Виктор Пронин - Человеческий фактор
Поэтому разговор с Катей только поначалу потребовал от него каких-то волевых усилий, он просто обязан был произнести некие слова, которых было не слишком много, и завтра повторять их уже не придется. Он намекнул Кате на давние их смутные разговоры, полные недомолвок и вполне простительных двусмысленностей... Но и это было продумано – через неделю-вторую он о них забудет, вынуждена будет забыть и Катя. Вряд ли стоит держать ее здесь постоянным укором, да она и сама это понимает.
Прощаемся, Катя, прощаемся.
Епихин был почти уверен, что следующий их разговор с Катей вряд ли состоится, да и не будет в нем никакой надобности.
Катя тем временем аккуратно сложила все бумаги, которые ей дал Епихин, и положила в свою сумочку. Это ему не понравилось, он надеялся, что она просто, может быть, даже брезгливо все их от себя отодвинет, и он тут же уберет их в портфель. Не хотелось ему, чтобы эти бумаги где-то мелькали, чтобы кто-то изучал их достоверность. Епихин прекрасно понимал, что документы, несмотря на всю их юридическую неуязвимость, все-таки поддельные... Да, подписи настоящие и ни одна экспертиза в этом не усомнится, да, печати тоже истинные...
И все же, и все же, и все же...
В этот момент раздался телефонный звонок.
Катя не пошевелилась.
– Бери, – сказала она, сделав легкий небрежный взмах ладошкой. – Это уже, наверное, тебя... Теперь ты тут главный.
– Слушаю, – сказал Епихин сдержанно.
– Это Епихин? – радостно заорал в трубку чей-то возбужденный голос.
– Ну... Епихин...
– Привет, Епихин! Рад тебя слышать! Как поживаешь?
Епихин был почти уверен, что голос этот ему знаком, однако кто это, догадаться не мог, но почувствовал скрытую подлянку в радостных воплях, несущихся из трубки.
– Да вроде нормально поживаю... А кто говорит?
– Михась говорит! Ты что, уже Михася забыл? Рано, мужик, рано забываешь лучших людей! Мы с тобой прошли через такие испытания, через такие лишения! Честно говоря, я и сейчас весь в лишениях! Тебе от Алика привет! Алик тебя любит!
Епихин стоял с трубкой совершенно белый. Это заметила даже Катя.
– Что-нибудь случилось? – спросила Катя.
– Да нет, ничего... Все в порядке.
– Кто звонил?
– Ошиблись номером.
– Но ведь ты сказал, что да, Епихин слушает... Значит, спрашивали тебя?
– Катя... Я сказал все, что мог.
– Все, что мог, ты уже совершил... Создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил! – произнесла она нараспев знаменитые строки. – Хорошие слова, да?
– В школе нас учили, что Некрасов в конце поставил вопросительный знак.
– Это вас так учили... В оригинале вопросительного знака нет. В оригинале утвердительный знак.
– Что-то я о таком не слышал...
– Назови его восклицательным, чтобы уж у тебя в жизни одним недоумением было меньше.
– У меня нет недоумений.
– Ошибаешься, они только начинаются. У тебя на лице... Хотя нет, извини, у тебя сейчас нет лица. Одно сплошное белое пятно. Похоже, ты услышал что-то не очень приятное.
До сих пор Епихин разговаривал как бы на автопилоте, не задумываясь, не пытаясь ничего доказать или оспорить, просто произносил первые попадавшиеся слова. Он не мог выйти из оцепенения после телефонного звонка. Если ему действительно звонил Михась, а сомневаться в этом не было оснований, тот даже от Алика передал привет, так вот, если звонил Михась, то вся система защиты, которую он сооружал последние полгода, рухнула... И он оказался не в крепости, не в латах и кольчуге, не на коне и с копьем в руке, оказался голым и беззащитным, а вокруг люди, весело смеются и показывают на него пальцами.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Епихин.
И это были самые искренние его слова за последние полгода.
Епихин не помнил, как он вышел из ангара, как шел по улице Советской, свернул к почте. Только оказавшись перед телефоном-автоматом, понял, почему он здесь и что надо делать. Набирая номер Михася, вдруг заметил, что его рука дрожит. Он повесил трубку, отошел от автомата, сел на кирпичный бордюр у крыльца и замер, обхватив лицо руками. Все, что происходило с ним в последние дни, вся эта чертовщина в калужской деревне, дурацкий снимок, где Катя сфотографирована с покойником на празднике в Парке культуры, могилка с крестом, на котором укреплена фотография ухмыляющегося Долгова... Теперь этот невозможный, ведь невозможный же звонок Михася... Не знал Михась, кто заказывает убийство, кто пересылает деньги и оружие!
Не знал, не мог знать, не должен знать...
Оказывается, знал?
