Евгения Грановская - Фреска судьбы
— Куда? — простонал он и попытался схватить Алешу за ногу. Артист быстро обернулся, и тут опять громыхнуло. На лбу у матроса появилась аккуратная красная точка. Алеша оцепенел от ужаса, но артист схватил его за рукав и крикнул:
— На улицу! Быстро!
Алеша на негнущихся ногах побежал на улицу. Навстречу им выскочили два человека с винтовками. Артист вытянул руки и открыл по ним огонь из двух револьверов. Один из них словно споткнулся и упал, с размаху ткнувшись лицом в землю. Второй присел на колено и прицелился из винтовки, но выстрелить не успел — пуля артиста сразила и его.
Артист быстро отвязал лошадей и крикнул:
— Гнедая! Живей!
Алеша подбежал к гнедой лошади, сунул ногу в стремя и взобрался в седло. В здании раздались крики, послышался звон разбитого стекла.
— К роще! — услышал Алеша голос артиста.
Алеша пришпорил лошадь, и они галопом поскакали к роще. Из окон по ним начали стрелять. Алеша слышал, как свистят пули возле его головы. Рощица стремительно приближалась.
— Быстрей! Быстрей! — кричал артист.
Лошади хрипели под ними и брызгали пеной.
Сколько времени они скакали — Алеша не смог бы сказать. Он потерял счет времени и думал лишь о том, как бы не отстать от маячившего впереди вороного коня с черноусым седоком.
Наконец, когда Алеша уже валился из седла от усталости, артист придержал коня. Измученный Алеша тут же последовал его примеру.
— Ну, кажется, оторвались, — сказал артист, оглядываясь. — Давайте на эту тропу!
Они свернули с дороги на лесную тропу. Проехали еще немного и свернули на другую. Здесь артист пустил коня шагом.
— Ну, как вы? — спросил он у Алеши. — Вы не ранены?
Алеша оглядел себя и покачал головой:
— Кажется, нет.
— Однако и бледны же вы, — заметил артист. — Прямо как мертвец.
— А вы наоборот, — слабым голосом проговорил Алеша. — Таким живым я вас никогда еще не видел.
— Опасность заставляет меня острее чувствовать вкус жизни.
Алеша снял фуражку и вытер запястьем пот со лба.
— Давно хотел вас спросить, идальго, где вы научились так стрелять?
— Там же, где метать ножи, — ответил артист. — Я три года жил в Америке. Работал на золотых приисках в Калифорнии, потом перегонял лошадей… Да много чем занимался. Мечтал разбогатеть, но, увы, не преуспел.
— Ведь вы на самом деле итальянец?
Артист покачал головой:
— Нет. Но итальянская кровь в моих жилах течет. Равно как и испанская. Моя бабка была дочерью неаполитанского купца и испанской танцовщицы. Дед привез ее в Россию, когда ей не было и семнадцати… Ба, да на вас лица нет! Вас что, мутит?
— Слегка, — тихо ответил Алеша. — У меня перед глазами до сих пор стоит тот матрос.
— Какой матрос? — не понял артист. — А, вы про того большевика. Да, он чуть было вас не сцапал. Не приди я на помощь, худо бы вам пришлось. Испугались?
Алеша хотел объяснить артисту, что лицо матроса стоит у него перед глазами вовсе не из-за испытанного страха, что его более всего поразило, как легко и быстро человек расстается с жизнью. Маленькая точка в центре лба — и человек уже не человек, а груда холодеющего мяса. Одно мгновение — и все мысли, чувства, желания и страсти человека улетучиваются из обмякшего тела. Все это Алеша хотел высказать артисту, но вовремя остановился. Разве такое объяснишь?
— О чем задумались? — поинтересовался артист.
— Так, ни о чем, — вяло ответил Алеша.
— За нами наверняка погоня. Нам надо отойти подальше, а потом избавиться от лошадей. В нескольких верстах отсюда узловая станция. Можно попытаться сесть на поезд до Орла. А если повезет, то и до самой Москвы. Смотрите, что я прихватил у наших друзей.
Артист достал из кармана пальто золотой портсигар с треугольным бриллиантовым вензелем и показал его Алеше.
— Откуда это?
— Со стола моего мучителя, — ответил артист.
— Мучителя? — Алеша поднял на него глаза. — Вас пытали?
— Так, несколько зуботычин да пара ударов сапогом по ребрам, — небрежно ответил артист. Пошевелил плечом и поморщился: — Хотя ребро он мне, похоже, все-таки сломал. В любом случае внакладе я не остался. Этот портсигар доведет нас до самой Москвы.
Они ехали по узкой лесной тропке еще полчаса, после чего артист сказал:
— Здесь можно бросить коней. Дальше пойдем пешком.
