Виктор Пронин - Человеческий фактор
– Я тяну? – отшатнулся парень от стола. – Это я тяну?
– Тебе показали входное отверстие?
– Показали.
– И выходное?
– И выходное. А больше никому.
– Что же в нем такого таинственного?
– А то, что выходное отверстие в десять раз больше входного. Понял? Там месиво. Там половину лица разворотило. Потому что стреляли в упор, понял? Контрольный выстрел. После контрольного уже не живут, понял? Никто не может жить после контрольного выстрела. Потому что половина головы, можно сказать, отсутствует. Нет ее в наличии. И не будет никогда, – закончил парень совсем уж бестолковыми словами.
В этот момент раздался телефонный писк в кармане у Епихина.
– Да, – сказал он. – Слушаю.
– Епихин? – спросил знакомый голос, но узнать его было невозможно, какая-то помеха была на линии.
– Ну? Епихин!
– Вас вызывает Калуга.
– Слушаю, – сказал Епихин дрогнувшим голосом.
Но сколько он ни вслушивался, ни слова больше не услышал. Шли какие-то помехи, свист, потом послышались стуки, какие бывают при заколачивании гвоздей, прорвались слабые звуки духового оркестра... Наконец прозвучал отбой – резкие, прерывистые гудки.
– Что-то новенькое сказали? – беззаботно спросил парень, когда Епихин сунул мобильник в карман.
– Да нет... Все то же, – он с трудом поднялся и, махнув рукой, молча зашагал к калитке.
– В случае чего заходи! – крикнул парень вдогонку.
Епихин, не оборачиваясь, опять махнул рукой, дескать, слышу, спасибо за предложение.
Он не помнил, как ехал в электричке до Белорусского вокзала, как опускался в метро, страдал в тесноте переполненного вагона, поднимался на «Краснопресненской», и только когда придя домой, начал раздеваться, наткнулся на встревоженный взгляд Жанны.
– Что? – спросил он.
– Где ты вымазался? – спросила она, показывая на полу пиджака – из него сочилась кровь.
Епихин сунул руку в карман и в ужасе выдернул ее – в кулаке у него была мертвая петушиная голова. Ноги Епихина подкосились, и он не рухнул, нет, как-то обессиленно осел на пол и опрокинулся навзничь.
Следователь Иван Иванович Анпилогов последние дни чувствовал необыкновенный душевный подъем. Все у него получалось, все стыковалось в той мистической сети, которую он неустанно плел вокруг несчастного Епихина. Причем все получалось настолько естественно и убедительно, что иногда он ловил себя на странной вере в истинность всех тех событий, которые сам же и запустил в жизнь. При этом он понимал, что дело не в везении и не в предрасположенности Епихина к мистике, к мистике предрасположены все люди, какими бы кошмарными делами они ни занимались, какие бы кровавые затеи ни посещали их преступный разум.
Анпилогов допускал, что Епихин сделает все, чтобы убедиться в истинности происходящего с ним, а единственное, что может вывести его из себя, это необъяснимость событий.
Снимок Долгова, сделанный через месяц после его смерти, – как это объяснить?
А сельское кладбище!
А глумливый голос Михася, который откровенно куражился над всеми его попытками не засветиться перед этим любителем пива! Это была не просто насмешка – рухнула система защиты, которую он создавал так долго и кропотливо. И тут же выясняется, что Михась не звонил, он опять уныло выпрашивал обещанные деньги, опять жаловался, что денег они получили мало, надо бы побольше. Но если звонил не Михась, то кто? Ведь кто-то же звонил!
Или все это его больное, изнуренное воображение?
А тут еще эта голова петуха с торчащей из перьев окровавленной шеей! Откуда ему было знать, что у хитроумного Анпилогова для подобных шуточек всегда был под рукой завязавший со своим делом карманник, человек необыкновенного мастерства и ловкости!
Но что Анпилогов делает дальше, ребята, что он делает дальше! Созданный им мистический мир приобретал все большую убедительность и непереносимую для нормального разума потустороннюю зловещность.
На следующее утро, когда свежий, ночной воздух еще не успел прогреться и напитаться городскими испарениями, когда в такое вот утро, истерзанный бесконечными схватками с потусторонними силами, Епихин вышел из дома, его обогнал катафалк, сработанный из какого-то старого списанного автобуса, выкрашенного в серо-черный цвет. Задние дверцы его были распахнуты, и Епихин видел, как на обитом жестью полу грохочет пустой гроб.
Машина резко остановилась.