И если он вляпается в лапы милиции, то наверняка не будет долго молчать, скажет, кто ему заказал несчастного Долгова...
А звонил ли Михась? – вдруг пришла спасительная мысль. Может, он придумал этот разговор, может, его на самом деле и не было, а он его только вообразил?
Не колеблясь больше, Епихин подошел к автомату и набрал номер Михася.
– Ну? – услышал он знакомый, занудливый голос. – Чего тебе?
– Ты мне звонил? – спросил Епихин.
– А ты свой номер давал? – грубовато ответил Михась. – Это был совсем не тот голос – веселый, азартный общительный, который Епихин слышал всего полчаса назад. Но тот тоже принадлежал Михасю, во всяком случае, был очень на него похож.
– У вас все в порядке? – спросил Епихин, чтобы хоть как-то оправдать свой звонок.
– Кроме денег.
– Будут деньги.
– Это как в анекдоте, – усмехнулся Михась. – Жора, жарь рыбу! Так нету рыбы! Жора, жарь, рыба будет... Слышал такую побасенку?
– Рыба будет, – ответил Епихин и повесил трубку.
Он уже подходил к платформе Немчиновка, когда услышал, как во внутреннем кармане пиджака затрепыхался мобильник.
– Да, слушаю, – сказал Епихин, всматриваясь в цифры на табло – он не знал этого номера.
– Ну ты даешь, муж-ж-жик! – раздался глумливый голос и связь оборвалась.
Епихин был совершенно уверен, что слышал голос Михася. Но прошло несколько минут, он уже ехал в электричке, смотрел сквозь грязные стекла на Кольцевую дорогу и не был уверен в том, что действительно слышал Михася. Не мог, никак не мог это быть Михась, не знал он этого номера, не знал, кто с ним говорит по телефону! – убеждал себя Епихин и все больше впадал в неуверенность. В голове все смешалось – хохочущий на собственной могиле Долгов, тень в деревенском доме, промелькнувшая мимо застекленной двери кухни, он же видел эту тень, видел! Но когда рванулся следом, она исчезла, а Катя спокойно рассказывала о том, что Долгов наведывается к ней. И фотография! На ее рабочем столе фотография, где она снята вместе со своим убитым мужем...
Монтаж?
А зачем?
Ради чего?
И этот придурок Михась... Как понимать его звонки?
В этот момент опять забился в истерике мобильник. Епихин вынул его из кармана с опаской, номер на табло был ему незнаком, но, поколебавшись, он включил связь.
– Слушаю, – Епихин почувствовал, как взмокла его ладонь, сжимавшая телефонную трубку.
Но позвонивший не сразу включился в разговор, похоже было, что он еще разговаривал с кем-то, прощался. «Ладно, Николай Петрович, – услышал Епихин слова, обращенные не к нему. – Не скучаете там в одиночестве?» И тут раздался хорошо знакомый ему голос, он был нечетким, смазанным, но интонацию он узнал, узнал сразу – это был Долгов. «Да уж привык, Иван Иванович», – голос был бесконечно печален, так может говорить человек только из могилы, если он, конечно, может говорить из могилы. «До скорой встречи!» – это прозвучало молодо, напористо, даже весело. Потом из трубки послышался хлопок закрываемой двери, и наконец внятное четкое приветствие «Здравствуйте!»
– Здравствуйте, – ответил Епихин.
– Вас беспокоит следователь Анпилогов Иван Иванович – так меня зовут.
– Очень приятно. Валентин Евгеньевич Епихин, если угодно.
– Угодно, как раз вы-то мне и нужны!
– И зачем же я вам понадобился?
– Повидаться надо, Валентин Евгеньевич. Интересы расследования уголовного дела требуют от нас с вами встречи.
– Как-то уж больно вы заковыристо...
– Что делать – служба! Невольно начинаешь разговаривать языком протоколов, очных ставок, опознаний, приговоров.
– А о каком уголовном деле вы говорите?
– Заказное убийство Николая Петровича Долгова.
– Не он ли был сейчас у вас в кабинете?
– Конечно, он! Вы узнали по голосу, да? – радостно спросил Анпилогов.
– Так вроде как убит Долгов?
– Совершенно верно. Месяц назад.
– Как же понимать?
– А его отпускают время от времени... Он предъявляет мою повестку, и его отпускают. Ненадолго. Когда мы с вами увидимся?
– Когда угодно, – ответил Епихин безразличным голосом. Он отказался понимать что-либо. Ученые люди подобное состояние называют прострацией. А если говорить проще, люди впадают в угнетенную беспомощность.
– Давайте завтра! – воскликнул следователь Анпилогов Иван Иванович с таким радостным подъемом, будто приглашал Епихина на свой юбилей, который должен состояться в дубовом зале Центрального Дома литераторов на Большой Никитской.
