Евгения Грановская - Фреска судьбы
— Вы говорите о душе?
— Конечно! Ради того, чтобы высечь из куска мрамора прекрасную статую, скульптор вынужден бить по нему молотком и зубилом. Любой из этих ударов способен уничтожить заготовку, расколоть ее пополам. Риск огромен! Но только пойдя на риск можно добиться чего-нибудь. Только так возможно создать что-нибудь действительно стоящее!
— Боюсь, что в данном случае вы не рассчитали силу удара, — спокойно сказал Алеша.
— Может быть. Но если это так, я почувствую раскаяние и душевную муку. А раскаяние — первый шаг к вере, а значит — к спасению.
Алеша отвернулся от артиста.
— Что ж, — тихо сказал он, — надеюсь, вы сумеете правильно распорядиться своими тридцатью монетами.
— Я не брал денег, — устало сказал артист. — Деньги здесь совершенно ни при чем.
— Отчего же ни при чем? — заговорил вдруг комиссар Глазнек, с интересом слушавший их беседу. — Очень даже при чем. Мы обещали вознаграждение за поимку этого субъекта, и вы его получите. Прямо сейчас.
Глазнек достал из кармана шинели кожаный мешочек и брякнул его на стол перед артистом.
— Вот, держите. Здесь много. Хватит, чтобы добраться до Севастополя или Феодосии и покинуть Россию. Если вы, конечно, захотите.
Артист посмотрел на мешочек и брезгливо поморщился.
— Я не возьму их.
— Это ваше право, — пожал плечами Глазнек. — Свою работу вы уже сделали. Если не хотите этих денег себе, раздайте их беспризорным. Вот и свершится добро, о котором вы так много говорите.
— Вы меня не поняли, — холодно проговорил артист.
— Не понял? — Глазнек пожал плечами. — Ну, извините. Кстати, вы здесь больше не нужны. Убирайтесь к черту — с деньгами или без.
Артист поднялся со стула. Плечи его ссутулились, голова понурилась. Он уже не казался так широк в плечах, как прежде. Словно с него сдунули плоть, как снег, как ненужный прах, оставив одну лишь костлявую суть.
— Прощайте, Алеша, — тихо сказал артист. — Пыток не бойтесь. Для таких, как мы с вами, пытки — это благо. Поверьте мне. Они помогут вам узнать о себе гораздо больше, чем вы узнали за всю прошедшую жизнь.
Он нахлобучил на голову шляпу, повернулся и побрел к двери.
Алеша смотрел на его сутулую спину, и в голову ему лезли нелепые и неуместные мысли. Подумалось вдруг, что артист прав и что поступок, на который он решился, избавил его от всего лишнего, яснее проявил его сущность, обострил ее.
«Что я такое думаю? Меня скоро убьют, а я оправдываю его? Или я поддался его сумасшествию, заразился им?»
Алеша протер кулаками глаза. Когда он их открыл, артиста в комнате уже не было.
— А награду так и не взял, — задумчиво проговорил Глазнек. — Хотите взглянуть, что там? — Не дожидаясь ответа, комиссар взял мешочек, развязал желтыми ногтями тесемку, перевернул мешочек и высыпал его содержимое на стол. Вместо монет на стол посыпались какие-то ржавые железки. Глазнек засмеялся — резким, сухим, отрывистым смехом, похожим на собачий лай. — Ну как? — весело сказал он. — Хороша шутка? А вы и впрямь подумали, что я ему заплачу?
Алеша ничего не ответил. Комиссар смахнул железки в ящик стола и закрыл его на ключ. Потом уставился акульими глазами на Алешу.
— Ну-с, — сказал он, — а теперь давайте поговорим. У вас есть кое-что, что вам не принадлежит.
— У меня нет ничего, что принадлежит вам, — произнес Алеша.
Комиссар осклабился.
— Я не собираюсь соревноваться с вами в остроумии. Извольте расстегнуть рубашку.
— Нет, — твердо сказал Алеша.
— Нет? — Глазнек приподнял бровь. — Что ж, я был готов к такому ответу. — Он вынул из кобуры пистолет и направил его на Алешу. — В последний раз спрашиваю — вы расстегнете рубашку?
— Нет, — повторил Алеша.
— Воля ваша, — сказал комиссар, быстро перегнулся через стол и ударил Алешу рукоятью пистолета по голове.
Алеша рухнул вместе со стулом на пол и глухо застонал.
— Отдайте мне пелену, — потребовал Глазнек. — Вы же знаете, я не могу взять ее сам.
Скрипнула дверь, в проеме показался Чепурнов.
— Что случилось, товарищ комиссар?
— Зайдите, — не поворачивая головы, сказал ему Глазнек. — Вы мне понадобитесь.
Чепурнов вошел в комнату и притворил за собой дверь. Прошел, настороженно поглядывая на чекиста, к столу. Глазнек по-прежнему на него не смотрел, его холодные, неподвижные глаза словно примерзли к лицу скрючившегося на полу Алеши.