Распахнутые дверцы катафалка оказались перед самым лицом Епихина. От неожиданности он попятился, и в этот момент крышка гроба приподнялась – оказалось, что гроб был не так уж и пуст. Из-под крышки показалось странное существо в черном одеянии с капюшоном. Единственное, что можно было сказать об этом человеке, если все-таки это был человек, так это то, что у него оказалась непереносимая улыбка – неестественно белые зубы. Отвратительно улыбаясь, существо протянуло из гроба тощую свою руку, в которой был зажат черный конверт, в каких обычно хранится фотобумага. Не соображая, что делает, Епихин взял конверт, и в ту же секунду катафалк рванул с места. Опять подпрыгнул некрашеный гроб, громыхнули распахнутые ржавые дверцы, и машина скрылась в общем потоке. Единственное, что запомнилось Епихину, это прощальные взмахи тощей руки из гроба и улыбка существа с нечеловечески белыми зубами.
Некоторое время он стоял на тротуаре без движения, сжимая в руке черный конверт. Епихин просто не в силах был сделать ни одного движения. Беспомощно оглянувшись по сторонам, он увидел скамейку, подошел к ней и медленно опустился на деревянные брусья. Мимо шли прохожие, слышался чей-то говор, смех, кричали дети, пронеслись по асфальту велосипедисты...
Придя в себя и увидев в своей руке конверт, Епихин вскрыл его. Там оказалась одна-единственная фотография. Он всмотрелся – в гробу лежал Долгов. Руки сложены на груди, лицо точно такое, какое и положено иметь покойнику – невозмутимое, уже с какой-то потусторонней значительностью. В пальцах покойника зажата тонкая церковная свеча и маленький огонек – единственное теплое пятнышко на снимке.
Но дальше произошло нечто такое, что заставило Епихина в ужасе отбросить снимок. Это была картинка с фокусом, стоило чуть наклонить, и на ней возникало другое изображение – Долгов лежал в гробу, весело улыбаясь, и подмигивал одним глазом.
Прошло несколько минут, и Епихин, тяжело поднявшись, подошел к лежащему в траве снимку и поднял его, он раз всмотрелся, наклоняя то в одну, то в другую сторону. И опять поочередно возникали как бы два снимка – серый покойник с отрешенным, уже не человеческим лицом и веселый Долгов, подмигивающий Епихину то одним, то другим глазом. Была в этом снимке какая-то потусторонняя глумливость, казалось, что по ту сторону жизни тоже существовала издевка, насмешка...
Епихин засунул снимок в черный пакет и сунул его в карман. Попытался было встать, но не смог, остался сидеть на скамейке, откинувшись на изогнутую спинку. Он не знал, сколько просидел без движения. Перед его глазами мелькали картины, которым он не находил объяснения.
Сельское кладбище, свежая могила с крестом, хохочущий Долгов на приколотом к кресту снимке.
Фотографии с места убийства – окровавленный Долгов с пробитой головой, тот же Долгов в черном костюме на празднике в Парке имени Горького через месяц после смерти...
Потом Катя... Она изменилась, черный свитерок ей идет, она в нем стройнее, моложе... Похудела за это время...
Михась позвонил по мобильному... Он знает мой мобильный? Откуда? Знает, что я Епихин? И это ему известно? Откуда?
Милиция, сержант... Он первым был на месте убийства... У него в шкафу окровавленный пиджак с тремя дырками в спине – вещественное доказательство... Пиджак долговский, Епихин его узнал...
А как понимать старуху в гробу на катафалке? Вроде хохма, но пиджак!
Следующее, что помнил Епихин, – он сидит в пивнушке у Фатимы, а перед ним пустая кружка.
– Я чувствую, вам не помешает третья! – весело сказала Фатима, унося пустую кружку.
– Третья? – удивился Епихин. – А две я уже выпил?
– Во единый дух! – рассмеялась Фатима.
– Ну что ж, третья, так третья... Где наша не пропадала.
И тут он услышал смех в углу, опять какой-то глумливый, надсадный, с хрипотцой – так смеются не над анекдотом, не над забавной историей, так злорадно можно смеяться только над кем-то.
Епихин оглянулся.
В углу сидели Михась и Алик. На него не смотрели, оба были заняты друг другом, и перед каждым стояла полная кружка пива.
Убирать надо обоих – неожиданно пришла Епихину спасительная мысль. Знает Михась мой телефон или не знает, значения это уже не имеет. Надо убирать обоих. Назначить встречу где-нибудь в укромном месте, якобы для того чтобы вручить деньги, за деньгами они придут, никуда не денутся. За деньгами придут куда угодно... У меня просто нет другого выхода... Я, похоже, слегка тронулся умом, но эта мысль вполне здравая, хорошая мысль, правильная. Пистолет, правда, у них остался... Ничего, Жанна выручит. А впрочем, можно поступить иначе... Пусть вернут пистолет так же, как и получили – через камеру хранения. Если вернут, – тут же усомнился Епихин. Но эти рассуждения ему понравились, он почувствовал под ногами твердую почву здравости и понимания.
