Последнее испытание - Туроу Скотт
– Пока нет. Но если они позвонят, я встречусь с ними. Как я понимаю, вы не станете давать им мой номер телефона?
– Как говорится, это не входит в мои обязанности, доктор.
– Понимаю. Ну а я сам звонить им не стану. Как я вам уже сказал, несколько десятилетий назад я решил не тратить свое время на попытки перевоспитать Кирила. Так что и сейчас не стану этим заниматься. И могу вас заверить, мистер Стерн, затащить меня на свидетельскую кафедру удастся разве только домкратом.
Доктор Катеб явно не представляет уровень полномочий федерального судьи, даже если суд, которым он руководит, находится в округе Киндл. Ученого, если он проигнорирует повестку, могут доставить в зал суда в наручниках. Все же намерение Катеба держать свое мнение при себе – единственная хорошая новость, которую Стерн привезет домой из Бостона после встречи, результаты которой можно назвать катастрофическими.
Уже в такси, направляясь обратно в аэропорт Логан, Стерн осознает, что полностью сбит с толку рассказом Катеба. Смысл сказанного ученым противоречит всему тому, что Стерн думал о Кириле на протяжении нескольких десятилетий. Но база, на которой строится его представление о докторе Пафко, очень узкая и явно недостаточная. Впрочем, коллеги Кирила в округе Киндл, как университетские, так и из компании «ПТ», наверняка с готовностью признают его гением науки, потому что тесное общение с лауреатом Нобелевской премии работает на их собственную репутацию – как и репутацию тех организаций, в которых они работают. Если кто-то поднимет крик и станет утверждать, что король на самом деле голый, это плохо отразится на всех.
Но правда ли то, что сказал Катеб? Ведь он изложил лишь свое личное мнение. Однако он был весьма убедителен. И к тому же сказанное им объясняет решение Кирила сместить основной акцент своей деятельности с науки на фармацевтическое производство, которое всегда казалось Стерну сферой, где нарушения общепринятых правил, мягко говоря, не являлись чем-то немыслимым. Добрая дюжина больших ученых, работающих в той же научной сфере, что и Кирил, судя по всему, действительно не хотели иметь с ним ничего общего, и, возможно, по этой причине ему пришлось двинуться в новом для него направлении.
Стерн встречается с Мартой в офисе в субботу утром. На процессе для них наступает горячая пора. В пятницу Мозес телефонным звонком уведомил их, что гособвинение в качестве следующего свидетеля собирается пригласить в суд Лепа Пафко. Его перекрестный допрос будет вести Марта. Дальше положение обоих Стернов еще больше усложнится, поскольку гособвинение перейдет к самой ударной части обвинения против Кирила – инсайдерской торговле.
Естественно, Марта гораздо меньше, чем отец, удивлена тем, что рассказал Катеб.
– С идеей вызова свидетелей, которые подтвердили бы репутацию подсудимого, можно распрощаться, – говорит она. Даже если им с отцом удастся найти кого-то, кто скажет про Кирила нужные слова, слишком велик риск, что гособвинение пригласит в суд кого-нибудь, настроенного так же, как Катеб. Такой поворот может разом обрушить всю защиту. И это еще один из множества аргументов против того, чтобы Кирил свидетельствовал в свою пользу. Если он это сделает, у гособвинения будут развязаны руки, и оно сможет подвергнуть сомнению правдивость, научный авторитет и безупречность репутации Пафко, используя свидетельские показания ученых, которые, как намекал Катеб, считают Кирила мистификатором, а его научные достижения – не чем иным, как фикцией. Мозес и Фелд, наверное, уже устроили засаду и ждут, надеясь, что Стерны сделают неверный шаг.
Марта, которая давно допускала по поводу Кирила худшее, настроена по-боевому, но Стерн все еще не оправился от потрясения. Дело даже не только в том, что Кирил обманул его. Все же Стерн слышал предупреждения Марты на этот счет, и они так или иначе засели у него в мозгу. Да и сама жизнь научила его осторожности. Когда умерла Клара, женщина, с которой он прожил более тридцати лет, он вдруг обнаружил, что некоторые черты ее характера являются неизведанной землей. Он жил с ней под одной крышей, но, как выяснилось, знал ее отнюдь не так хорошо. Когда речь идет об общении с друзьями, знакомыми или клиентами, человек знает о них примерно столько же, сколько узнает турист о том месте, где побывал пару раз во время отпуска. Но сейчас выходит, что представления Стерна о человеке, с которым, по его мнению, он был близко знаком на протяжении сорока лет и которому доверял, перевернулись с ног на голову.
