Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое
Вот глупость! Он валяется на земле, голова и плечи в сарае, а ноги торчат наружу, с кровли на них стекает вода; Дирик промок и озяб, так хотелось поскорей забраться в солому, отогреться. Эта собака... Навострив уши и ощетинившись, она лежала на мякине посреди сарая, скалила зубы и рычала. Дирика разобрала злость: застрелил бы проклятого пса, да хутора уже очень близко. И он внимательно наблюдал за нежданным противником, разрушавшим все его планы.
Собака была большая, похожая на волка, рыжевато-серая, на спине шерсть потемнее. Глаза зеленовато мерцали. Выглядела она неважно — хребет выпирал, шерсть свалялась. Увидев человека, собака не стала громко лаять, только угрожающе, глухо заворчала, и Дирик решил, что она не была законным сторожем сарая, а скорее всего бродягой, укрывшимся в сарае от ненастья, таким же бродягой, как Дирик. Понятное дело, бродяга не хотел уступать свое место другому бродяге! У Дирика мало-помалу улеглась злость, он почувствовал нечто вроде симпатии к животному. «Только дураки не дерутся за свои права, за место под солнцем, — подумал Дирик, — а этот пес, видать, не дурак. Во как зубы оскалил!» Кто-кто, а Дирик знал, на что способны такие зубы... Толковый пес!
— Эй пес ну-ка спрячь зубы, не будь нахалюгой! — вполголоса заговорил Дирик. — Заключим перемирие я тебе ничего плохого не сделаю, и ты брось зря шуметь. Мне тоже не сладко приходится, понял? Так что давай с тобой друг за дружку держаться. Ну пес, пес, ты же умный пес...
Собака не переставала ворчать, правда уже не так злобно.
Дирик вспомнил, что в мешке у него есть хлеб и мясо, но, лежа тут под дверью, он не мог повернуться, достать что-нибудь. Осторожно, не сводя глаз с собаки, Дирик отполз назад — ведь собаки не любят, когда от них удаляются слишком поспешно; вылез совсем, отломил хлеб и опять пополз под дверь. Собака смолкла, подняла уши и смотрела на человека еще внимательнее, наверно учуяв запах еды.
Дирик бросил ей хлеб. Не промедлив и мгновения, собака поймала его и проглотила не жуя. И сразу же стала давиться — ну ясно: пес-бродяга изголодался вконец, с первого куска судорога его корчит! Неожиданно отказавшись от борьбы, собака, шатаясь, побрела в дальний угол сарая, продолжая давиться и повизгивая от боли.
Дирик прополз в сарай. Соломы тут хватало — недавно обмолотили рожь. Под ногами мягко шуршала мякина. Запахи сарая пробудили в памяти Дирика что-то приятное, только уже давнишнее и забытое.
Дирик родился и вырос в латышской деревне, аромат свежей соломы сразу напомнил ему отцовский хутор, молотьбу. Сын зажиточного крестьянина Вилис Дирик всегда охотно участвовал в толоках, хотя необходимости в том не было, а молотьба ведь работа не из легких. Бравый молодец, он в таких случаях считал зазорным гнаться за легкой работой: хотелось покрасоваться перед девушками, собравшимися на толоку, играючи швырять полные мешки с зерном, словно они набиты перьями... Ни одна из полевых работ не проходила так весело, ни на одной не удавалось всласть поозорничать, как на молотьбе. На такой же толоке, видно, сам черт, подсунул Вилису Дирику Зельму — шальную девку, и вскружила она голову зазнавшемуся сынку богатея, так что он неделями не вспоминал про дом родной и свою жену... Зельмы уже нет на свете — умчалась сдуру с каким-то фрицем в его фатерлянд и там отдала богу душу, когда город бомбили американцы, но в воспоминаниях Дирика она занимала гораздо больше места, чем жена и дети, которые тоже обретались за границей, в каком-то лагере для перемещенных лиц, правда, живые-здоровые... Эх, если б знать заранее, что война эта так по-дурацки кончится!.. Кончится, кончится... Ничего еще не кончилось, и не о том сейчас думать надо...
Собаку перестало корчить, она положила голову на лапы и, не сводя глаз, смотрела на человека. Дирик бросил ей еще хлеба и полез по приставной лесенке на скирду соломы, занимавшую больше половины сарая. «Надо выспаться, набраться сил, — решил Дирик, — от воспоминаний человек только раскисает». Он устроился поудобнее: вырыл углубление в соломе, положил под голову мешок, снял толстую куртку домотканого сукна и укрылся ею. Автомат — рядом, под рукой; револьвер давил бедро, и Дирик переложил его во внутренний карман пиджака. Чуть-чуть распустил ремень. Закрыл глаза, задышал глубоко и спокойно, прислушиваясь к монотонному стуку капель по тесовой кровле, близко-близко над головой.
