый, голубоглазый, с правильными чертами чуть удлиненного лица, он бы хорошо смотрелся на экране. Ему лет двадцать пять, но до сих пор в нем проглядывает что-то мальчишеское. Абсолютно закрытый человек, внезапно поняла я – и не оттого, что находится в чужой стране, языка которой не знает, а из-за острого недовольства собой или, может быть, ощущения неустроенности своей жизни. Интересно почему? Профессию его банальной не назовешь, денег она приносит достаточно, женщины – да, женщины, конечно, легко влюбляются в мужчину, у которого такие глаза и верхняя губа в форме лука Купидона. Нет, наверное, я ошиблась и он просто не привык еще к Америке. Мой изучающий взгляд Габриэлю не понравился, он едва заметно поморщился и, вскинув голову, посмотрел мне прямо в глаза с некоторым вызовом.