И вот старый адвокат сидит в своем офисе и изо всех сил пытается понять, что же за человек Кирил Пафко на самом деле. Стерну трудно представить, что могло происходить в душе Кирила, стоявшего перед королем Швеции во время церемонии вручения ему золотой медали нобелевского лауреата – в то самое время, когда всего в каком-нибудь футе от него находился тот, у кого он в буквальном смысле украл право на награду. Неужели Кирил в тот момент не думал об этом? Или он попросту убедил самого себя в том, что никакой кражи не произошло? Разумеется, это было всего лишь предположением Стерна. Единственное, что нам остается, когда речь идет о происходящем в душах других людей, – это предполагать. Джон Донн считал, что ни один человек не является островом. Стерн считает, что все как раз наоборот.
Все люди – острова.
20. Сын своего отца
В понедельник утром, когда Стерн перед началом судебного заседания отлучается в мужскую комнату, из кабинки поблизости выходит Леп Пафко и принимается мыть руки над соседней раковиной. Кроме них двоих в туалете никого. Выглядит Леп не лучшим образом, что неудивительно. Лицо у него напряженное, кожа приобрела сероватый оттенок. Стерну даже кажется, что у него чуть подрагивают губы. Даже несмотря на необходимость сохранять чисто профессиональное отношение к свидетелям, Стерн не может не сочувствовать этому человеку – ведь он знал Лепа еще ребенком.
Чуть повысив голос, чтобы быть услышанным сквозь шум воды, Стерн говорит:
– Я уверен, все это очень тяжело для тебя, Леп.
Леп смотрит в зеркало на отражение Стерна и выдавливает из себя кривоватую улыбку.
– Вы просто не представляете насколько.
– Ваш отец понимает, что у вас дома дети и что вы находитесь в трудном положении.
Вместо того чтобы принять эту фразу за попытку успокоить его, Леп резко поворачивает голову в сторону Стерна. Вымученная улыбка остается на его губах, но теперь она оттягивает в сторону только один уголок рта.
– Вы хороший адвокат, Сэнди. Но признайтесь, мой отец действительно сказал вам это? Что он понимает ситуацию, в которой я нахожусь?
Разумеется, Кирил ничего подобного не говорил. Кирил делает все возможное для того, чтобы избежать упоминаний о Лепе. Когда же разговор все-таки заходит о его сыне – в частности, о том, что тому предстоит дать показания в суде, Кирил говорит невпопад, а подчас вообще несет какую-то околесицу. Когда Стерн не отвечает на заданный Лепом вопрос, Пафко-младший с горечью хмыкает:
– Вам не обязательно инструктировать меня перед тем, как я отправлюсь на свидетельскую кафедру, Сэнди. Мне так плохо, как никогда прежде. И я никогда не чувствовал себя более виноватым. То есть я хочу сказать – он ведь мой отец. Как еще я могу себя чувствовать? Но, пожалуйста, не говорите мне, что он меня понимает. Знаете, все, что произошло и происходит, открыло мне глаза. – Леп стоит перед зеркалом, словно лектор перед студентами, подняв в воздух большие, белые, все еще мокрые кисти рук. – Я проработал всю жизнь в компании «ПТ», игнорируя те глупые и некрасивые поступки, которые совершал мой отец. Но на этот раз он натворил такое, что я просто не могу игнорировать это и как-то принять. И потом, я очень сильно сомневаюсь в том, что он хоть на секунду задумался, в какое положение ставит меня. Это ему не свойственно.
Изумленный глубиной гнева Лепа, Стерн тоже стоит неподвижно, опустив мокрые руки к раковине.
– Знаете, – продолжает Леп, – я люблю компанию «ПТ». Мне нравится там работать, и я чертовски горжусь созданным лекарством. Вы ведь миллион раз бывали в нашем офисе. Там прямо над входной дверью прикреплена большая вывеска, на которой написано: «Пафко Терапьютикс». Каждое утро, проходя под ней, я радуюсь тому, что на ней можно прочитать и мою фамилию тоже. Но скажите мне правду: вы думаете, Кирил это когда-нибудь осознавал? То, что на вывеске не только его фамилия?