Сон уже наваливался на него, когда внизу опять заворчала собака. Шуршала солома, собака, наверно, ходила по сараю. Дирик насторожился, приподнял голову, и собака вдруг издала такой звук, словно предупреждала его об опасности: «Пфут!» Ведь вот не залаяла, а именно предупредила тихонько; Дирик знал, что собаки с помощью такого не то чиханья, не то сильного выдоха пытаются обратить внимание человека на что-то необычное. О чем же предупреждала его собака? Дирик осторожно перевалился на колено, взял автомат и поглядел вниз. Собака смотрела наверх, на него, и опять издала такое же «пфут!».
— Молчать! Тихо! — прошипел Дирик и замер, прислушиваясь. Он не особенно испугался — вряд ли его выследили, — и все-таки сердце билось тревожно, неравномерно. События последнего дня, видно, подействовали ему на нервы больше, чем Дирик мог предполагать.
Собака смотрела то на дверь, то на человека; шерсть на хребте опять взъерошилась, верхняя губа задралась, обнажая зубы. Осторожно ставя лапы, собака приблизилась к двери, глянула в щелку. Уж наверно, она разглядела там что-то опасное, потому что взъерошилась еще больше, проворно метнулась обратно, отбежала в угол и попыталась было забиться за доски, сваленные у стены. Собака явно хотела спрятаться, но неудачно — там для нее не хватило места. Дирик приподнялся: собака подбежала к лесенке и стала карабкаться наверх, к нему. Когти скользили, царапали по ступенькам, раза два собака ударилась мордой, поскулила. Дирик не шевелился. Если столкнуть собаку с лесенки, шуму будет еще больше. Ему оставалось только смотреть. Может быть, стоило бы, наоборот, протянуть руку, схватить животное за загривок, помочь... Не успел Дирик додумать эту мысль, как собака была уже наверху. Только теперь он увидел, какая она тощая и облезлая; к тому же она дрожала как в лихорадке. Робко покосившись на Дирика, собака приникла к соломе и больше не шевелилась.
К сараю приближались шаги, слышно было, как хлопает грязь, разъезжаются ноги. У двери повозились и отперли ее. Дирик пригнул голову еще ниже, но так, чтобы видеть, что там происходит.
В сарай вошла женщина в большом платке и деревянных башмаках, с попонкой в руках. Не поднимая головы, расстелила попонку и граблями стала сгребать на нее мякину. Нагребла охапку, увязала, тяжело дыша, вскинула на спину и вышла из сарая, заперев за собой дверь.
Дирик почувствовал, что его лицо совершенно непроизвольно расплывается в дурацкой улыбке. Он прислушался к удаляющимся шагам, обернулся к собаке.
— Ну, — прошептал он, и это звучало как вздох облегчения.
Собака подняла голову и тоже смотрела на Дирика, только она не была спокойной, вертелась, будто ей не нравилось, что человек на нее так пристально смотрит. Дирик отвернулся, опять пошарил в мешке, отломил хлеба и бросил ей. Собака поймала хлеб на лету — только зубы щелкнули — и мгновенно сглотнула.
— Э, — пробормотал Дирик, — я вижу, тебе жилось еще хуже, чем мне... Ладно, ложись, не мешай больше! Спать, спать...
Собака опять положила кудлатую голову на лапы. Дирик опустился на солому. Ощущение, что опасность позади — хотя опасности даже не было, — позволило расслабить мускулы. Ему было хорошо, на редкость хорошо, вот только сон не возвращался; он думал о собаке. Рядом с ним живое существо, и казалось, оно станет его сотоварищем. В минуту опасности пес не поджал хвост, не пытался улизнуть, а предостерег Дирика и остался с ним. Зачем он вообще-то взобрался на солому? Искал ли защиты или же сам решил защищать и охранять человека, который накормил его? Может, почуял в Дирике такого же отщепенца, как он сам, бездомный пес? А что, если взять его себе? Такое толковое животное всегда пригодится. Если только будет слушаться. Не стоит гадать, почему и как пес потерял прежнего хозяина стал голодным бродягой. К человеку, которого охраняет умная собака, враг не подкрадется незамеченным...
Дирик чувствовал, что у него проходит, спадает нервное напряжение. Проходит впервые с минуты, когда он остался один, совершенно один. Испытать одиночество во всей его беспощадности Дирику за эту неделю не дали более сильные переживания: на карту была поставлена жизнь, надо было спасаться, бежать, скрываться. Просто не верится, что он действительно остался жив и даже не ранен, тогда как все его сподвижники погибли один за другим... Ужасный разгром! Одним ударом была уничтожена надежда Дирика вместе с парнями дождаться дня, когда в Латвию вступят американцы и англичане. Ведь союзники, без сомнения, только притворяются верными Красной Армии; теперь, когда покончено с немцами, они обязательно повернут оружие против Советского Союза, — Дирик свято верил в это.