* * *Иногда жизнь преподносит нам страшные сюрпризы. Кровь, пот, выстрелы, боль, кровожадные звери в человечьем обличье — все это можно пережить, имея в душе хотя бы частицу веры в добрую природу человека. Но предательство близкого человека, в которого верил как в самого себя (и даже больше, чем в самого себя), способно поколебать самую стойкую душу и испепелить самые радужные надежды.
И что думать о мире и человеке, если сидишь за грязным столом, покрытым чернильными пятнами, и видишь перед собой улыбающееся лицо дьявола, а по правую руку от него — своего верного товарища, который (как переварить такой парадокс?) не раз спасал тебе жизнь, а теперь стал этому дьяволу помощником?
Бледное лицо артиста выглядело больным. Усы его больше не топорщились в стороны, а вяло обвисли по краям рта, твердый очерк губ размяк и потерял форму.
В душе у Алеши царило смятение. Он посмотрел на дьявола в серой шинели, сидевшего за обшарпанным столом, потом перевел взгляд на артиста, разжал пересохшие губы и тихо произнес:
— Вы меня предали, идальго?
— Можно сказать и так, — услышал он в ответ.
— Зачем вы это сделали?
— Помните, я как-то говорил вам о том, что Бог любит злодеев?
— Да. Но я не совсем понял.
— Кажется, Достоевский где-то написал, что если Бога нет, то можно людей резать. Я хочу к этому прибавить, что если у человека нет настоящей веры, то он не имеет права творить добро. Иначе все это лишь фальшь и обман. Желание избежать проблем. Пустое самолюбование!
Артист мучительно наморщил сухой лоб. (За последние дни он сильно отощал. Щеки метателя ножей прилипли к черепу, из небритой, щетинистой шеи проглоченным угловатым камешком торчал кадык.)
— Большинство людей за всю свою жизнь не делают ни настоящего добра, ни настоящего зла, — продолжил артист. — Так, одни пустяки, облегчающие существование. Там чуток подмазал, там чуток оторвал — вот и вся метафизика их жизни. А я утверждаю, что если человек не способен ни на добро, ни на зло, если он просто живет себе, коптит воздух, то он и не человек вовсе.
— Что же он такое?
— Ни то ни се, ни рыба ни мясо. Одна человеческая оболочка с ветошью внутри.
— И вы не захотели быть ветошью?
— Человек, если он хочет быть человеком, должен на что-нибудь решиться! — возбужденно проговорил артист. — Если не на добро, так на зло. Зло ведь тоже требует храбрости и самоотдачи, оно требует напряжения всех душевных сил, а значит, возвышает человека над самим собой. Зло — только настоящее, осознанное, сопряженное с риском, — выводит человека из безликой, равнодушной, ни на что не способной толпы призраков.
Дьявол в серой шинели повернул костлявую голову и с любопытством посмотрел на артиста. Тот, впрочем, не обращал на него никакого внимания, он смотрел только на Алешу и говорил только для него.
— Сколько слов, и все это лишь для того, чтобы оправдать обыкновенный мерзкий поступок, — презрительно произнес Алеша.
Лицо артиста, и без того бледное, стало белым как полотно.
— Вы не слушали, что я говорю, — сказал он.
— Отчего же? У вас не получилось достучаться до Бога, и тогда вы решили войти в соглашение с дьяволом, чтобы убедиться, что хотя бы дьявол существует.
— Не совсем так. Но вы сумели ухватить суть. — Глаза артиста сверкали. Он был словно в жару. — Вспомните эту историю! — сказал, нет, почти выкрикнул он. — В толпе, окружившей Христа, стояли десятки человек. Они не принимали никакого участия в великой мистерии, ради которой, возможно, и родились на свет. Они просто стояли и смотрели. Безликие статисты, такие же мертвые и равнодушные, как камни или песок. Лишь Агасфер ударил Христа, лишь он обратил на себя внимание изнемогающего от человеческих мучений Бога. И только он, единственный из всей толпы, заслужил наказание. И тем самым получил надежду и право на спасение. Вспомните наш разговор про маятник! Помните?
— Помню. Вы говорили, что христианство — это испытание души, и если маятник качнулся в одну сторону, то он способен качнуться и в другую. Если человек способен на крайнее зло, значит, он способен и на крайнее добро. Если он способен отбросить веру, то он способен ее и обрести.
— Видите, вы все понимаете! — почти вскричал артист, возбужденно сверкая глазами. — Человечество теряет способность совершать поступки. Злые, добрые — не в этом дело. Прежде жизнь постоянно ставила человека на край, заставляла на что-нибудь решиться. Сейчас человек проживает жизнь как призрак. Он избегает выбора, избегает задумываться о своем предназначении и заботится лишь о том, чтобы окружить свою ничтожную жизнь мало-мальским комфортом. Даже умирая, он не задумывается о том, во что он превратил тот материал, который был даден ему при рождении.