— Нож при вас? — сухо спросил Глазнек.
— Да, — ответил Чепурнов. — А чего нужно делать?
— Я хочу, чтобы вы вырезали мальчишке глаза, — медленно проговорил комиссар.
Чепурнов облизнул сухие, в трещинках губы и сказал с сомнением в голосе:
— Зачем сразу глаза-то? Может, начать с пальцев? Или с ушей?
— Делайте как я приказал, — сухо ответил Глазнек.
— Ну глаза так глаза. — Чепурнов подошел к Алеше и присел перед ним на корточки. Медленно, как бы нехотя, достал из ножен клинок. Поднес его к лицу Алеши и спокойно проговорил: — Слышь, парень? Ты извини. Время нынче такое.
Холодное лезвие ножа коснулась Алешиного века.
— Не надо… — хрипло простонал Алеша. — Я… отдам вам ее.
Глазнек сделал знак Чепурнову, и тот убрал нож от глаз Алеши.
— Хорошо, — сказал Глазнек. — Я знал, что вы образумитесь.
Алеша, морщась от боли, сел на полу и задрал рубашку. Затем размотал с тела грязную тряпку и протянул ее Глазнеку.
— Это она? — спросил тот.
— Да.
— Не думал, что она такая… обычная.
— А вы чего ожидали? — усмехнулся Алеша. — Нимба? Золотого сияния?
— Нет, конечно. Но… Хотя вы правы. Во что еще могла завернуть младенца жена простого плотника?
— Какого плотника? — не понял Чепурнов.
— Неважно. Поверьте мне, Чепурнов, лучше вам этого не знать.
Комиссар отпер ящик стола, положил в него тряпку, снова запер его на ключ, а ключ положил себе в карман.
— Ну? — опять заговорил он, глядя на пленника. — А что же мне делать с вами?
— А вы разве умеете делать что-нибудь, кроме расстрелов? — сказал Алеша.
— Видите ли, — с усмешкой проговорил Глазнек, — недавно мы получили приказ беречь патроны. Поэтому в последнее время предпочитаем топить наших врагов в реке.
— Значит, вы меня утопите?
— Я бы с удовольствием выделил для вас пулю, но революция уравняла всех граждан в правах, и я не могу предоставить вам такую привилегию. Чепурнов, выведите отсюда этого молодого человека и прикажите своим людям отвести его к реке.
— Утопить, что ли? — спросил Чепурнов.
Глазнек холодно на него посмотрел:
— А у вас есть другие варианты?
— Нет, — покачал головой Чепурнов.
— Ну так какого черта вы задаете мне эти вопросы?
* * *Чепурнов вывел Алешу во двор. Два бойца сидели на поваленном дереве и курили самокрутки.
— Свиридов! Дронов! — окликнул их Чепурнов. — Подите сюда!
Бойцы поднялись с бревна и подошли.
— Возьмите этого молодца и… — Чепурнов встретился с Алешей взглядом и вдруг осекся. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
— Так что с ним сделать, товарищ командир? — спросил один из бойцов. — В расход, что ли?
— Не надо, — ответил Чепурнов, сглотнув слюну. — Я… сам. Сам все сделаю. А вы идите, отдыхайте.
Один из бойцов выдвинулся вперед.
— Товарищ командир, дайте я ему как следует руки свяжу, чтоб не убег. А то паренек шустрый. Сиганет в кусты и поминай как звали.
— Хорошо. Вяжи. Веревка есть?
— Да найдем.
Боец ушел в сарай и вскоре вернулся с веревкой. Он подошел к Алеше, завел ему руки за спину и крепко их связал. Деловито осмотрел узел, кивнул и удовлетворенно произнес:
— Таперича не убежит, будьте покойны.
— Молодец, свободен. — Чепурнов слегка толкнул Алешу в спину рукой. — А ты давай иди. Ступай, сказал!
Алеша покорно побрел к реке.
— Сколько тебе годков-то? — спросил Чепурнов, когда они немного отошли.
— Шестнадцать с половиной, — ответил Алеша.
Чепурнов вздохнул:
— Молодой еще совсем. Как же ты в это вляпался?
— Я просто пытался вернуться в Москву, — ответил Алеша.
— А что у тебя там?
— Дом.
— Дом, — эхом отозвался Чепурнов. — Да, брат, дом — великая вещь. У меня тоже дом был. И дом, и жена, и сын… Вот такой, как ты. Разве что чуток постарше.
— И где они теперь? — спросил Алеша.
— Теперь-то? — Чепурнов усмехнулся. — Дом бандиты спалили. Жену забили насмерть, когда узнали, что я в Красную армию подался. А сын… Сына я сам убил, своими руками.
— Как убили?
— В бою. Он у белых служил. Я-то ведь по погонам рубил, а не по человеку. Только опосля разглядел, когда он уже в траве лежал. Он еще жив был, когда я возле него присел. Велел мне себя не винить. Сказал, что прощает… Добрый был парень. Даже помирая, не себя, а меня жалел.
